А. Ф. Кони и Л. Н. Толстой

Со Львом Николаевичем Толстым А. Ф. Кони познакомился летом 1887 г. в Ясной Поляне. Знакомство переросло затем в дружбу, которая продолжалась до последних дней жизни великого писателя. Встречу Кони с Толстым в Ясной Поляне обычно называют первой и официальной, хотя, будучи еще студентом Московского университета, Кони впервые увидел Толстого в гимнастическом заведении на Большой Дмитровке в Москве.

Описывая 20 лет спустя свой путь в Ясную Поляну, Кони вспоминал: "...и эта-то именно неизбежность короткого знакомства и вызывала во мне некоторое недовольство па свою поспешную готовность откликнуться на приглашение в Ясную Поляну. Я по опыту знал, что знаменитых или вообще пользующихся известностью людей лучше знать издали и рисовать себе их такими, какими они кажутся по всем деяниям и писаниям^*. Были и другие причины, препятствовавшие встрече. Л. Толстой - писатель с мировым именем, резко критикующий самодержавный строй, ненавидящий любые формы насилия и даже исповедующий концепцию непротивления злу насилием, а Кони - обер-прокурор уголовно-кассационного департамента Сената. Л. Толстой отрицательно относился к суду, а Кони по своему служебному положению стоял на вершине судебной иерархии. Кони великолепно знал о ненависти Л. Толстого к чиновничеству. Правда, Кони к тому времени уже хорошо зарекомендовал себя в прогрессивных кругах России, имя его не сходило со страниц газет и журналов. На пути в Ясную Поляну он представлял себе Толстого ярым спорщиком, человеком, не допускавшим несогласия со своими этическими и религиозными взглядами. Вопрос о возможных дискуссиях по другим проблемам, скажем политическим, не приходил Кони в голову, что его вполне устраивало.

^* (Там же, т. 6, с. 459. )

Итак, 6 июня 1887 г. А. Кони по приглашению своего сослуживца А. М. Кузминского, который был мужем сестры Софьи Андреевны Толстой, приехал в Ясную Поляну и в тот же день познакомился с Л. Н. Толстым. Это произошло в десятом часу утра, когда все обитатели Ясной Поляны собрались за чайным столом на воздухе под развесистыми липами. Кони так вспоминал этот момент: "Во время общего разговора кто-то сказал: "А вот и Лев Николаевич!" Я быстро обернулся. В двух шагах стоял одетый в серую холщовую блузу, подпоясанную широким ремнем, заложив одну руку за пояс и держа в другой жестяной чайник, Гомер русской "Илиады", творец "Войны и мира". Две вещи бросились мне прежде всего в глаза: проницательный и как бы колющий взгляд строгих серых глаз, в которых светилось больше пытливой справедливости, чем ласкающей доброты,- одновременный взгляд судьи и мыслителя,- и необыкновенная опрятность и чистота его скромного и даже бедного наряда... Толстой чрезвычайно просто приветствовал меня и, наливая себе в чайник кипяток из самовара, тотчас же заговорил об одном из дел, по которому я в конце семидесятых годов председательствовал и которое вызвало в свое время много горячих споров и ожесточенных толков"^*.

^* (Кони А. Ф. Собр. соч., т. 6, с. 460-461. )

Это было дело Веры Засулич, по поводу которого Толстой в свое время высказал довольно смелые суждения. Уже 8 апреля 1878 г., т. е. через семь дней после этого процесса, Л. Н. Толстой писал Н. Н. Страхову: "Засуличевское дело не шутка. Это бессмыслица, дурь, нашедшая на людей недаром. Это первые члены из ряда, еще нам непонятного; но это дело важное. Славянская дурь предвестница войны, это похоже на предвозвестие революции"^*.

^* (Толстой Л. Н. Поли. собр. соч. М.: Гослитиздат, 1953, т. 62, с. 411. )

Ни одна из русских газет, так много писавших о процессе В. Засулич, не осмелилась сделать такого прогноза. Толстой запомнил это нашумевшее дело и даже девять лет спустя, знакомясь с Кони, первым задал вопрос о нем. Следовательно, имя Кони у него ассоциировалось прежде всего с тем процессом.

