4. Кризис классической школы уголовного права

Иллюзии классической школы относительно своих возможностей в деле борьбы с преступлениями все более усиливали абстрактность ее исследований. Видя причину преступлений в злой воле преступников, классическая школа главной своей задачей считала точное определение для каждого состава преступления соответствующей меры воздаяния этой свободно определяющейся злой воле, т. е. справедливое наказание преступника. По мысли классической школы только в этом и заключалась вся борьба с преступлениями. Проблема эффективности наказания не только не ставилась, но ее постановка считалась просто неуместной, поскольку было общепризнано, что "истинная теория наказания есть та, которая отправляется от начала, составляющего самое существо права - от правды, воздающей каждому свое. Это и признается всеми законодательствами в мире... Воля, отрицающая закон, в свою очередь, отрицается умалением прав; этим самым восстанавливается владычество закона и подчинение ему свободы. Это так просто и ясно, что удивительно, как можно против этого возражать"¹.

¹(Чичерин Б. Философия права. М., 1900. С. 154.)

Казалось бы, ничто не могло поколебать теоретических построений классической школы, однако в 30-х годах XIX в. их безупречность была поставлена под сомнение. С этого времени благодаря организации систематического сбора статистических сведений о преступлениях¹, становится возможным делать некоторые выводы о свойствах преступлений, руководствуясь не только общими рассуждениями и априорными теориями, но и точными данными.

¹(Франция была первой страной, создавшей уголовную статистику, с 182G г. стали публиковаться ее отчеты.)

Первыми исследователями, уделившими внимание статистическому изучению преступлений, были бельгийцы Дюкпетьо, знаменитый математик и астроном Кетле и француз Герри. Из работ, написанных ими, наибольший интерес по глубине обоснования выводов и широте охвата материала представляют исследования Кетле, собранные в его известной книге "Опыт социальной физики"¹. Взяв эпиграфом своей работы слова Лапласа о необходимости использования в политических и нравственных науках метода опыта и наблюдения, принесшего уже огромную пользу естественным наукам, Кетле поставил перед собой задачу доказать подчиненность человеческих действий определенным закономерностям.

¹(Кетле А. Социальная физика. Киев, 1911 - 1913. Т. 1 - 2.)

В динамике преступлений "отец моральной статистики" (так впоследствии называли Кетле) отмечает удивительное постоянство, выражающееся не только в том, что число преступлений из года в год остается примерно одинаковым, по и в том, что аналогичное постоянство обнаруживают способы их совершения. "Мы можем заранее исчислить, сколько людей запятнают руки кровью себе подобных, сколько будет подделывателей, сколько отравителей, - так же, как можно определить количество рождений и смертей".

Исследуя статистические закономерности преступности, бельгийский ученый выявил определенные зависимости между совершением преступления и возрастом, полом человека, его профессией, степенью образования, временем суток, года, ценами на хлеб и т. д. Формулируя один из своих выводов, Кетле писал: "Общество заключает в себе зародыши всех имеющих совершиться преступлений, потому что в нем заключаются условия, способствующие их развитию: оно, так сказать, подготовляет преступления, а преступник есть только орудие. Всякое социальное состояние предполагает... известное число и известный порядок проступков, которые являются как необходимое следствие его организации".

Кетле отнюдь не отрицал наличия у человека свободной воли, но он считал и убедительно это доказывал, что свободная воля, играя заметную роль в рамках индивидуального поведения, в действии общественных закономерностей отступает на второй план, "уступает доминирующее место серии фактов общего характера, которые зависят от причин, в связи с которыми общество существует и поддерживает себя... Весьма заметная в индивидуумах, свободная воля не имеет заметного эффекта на социальный организм, в котором все индивидуальные различия... нейтрализуют друг друга".

Исследования моральных статистиков свидетельствовали о том, что никакой абсолютной свободы воли не существует. Поведение человека подчиняется различным, от него не зависимым социальным факторам, а потому нельзя и рассчитывать и полностью полагаться в деле борьбы с преступлениями лишь на угрозу наказанием.

Таким образом была подготовлена серьезная база для пересмотра основных постулатов классической школы уголовного права. Однако, как вскоре выяснилось, данная школа вовсе не собиралась сдавать своих позиций.