Опасения Кони, что встреча с Толстым может изменить сложившееся у него представление о великом человеке, оказались излишними. Эта встреча оставила самые приятные впечатления как у Кони, так и у Толстого и заложила прочные основы их дружбы. В конце первого же дня пребывания в Ясной Поляне Кони писал одному из своих приятелей: "Трудно передать Вам то высокое, гармоническое и благородное впечатление, которое производит личность графа Толстого. Все рассказы об эксцентричности его образа жизни, одежды, привычек и взглядов лишены всякого основания. Он принял меня с незаслуженной добротою и вниманием,- мы проводим все время вместе, и я поселился в его кабинете, так что имею возможность вглядеться в его жизнь, жизнь, полную труда, глубоких и плодотворных дел и трогательной простоты. Это прежде всего добрый человек, никому не навязывающий своих взглядов, радующийся, когда окружающим хорошо и весело, сменяющий физическую работу умственной... приветливый и простой, но не фамильярный с крестьянами, всегда добрый, легко поддающийся смеху, вовсе не слащаво благодушный, а называющий зло - злом, а гадость - гадостью,- человек образованный разносторонне, простой в потребностях и аристократ во вкусах... При этом чудесная, львиная голова,- из-под густых бровей два чудесных, сияющих добротой, серых глаза и легкая походка крепких ног, несущих стан, несогбенный ни бременем лет, ни тяжким раздумьем смущенной совести. Вокруг хлопочет умная, красивая жена - веселятся и суетятся 9 человек детей (всего было 12!)"^*.

^* (Кони А. Ф. Собр. соч., т. 6, с. 634-635. )

А. Ф. Кони знал, что Л. Толстой - горячий поклонник Канта, и это, конечно, тоже в известной мере могло представлять ту платформу, на которой их взгляды сходились. Вот почему уже в первой части своих воспоминаний "Лев Николаевич Толстой" Кони в основу запева кладет формулу Канта "Звездное небо над нами, моральный закон в нас" из его известного произведения "Критика чистого разума". Кони также боготворил Канта в своей работе "Общие черты судебной этики" (1912 г.) и писал: "... согласно возвышенному и глубокому учению Канта, в душе нашей нравственный закон, безусловный, независимый от внешних требований, но подчиненный внутренней необходимости... лежит в основе его... счастье ближнего и собственное нравственное совершенство". Побуждающую его нравственную силу, как известно, Кант определяет общим термином "категорический императив". Еще и еще раз сверяя свои убеждения с теми, которых придерживался Л. Толстой, Кони сделал выписку из дневника бывшего врача, писателя Д. П. Маковицкого: "Лев Николаевич особенно ценит Канта: его категорический императив..."^*.

^* (Там же. )

За шесть дней пребывания Кони в Ясной Поляне Л. Толстой ни разу не нарушил режима своего рабочего дня, и, пока Л. Толстой сидел за письменным столом, Кони имел возможность заносить в свой дневник все существенные подробности их бесед.

Именно в период этой встречи собеседники имели возможность подробно изложить свои точки зрения по многим вопросам, которые их волновали. Пожалуй, интереснее всего беседы, которые происходили по вечерам, перед сном. Об этом прекрасно рассказал Кони. "Когда в первый вечер,- вспоминает он,- простившись, я просил показать мне дорогу во флигель, занимаемый Кузминскими, Лев Николаевич сказал мне, что я помещен на жительство в его рабочей комнате внизу... Это была обширная комната под сводами, разделенная невысокой перегородкой на две неравные части... Здесь в течение дня работал Лев Николаевич. Приведя меня в эту комнату, он над чем-то копошился в большей ее части, покуда я разделся и лег, а затем вошел ко мне проститься. Но тут между нами началась одна из тех типических русских бесед, которые с особенной любовью ведутся в передней при уходе или на краешке постели. Так поступил и Толстой. Сел на краешек, начал задушевный разговор - и обдал меня сиянием своей душевной силы.

С тех пор все дни моего пребывания в Ясной проводились и оканчивались описанным образом. Иногда, простившись со мною, Толстой уходил за перегородку и там что-нибудь разбирал, вновь начинал разговор, но, затронутый или заинтересованный каким-либо моим ответом, снова входил в мое отделение, и прерванная беседа возобновлялась"^*.

^* (Кони А. Ф. Собр. соч., т. 6, с. 463. )

Беседовали о творчестве Некрасова, Тургенева, Пушкина, Достоевского, об отношении Толстого к крестьянству. Толстой рассказал о своих путешествиях с богомольцами в Киев. Несколько раз собеседникам приходилось говорить "о непротивлении злу". Со свойственной ему простотой Толстой развивал свою, по оценке Кони, "великодушную и нравственно заманчивую теорию" и приводил евангельский текст. В ответ Кони шутливо напоминал ему ответ графа Фалькенштейна (Иосифа II) на вопрос герцогини Роган о том, как нравится ему надвигавшаяся в конце XVIII в. во Франции революция: "Мадам, мое ремесло быть роялистом". Так и мое ремесло, сказал Кони, быть судьею не дает мне возможности согласиться на непротивление тому, чему я противился и противлюсь 25 лет моей жизни. На это Толстой мягко возражал, что в связи с призывом "не противиться" подразумевается слово "насилием". В свою очередь Кони приводил примеры из жизни, где насилие необходимо и где отсутствие его угрожает последователю непротивления возможностью сделаться попустителем и даже пособником злого дела. Толстой не уступал, утверждая, что может быть, в одном из вопиющих случаев, приводимых Кони, и он прибег бы к насилию по инстинктивному порыву в защиту своих ближних, но что это было бы слабостью, которую с нравственной точки зрения нельзя оправдать^*. В итоге оба спорящих оставались при своем мнении.

^* (Там же, с. 467-468. )

Высоко отзываясь о Толстом, Кони обращал внимание на то, что писатель обладал редким даром дать почувствовать "гостеприимство мысли". Но один раз в присутствии Кони он все же отступил от своего спокойного и примирительного тона. Это был случай, когда зашел разговор о том, что самое тяжелое в жизни: говорили, например, о роли слепого случая, который порой разбивает все планы, приносит беды. Л. Толстой сказал: "Случайность не должна иметь значения в жизни... надо жить самому, воспитывать детей и приготовлять окружающую среду так, чтобы для случайности оставалось как можно менее места. Для этого надо направлять всю жизнь к уничтожению в ней понятия о несчастии. Человек обязан быть счастлив, как обязан быть чистоплотным. Несчастье состоит прежде всего в невозможности удовлетворять своим потребностям. Поэтому, чем меньше потребностей у человека, тем меньше поводов быть несчастным. Только когда человек сведет свои потребности к минимуму необходимого, он вырвет жало у несчастия и обезвредит последнее, и тогда в самом сознании, что им устранены условия несчастья, он почерпнет сознание счастья"^*.

^* (Цит. по: Кони А. Ф. Собр. соч., т. 6, с. 469. )

Во время бесед всестороннему рассмотрению подвергались вопросы литературы. Л. Толстой высказал мысль, что в каждом литературном произведении следует различать "три элемента: самый главный - это содержание, затем любовь автора к своему предмету и, наконец, техника. Только гармония содержания и любви дают полноту произведению, и тогда обыкновенно третий элемент - техника - достигает известного совершенства сам собою"^*. Что же касается оценки работ отдельных литераторов, то Толстой исходил из того, что во всяком произведении надо найти и показать луч света, без которого оно ничто, и это лучше всего делает суд читателей - любовь их есть настоящая награда писателю, ибо вкус большой публики никогда не ошибается, несмотря на замалчивание того или другого произведения.