Для большинства криминалистов-классиков было характерно неприятие выводов статистиков. Одни их просто замалчивали, считая, что эти выводы к уголовному праву не имеют никакого отношения, другие пытались "научно" обосновать положение, согласно которому традиционное понимание свободы воли (как абсолютной) вполне согласуется с открытыми статистиками закономерностями.

Открытие социального детерминизма своеобразно сказалось на всем дальнейшем развитии уголовно-правовой науки. Внутри классической школы выделилось крыло криминалистов-метафизиков (Кестлин, Бернер, Биндинг, Биркмайер, Каррара, Будзинский и др.), которые считали, что могут сохранить стройность своих теоретических построений только при условии полного игнорирования идей детерминизма¹. Тем самым они обрекали науку уголовного права на крайний формализм, стремясь "исчерпать себя в бесплодных методологических и формально-логических ухищрениях, кокетничая своим полным разрывом с реальной действительностью"².

¹(Насколько неприемлемы были идеи детерминизма для метафизически мыслящих юристов, свидетельствуют следующие строки: "Софистика новейших теорий, отвергающих свободу воли и создающих под видом опыта совершенно фантастическую психологию, отрицающую именно самые высшие стороны человеческого естества... может даже самих законодателей приводить к постановлениям, обличающим затмение понятий о правосудии, например к допущению условных приговоров" (Чичерин Б. Указ. соч. С. 161).)

²(Пашуканис Е. Б. Указ. соч. С. 29.)

Другие представители классической школы попытались укрепить ее зашатавшееся здание, признав справедливость детерминистической концепции человеческого поведения, отказавшись от постулата свободы воли и согласившись с тем, что наказание должно не только способствовать абстрактному восстановлению нарушенного права, но и служить средством перевоспитания осужденных т. е. выполнять определенную утилитарную функцию¹.

¹(Не было недостатка в самых различных доводах, низвергающих постулат свободы воли. Довольно любопытно следующее рас суждение: "Если воля определяется исключительно из себя самой, независимо ни от чего, вне ее лежащего, то ее нельзя определять и посредством наказания. Наказание не стремится стать причиной определенных настроений воли, оказывает на последнюю мотивирующее воздействие. Таким образом, рассматриваемое возражение (о том, что отказ от свободы воли ведет к отрицанию наказания. - Авт.) при последовательном рассуждении приводит не к принципиальному отрицанию наказания, а к отрицанию лишь известного взгляда на наказание, как на справедливое возмездие" (Познышев С. В. Основные начала уголовного права. М., 1912. С. 54.).)

Среди криминалистов, отстаивавших точку зрения детерминизма, преобладали русские ученые¹ (Таганцев, Колоколов, Сергеевский, Познышев и др.). Одной из существенных причин, заставивших этих ученых принять выводы статистиков, было то, что само уголовное законодательство, уступая требованиям логики жизни, начинало все дальше расходиться с абстрактными принципами классической школы уголовного права. Это находило довольно яркое проявление в непоследовательном проведении в положительном (т. е. практическом) праве принципа эквивалентности возмездия (наказание должно быть строго пропорционально тяжести совершенного преступления). Несмотря на этот принцип, судебная практика не могла совершенно не учитывать личности преступника, его социального положения, повторно ли он совершает преступление или в первый раз и т. д. В связи с этим элементы индивидуализации репрессии постепенно проникали в законодательство и закреплялись в правоприменительной деятельности.

¹(Этот факт может быть объяснен, видимо, более поздним (по сравнению с западноевропейским) развитием русской уголовно- правовой науки, совпавшим с бурным развитием естествознания, что заметно ослабляло влияние метафизических традиций уголовного правоведения, издавна тяготевших, например, над немецкой наукой уголовного права.)

Индивидуализация наказания была связана с учетом отягчающих и смягчающих вину обстоятельств. В одном из решений царского сената специально оговаривалось то положение, что учет отягчающих и смягчающих вину обстоятельств является отклонением от "нормального" наказания, т. е. пропорционального тяжести содеянного, и что закон, определяя "нормальное" наказание, потом "в особых дополнительных постановлениях указывает обстоятельства, изменяющие ответственность, с определением и самого размера изменения"¹.