^* (Там же, с. 471. В этом месте, по утверждению А. Кони, Л. Толстой сказал, что в произведениях Тургенева, в сущности, немного содержания, но большая любовь к своему предмету и великолепная техника. Наоборот, у Достоевского огромное содержание, но никакой техники, а у Некрасова есть содержание и техника, но нет элемента действительной любви. )

К имени Тургенева возвращались неоднократно. Однажды Л. Толстой высказал такую мысль: природа всегда лучше человека, в ней нет раздвоения, она всегда последовательна, и ее следует везде любить, ибо она везде прекрасна и везде и всегда трудится. Тургенев рассказывал, что, охотясь, он проводил иногда на опушке леса целую ночь без сна, прислушиваясь к тому, как природа работает ночью. И ему казалось, что она тяжело дышит и по временам в своем творческом труде говорит: "Уф! Уф!"^*. Здесь же Толстой сослался на своего духовного наставника Ж.-Ж. Руссо, который вполне прав, когда говорит, что все, что вышло из рук творца, прекрасно, а все, что из рук человека,- негодно. Отношение собеседников к Руссо также было одной из тех нитей, которые связывали их.

^* (См.: Там же, с. 472.)

Часто они беседовали на религиозные и нравственные темы. А. Кони обращался к своим судебным воспоминаниям и рассказывал Льву Николаевичу о том особенном, что встречалось в его судебной практике. К числу таких рассказов относились воспоминания о деле Розалии Онни. Суть этого дела такова. Когда Кони был прокурором Петербургского окружного суда, к нему в камеру пришел молодой человек, по внешнему виду которого можно было предположить, что он привык вращаться в высших слоях общества, пришел с жалобой на товарища прокурора, заведовавшего тюремными помещениями и отказавшего ему в передаче письма арестантке Розалии Онни без предварительного его прочтения. Арестантка - чухонка-проститутка, судившаяся за кражу у пьяного "гостя" 100 руб., спрятанных затем ее хозяйкой, содержавшей дом терпимости. На вопрос Кони, о чем говорится в письме, молодой человек ответил: "Я прошу ее руки и надеюсь, что она примет мое предложение, так что мы можем скоро и перевенчаться". Выяснилось, что Розалия была дочерью вдовца, арендатора имения, принадлежавшего богатой даме в Петербурге. Перед своей смертью отец Розалии пришел к собственнице имения и попросил ее не оставить его будущую круглую сиротку-дочь. Это было обещано, и девочка после смерти отца была взята в дом. Сначала ее наряжали и баловали, но потом настали другие дни: ее сдали в девичью, где она среди челяди воспитывалась до 16-летнего возраста, покуда на нее не обратил внимание только что окончивший курс в одном из высших привилегированных заведений молодой человек - родственник хозяйки, впоследствии и явившийся к прокурору Кони с заявлением о желании жениться на заключенной. Гостя на даче, он соблазнил несчастную девочку. Хозяйка дома выгнала Розалию. Брошенная затем своим соблазнителем, она родила ребенка, поместила его в воспитательный дом, а сама очутилась в притоне, где и совершила преступление. Когда ее судили, соблазнитель совершенно случайно оказался присяжным заседателем и узнал ее. Драма женщины так подействовала на заседателя, что он во что бы то ни стало решил искупить свою вину.

Рассказ Кони был выслушан Толстым с большим вниманием, а на другой день он сказал, что ночью много думал по поводу этой истории и советует написать рассказ. Кони ответил, что создать литературное произведение по этой фабуле могли бы только два человека - Толстой или Достоевский. В 1889 г. Л. Толстой начал писать произведение, над которым работал И лет. В рабочем варианте оно называлось "Коневская повесть". Впоследствии появилось удивительное произведение, вошедшее в мировую сокровищницу литературы,- "Воскресение".

Подводя итог своей встречи с Л. Толстым, А. Кони писал: "...я нашел в Ясной Поляне удовлетворение давнишней жажды встретить человека, который олицетворял бы в словах, стремлениях, побуждениях и поступках неуклонную правду - правду без фраз, столь редкую среди житейской обычной лжи, лукавства и притворства"^*.