¹(Цит. по: Волков Г. И. Уголовная политика эпохи промышленного капитализма. М., 1932. С. 76.)

Отклонением от старого эквивалентного наказания должен быть признан и институт давности (т. е. "протечение известного промежутка времени, устраняющее или применение наказания к виновнику преступного деяния, или самое уголовное преследование его"¹. Крупнейший представитель классической школы А. Фейербах не признавал давности. Кестлин считал этот институт уступкой требованиям жизни, нарушающей последовательность системы уголовного права. Поясняя невозможность согласовать институт давности с ортодоксией классической школы, Таганцев писал: "Стоя на точке зрения теорий абсолютных, теорий возмездия, мы должны, идя последовательно, придти к отрицанию правомерности давности... Если наказание есть простой атрибут преступления, ему соприсущий, то может ли какое-нибудь событие, наступившее после совершения преступления, изменить, а тем более отменить наказание"².

¹(Познышев С. В. Основные начала науки уголовного права. С. 643.)

²(Таганцев Н. С. Русское уголовное право: Лекции. Т. 2. С. 925.)

Эквивалентному наказанию также противоречило усиление репрессии для рецидивистов, которое могло Сыть объяснено лишь желанием применить более тяжелое наказание к тому, на кого ранее примененное наказание не оказало достаточного предупреждающего воздействия. Такое объяснение могло быть оправдано только в устах сторонников утилитарных теорий наказания. С точки зрения ортодоксальных классиков, сама по себе третья, например, или четвертая кража не является более тяжелой, чем первая. Более того, усиление репрессии за рецидив является прямым нарушением принципа эквивалентности, поскольку преступник, получивший за первое преступление воздаяние "равным за равное", получает за новое преступление прежнее наказание плюс "неэквивалентный" довесок.

Впрочем, для большинства криминалистов метафизического крыла классической школы проблема усиленного наказания рецидивистов не представлялась очень сложной. Сохраняя теоретическую последовательность, они просто отрицали усиление наказания при рецидиве. Французский криминалист Карно отмечал, что "если они (рецидивисты. - Авт.) и совершили прежде преступление, то они и наказаны за него, налагать на них новое наказание за то же преступление - значит нарушать основное начало уголовного права - "поп bis in idem" (за одно и то же дважды не наказывают)"¹.

¹(См.: Волков Г. И. Укав. соч. С. 77.)

Только признание уголовно-правовой теорией детерминистических допущений позволяло снять возникшие между ней и практическим законодательством противоречия. Указывая именно на это обстоятельство, Таганцев отмечал, что "если мы признаем неподчиненность человеческих действий закону причинности, как закону всех конечных явлений, признаем свободу воли... то можно говорить о мести, возмездии, но не может быть и речи о наказании, как юридическом институте, о целесообразной карательной государственной деятельности. А при этом нельзя не прибавить, что если в теории мы и встречаем еще защитников учения о наказании, как о возмездии, то во всяком случае в положительном праве уже преобладает взгляд утилитарный и все задачи уголовной политики направлены на изыскание средств наиболее целесообразного устройства карательной системы"¹.

¹(Таганцев Н. С. Курс русского уголовного права. С. 30.)

Поясняя свое понимание целесообразности карательной системы, Таганцев указывал на то, что, поскольку причина перевеса отрицательных побуждений человека "может заключаться или в недостатке способности сдерживать свои влечения и порывы, несмотря на сознание их противозаконности, или же в отсутствии понимания или неправильном понимании своих обязанностей по отношению к обществу и закону", то "возможна борьба именно с этими ближайшими причинами, как со стороны общества - изменением тех условий и обстановки, в которых до того времени находилось данное лицо, так и со стороны самого индивидуума - путем... нравственной гимнастики: приучением себя к обузданию... страстей и порывов, развитием привычки к труду... поднятием нравственного уровня"¹. Согласно рациональной теории наказания общество может бороться с преступлением как продуктом условий, лежащих в самом социальном организме, путем изменения самих условий своего быта; "насколько же оно (преступление. - Авт.) является проявлением индивидуальной воли, оно (общество. - Авт.) может противодействовать ему наказанием"².