^* (Кони А. Ф. Собр. соч., т. 6, с. 481-482. )

В дальнейшем они встречались неоднократно в Москве, Ясной Поляне, один раз в Петербурге на квартире у А. Кони (1897 г.). Проезжая через Москву, А. Кони каждый раз заходил к Льву Николаевичу и проводил вечер в кругу его семьи. Они много говорили об искусстве. Кони вспоминает, что в 1892 г. в канун пасхи, провожая его из дома в Хамовниках (Москва), Толстой задержал его руку в своей и сказал: ""А мне давно хочется вас спросить: боитесь ли вы смерти?" - и ответил теплым рукопожатием на мой отрицательный ответ"^*. Этот вопрос в их беседах и переписке возникал неоднократно. Так, в 1895 г. в ответ на сообщение А. Кони о его болезни Л. Толстой писал ему: "Утешаю себя мыслью, что доктора всегда врут и что ваше нездоровье не так опасно, как вы думаете. Впрочем, думаю и от всей души желаю вам этого, если у вас его нет, веры в жизнь вечную и потому бесстрашия перед смертью, уничтожающего главное жало всякой болезни"^**. А многие годы спустя Л. Толстой вновь возвращается к этой теме и пишет: "О себе могу сказать, что, чем ближе к смерти, тем мне все лучше и лучше. Желаю вам того же"^***.

^* (Там же, с. 483. )

^** (Там же. )

^*** (Там же. )

С 1888 по 1910 г., по сохранившимся в архиве А. Кони данным, он получил от Л. Толстого 36 писем. В них Лев Николаевич часто обращался к Кони с просьбами оказать содействие различным лицам по делам, рассматривавшимся в судебных инстанциях, либо по другим вопросам, где требовалось вмешательство юриста высокой квалификации. Вот одно из писем. В 1896 г. врач Крапивинского уезда М. М. Холеванская была арестована и заключена в тюрьму за распространение запрещенных произведений Л. Н. Толстого (статьи Л. Толстого "В чем моя вера"). Писатель принял самое горячее участие в ее судьбе и несколько раз ходатайствовал об ее освобождении. Обращаясь к Кони, Л. Толстой писал 28 марта 1896 г.: "Если можете, помогите нашему милому и бедному другу - женщине-врачу. Пора бы, кажется, привыкнуть к нашему русскому беззаконию и жестокости, но всякий раз поражаешься, как чем-то новым и неожиданным. Так оно бессмысленно и фантастично"^*.

^* (Толстой Л. Н. Поли. собр. соч., т. 69, с. 78. )

В 1888 г. вышли в свет "Судебные речи" А. Кони. Посылая свою книгу Л. Толстому, Кони писал: "...она является результатом деятельности в той области общественного строя, где его прирожденный грех - делить людей "на плачущих и заставляющих плакать" чувствуется иногда с особой силой. С Вашей возвышенной нравственной точки зрения Вы будете, конечно, правы, и, имея взрослого сына, вступающего в жизнь, я сам предостерег бы его от судебной деятельности, указав ему на то, как мало удовлетворяет она совесть человека, и какие тяжелые борозды сомнений и горестных тревог проводит она в его сердце. Но мой лично жребий был брошен давно, в ту светлую годину, когда казалось, что переход от мрачных форм и приемов старого бессудия к суду по совести и убеждению способен совершенно переродить общество, только что освободившееся от проказы крепостного права. Пускай же некоторым смягчением моей вины в Ваших глазах послужит то, что я настойчиво искал правды в этой деятельности и, будучи строг к преступлению, когда оно являлось результатом разнузданных инстинктов, был по мере сил человеком в отношении к преступнику"^*.

^* (Памяти Анатолия Федоровича Кони: Труды Пушкинского дома АН СССР. М.; Л., 1929, с. 108-109. )

Не только это, но почти все другие письма А. Кони, адресованные Льву Николаевичу, представляют собой исповедь преданного друга.

29 июля 1895 г., находясь на отдыхе и лечении в Финляндии, А. Кони пишет Л. Толстому письмо, которое заканчивает словами: "Как давно не виделись мы! Как давно не имел я отрады слышать Вас и очиститься душою в общении с Вами! Я прикован к своему посту тяжелою работою и не могу его оставить, несмотря на крайний упадок сил, ибо не вижу рук, в которые мог бы передать дело, на котором можно наделать много зла. Знаю, что Вы не разделяете моего взгляда, но утешаю себя уверенностью, что Вы знаете, что не личные побуждения задерживают меня на службе, а желание хоть чем-нибудь быть полезным"^*.

^* (Кони А. Ф. Собр. соч., т. 8, с. 129. )

В октябре 1895 г. А. Кони писал Льву Николаевичу о загруженности работой и опять-таки о плохом состоянии здоровья. "Здоровье уходит быстро,- отмечал он с грустью,- а хочется еще многое сказать и сделать в нашей, хотя и узкой, но влияющей на жизнь народа сфере. А рядом идет большая работа - новые Судебные уставы и новое Уложение - и полны руки дел, в которых наши судьи так часто из "слуг правосудия" стремятся обратиться в "лакеев правосудия". Подчас просто не знаешь, где взять времени и сил. В такие минуты так хотелось бы видеть Вас, пожать Вашу руку и "дезинфек-тировать" душу в общении с Вами"^*.

^* (Там же, с. 130. )

В канун семидесятилетия Л. Толстого А. Кони пишет его дочери Татьяне и просит передать поклон Льву Николаевичу и уверяет ее, что будет в этот день думать о нем. И уже после юбилея, 16 сентября 1898 г., он пишет Толстому: "Можно лишь молить бога, чтобы он продлил Вашу жизнь ради всех, кому дорого искание правды в жизни, кто испытал то, что Пушкин называет "роптаньем вечным души...". Можно не во всем соглашаться с Вами, можно не иметь сил или способов подняться до Вас, но важно, но живительно знать, что Вы есть, что Вы существуете между нас... как живой выразитель чистых, свободных и возвышенных дел, как нравственный судья движений человеческой мысли и совести, как человек, относительно которого у многих и многих в минуты колебаний и малодушных сомнений, когда их грозит облепить житейская грязь, настойчиво и спасательно восстает в душе неотступный вопрос: "А что скажет на это Л. Н.; а как отнесется он к этому?""^*.

^* (Там же, с. 143. )

В конце 1900 г. А. Кони сообщал Л. Толстому, что решился читать лекции о судейской нравственности "в здешнем Университете и приучить путем своих выстраданных воспоминаний и опыта своих слушателей видеть в подсудимом человека, а не материал для опытов красноречия, для наживы и для подъема на службе. Жить осталось немного, и мне кажется, что такое употребление этих лет может не быть бесплодным"^*. Однако правительство запретило А. Кони чтение этих лекций в Петербургском университете. Этим добрым устремлениям Анатолия Федоровича суждено было сбыться лишь после Октябрьской революции, когда он с успехом читал курсы лекций по судебной этике.

^* (Там же, с. 167-168. )

Л. Толстой внимательно следил за литературной деятельностью А. Кони и, когда в "Вестнике Европы" в 1908 г. были опубликованы "Отрывки из воспоминаний" о Тургеневе, Достоевском, Некрасове, Апухтине и Писемском, написал своей жене (16 мая 1908 г.), находившейся в то время в Петербурге: "Скажи Кони, что мне очень понравились его воспоминания, особенно рассказ о Писемском"^*. И, конечно, такая оценка Л. Толстого обрадовала Анатолия Федоровича. В это же время А. Кони пишет Л. Толстому, что готовит к изданию свои воспоминания о посещении Ясной Поляны в 1887 г. и уже выступает с ними публично. В 1905 г. вышло четвертое издание книги "Судебные речи", в которое А. Кони включил ряд положений из своих работ о врачебной тайне. Посылая книгу Л. Толстому, он заметил: "У нас в последнее время на смену прежнего лицемерия и рабьих слов хлынула такая масса лжи и проявилась такая двойная нравственность, что, пожалуй, это не лучше прежнего. Я всегда вспоминаю надпись на ратуше в Лугано: "Что значат законы без нравственности и нравственность без веры?""^**.