¹(Таганцев Н. С. Курс русского уголовного права. С. 67.)

²(Там же. С. 68).

По сравнению с ортодоксальными классиками Таганцев делает шаг вперед. У него наказание уже не является единственным средством борьбы с преступлениями. Наряду с репрессией указывается па общесоциальные мероприятия как средство предупреждения преступлений. Все же Таганцев остается представителем классической школы уголовного права, поскольку все его правильные положения вовсе не относятся непосредственно к науке уголовного права.

Эту науку Таганцев ревностно охраняет от какого- либо проникновения в нее им же высказанных социологических по существу идей. Он обращается к этим идеям только для того, чтобы "применяя все эти соображения к социально-уголовной теории вменения" прийти к следующему положению: "Говоря в уголовном праве о вменении лицу известных фактов, как преступления, мы имеем в виду только наше суждение о том, что данное лицо, совершившее деяние, противоречащее приказу или запрету закона, должно быть признано за него ответственным"¹.

¹(Таганцев Н. С. Курс русского уголовного права. С. 68, 69.)

Таганцев и другие криминалисты (детерминисты) увидели в выводах статистиков лишь повод для незначительного уточнения классической уголовно-правовой доктрины, не замечая того, что согласие с идеей социального детерминизма требует исследования прежде всего самого общества, общественных факторов преступности. Без этого невозможно действительное изучение наказания - его места среди этих факторов, того, каким должно оно быть, чтобы принести наибольший рациональный, т. е. предупредительный эффект. Не приступив ко всей этой теоретической работе, криминалисты лишь на словах делали шаг вперед, оставаясь на деле в рамках традиционного для классической школы абстрактно-догматического подхода к анализу преступления и наказания. Спор о целях наказания (должно ли оно быть лишь пропорциональным возмездием и способствовать абстрактному восстановлению права либо преследовать определенные утилитарные цели) не мог, таким образом, не быть лишь спором о словах, а поэтому и не выходил из границ общей части учебников уголовного права.

Главная задача, которую ставили перед собой криминалисты-классики детерминистического направления, состояла в том, чтобы добиться формально-логической стройности своей теории, постараться устранить имеющиеся между теорией и практическим законодательством противоречия. Ученые трудились над изменением, усовершенствованием лишь языка теории, поскольку им казалось, что противоречия появились исключительно из-за терминологических неточностей. Такой ситуация представлялась субъективно самим криминалистам, но объективно происходил другой процесс.

Инерция заблуждения теоретиков классической школы относительно возможностей уголовного права заставляла их долгое время вопреки очевидности не замечать того, что правовые запреты отнюдь не всемогущи и не способны препятствовать совершению преступлений лишь силой своего существования. Наступает момент, когда некоторые криминалисты, казалось бы, начинают осознавать это заблуждение, говоря, что наказание является противовесом только индивидуальной воле, а есть еще социальный организм, несовершенство которого также способно вызывать преступные акты. Но эта новая мысль, призванная оправдать наказание как воспитательную меру, приходит в явное противоречие с фундаментальным представлением классической школы об обусловленности общественных отношений правовыми ("юридическое мировоззрение"), которое только и оправдывало большие надежды, возлагавшиеся в борьбе с преступностью па совершенствование непосредственно уголовного закона.

Может показаться, что позиция ортодоксальных классиков, отстаивавших "свободу воли" и возмездное наказание, выглядит более теоретически последовательной и дальновидной в сравнении с позицией классиков-детерминистов, которые лишь субъективно совершенствовали традиционную уголовно-правовую доктрину, объективно способствуя обострению ее противоречий. Однако ортодоксальные классики, отворачиваясь от объяснения невыгодных для себя фактов, исходили из понимания классической школы как науки чисто формальной, как технико-юридической доктрины, считающейся "чем-то вроде алгебры"¹. В их исследованиях практически совсем была забыта задача изучения путей борьбы с преступлениями, т. е. разработки уголовной политики, так много занимавшей умы основателей классической школы. "Уголовно-политический элемент не удержался в уже было занятых им позициях и наука уголовного права стала замыкаться у громадного большинства ее представителей в узкие рамки догматизма, именуемые "строго юридическими" пределами"². Этот строго юридический характер исследований объяснялся самими криминалистами тем, что уголовно-политический элемент науки хотя и необходим, по поскольку законодательство уже создано, то этот элемент стал уголовно-догматическим, и поэтому от уголовного правоведения главным образом требуется умелое толкование закона, т. е. развитие его сложной казуистики.

¹(Ансель М. Новая социальная защита. М., 1970. С. 66.)

²(Чубинский М. П. Указ. соч. С. 7.)

Один из видных итальянских классиков Ф. Каррара, разъясняя свое представление об уголовно-правовой теории, писал, что вся система науки должна восходить к одной основной истине, т. е. к тому, что преступление есть явление не физическое, а юридическое. Только такое положение дает возможность самопроизвольной эволюции всего уголовного права силой неизбежного логического развития¹. Естественно, что в такой науке, сконструированной из догматически непротиворечивых внутри себя систем определений, никаких противоречий быть не могло. Однако эта непротиворечивость была добыта слишком дорогой ценой - "ценой вопиющего противоречия с другими системами... И здесь-то обнаруживается еще более глубокое противоречие с конкретной полнотой действительности и истины. И оно рано или поздно разрушит самую догматическую систему"². Для диалектики такая ситуация знакома.

¹(См.: Ферри Э. Уголовная социология. М., 1908. С. 4.)

²(Ильенков Э. В. Диалектическая логика. С. 138.)

Классики-детерминисты, желая сохранить внутреннюю непротиворечивость классической школы, хотели разрешить и внешние противоречия теории. В итоге этого сделать не удалось - внутренние противоречия теоретической системы обострились еще более. Однако именно криминалисты, стоящие на детерминистических позициях, действовали в соответствии с первоначальными задачами и содержанием уголовно-правовой науки. Криминалисты-детерминисты были более близки к пониманию действительных нужд развития классической школы, нежели ортодоксальные классики. "Если схема действий теоретика совпадает со схемой развития его собственной науки, а стало быть, сама наука развивается через действия данного теоретика...", то можно констатировать "логичность его действий - тождество его мышления с тем безличным, всеобщим процессом, который мы и называем развитием науки"¹. Сами криминалисты-классики, отстаивавшие детерминизм, не поняли подлинной логичности своих действий и поэтому были весьма непоследовательны. Фактически подготовив уголовно-правовую науку к преодолению многочисленных заблуждений, главного шага сделать они не смогли.

¹(Ильенков Э. В. Диалектическая логика. С. 149.)

Говоря о кризисе классической школы уголовного права, нельзя пройти мимо такого сильного его катализатора, как рост преступности, очевидность которого со второй половины XIX в. становится несомненной почти во всех европейских странах. В установлении самого факта этого роста решающую роль сыграла окрепшая и накопившая значительный фонд материалов и наблюдений уголовная статистика.

Криминалисты все чаще обращались к ее данным и не могли не задуматься над причиной небывалого увеличения числа преступлений. Невольно им приходилось констатировать парадоксальную ситуацию: чем большего совершенства в анализе юридических понятий достигала классическая школа, тем меньше можно было надеяться, что она снизойдет до запросов реальной жизни и даст какие-либо рекомендации, способные помочь в борьбе с преступностью. Подчеркивая это положение, известный итальянский криминалист Э. Ферри писал: "В то время, когда нас заливают волны все возрастающей преступности, тщетно перелистываем мы труды классической школы и находим в них лишь абстрактные юридические исследования"¹.

¹(Ферри Э. Указ. соч. С. 4.)

Замечание Э. Ферри не только характеризует ситуацию, сложившуюся в уголовно-правовой науке в конце XIX в., но одновременно раскрывает глубокое заблуждение, существовавшее в отношении возможностей этой науки. Это заблуждение было исторически обусловлено самим объективным процессом формирования классической уголовно-правовой доктрины. Но если во времена Беккариа вера в право и законность как факторы, достаточные для успешной борьбы с преступлениями, в силу узкой социальной практики была относительно оправданной, то представление о возможности в условиях достаточно развитого буржуазного общества успешно бороться с преступлениями лишь юридическими средствами явно противоречило реальным фактам социальной жизни.