^* ( Толстой Л. Н. Поли. собр. соч. М.: Гослитиздат, 1949, т. 84, с. 383. )

^** (Кони А. Ф. Собр. соч., т. 8, с. 227. )

Во многих письмах А. Кони к "великому старцу" содержатся пространные ответы на вопросы Льва Николаевича о том, что сделано по различного рода его просьбам, главным образом по судебным делам. По просьбам писателя Анатолий Федорович старался принимать все возможные меры и, как правило, информировал его об этом. Так, в письме от 20 декабря 1900 г. Толстой просил Кони оказать содействие крестьянину Антипину, сектанту, осужденному к ссылке за резкие выражения во время споров с миссионерами. Толстой писал: "Он очень мало располагает к себе, но жалко, что его гонят". В ответ на просьбу Анатолий Федорович пишет: "...я перешел из уголовного кассационного департамента в Общее собрание и могу лишь просить по делу о несчастном... В последнее время, даже и участвуя в заседаниях по этим делам, я оставался почти постоянно в одиночестве или скудном меньшинстве"^*.

^* (Там же, с. 167. )

На письмо Л. Толстого по поводу дела крестьянина Ерасова, осужденного за богохульство, А. Кони отвечал 5 апреля 1900 г.: "Ничего нельзя было сделать. Чаще и чаще приходится мне терпеть поражение по такого рода делам. Иногда приходишь домой из заседания совсем с измученным сердцем,- и редки случаи радости по поводу спасения какого-нибудь несчастливца. На днях, впрочем, удалось мне добиться кассации двух возмутительных дел"^*.

^* (Там же, с. 163. )

26 октября 1909 г. Л. Толстой как бы подвел итог своих дружеских отношений с А. Кони, сказав в своем письме: "Всегда с любовью вспоминаю о Вас и горюю, что, по всей вероятности, никогда уже не придется по душе побеседовать с Вами, чего очень бы желал"^*. Ответ на это письмо последовал 2 ноября 1909 г.: "Я собирался в Москву... и лелеял мечту проехать в Ясную Поляну для "дезинфекции души", но масса дела... и сильное нездоровье воспрепятствовали мне"^**. Это были последние письма друзей...

^* (Толстой Л. 11. Поли. собр. соч. М.: Гослитиздат, 1955, т. 80, с. 158. )

^** (Кони А. Ф. Собр. соч., т. 8, с. 263. )

В память о встречах и дружбе с великим писателем А. Ф. Кони создал одно из своих лучших произведений - "Лев Николаевич Толстой". В нем тонко и умело прослеживаются мировоззрение Толстого, его характер, склонности, отношение к различным проблемам, волновавшим общество того времени.

В 1905 г. М. Горький в своих "Заметках о мещанстве" подверг критике Л. Толстого, особенно за его призыв "Не противьтесь злу! Терпите!"^*. Не упоминая имени Горького, Кони встал на защиту Льва Николаевича. "Некоторые из людей противоположного лагеря,- писал он,- относятся к Толстому свысока, провозглашая его носителем "мещанских" идеалов, ввиду того что во главу угла всех дел человеческих он ставит нравственные требования, столь стеснительные для многих, которые в изменении политических форм без всякого параллельного улучшения и углубления морали видят панацею от всех зол. Вращаясь в своем узком кругозоре, они забывают при этом, что даже наиболее радикальная политико-экономическая мера, рекомендуемая ими,- национализация земли - в сущности указана и разъяснена у нас Толстым, но с одной чрезвычайно важною прибавкою, а именно: без насилия..."^**.

^* (См.: Горький М. Заметки о мещанстве.- В кн.: Горький М. Литературно-критические статьи. М., 1937, с. 3-5. )

^** (Кони А. Ф. Собр. соч., т. 6, с. 501. )

Но А. Кони не отрицал неизбежности изменения политических форм. "Самодержавие рухнет,- писал он,- в один прекрасный день, как глиняная статуя, и все, что говорится и пишется об отношении к нему народа, как к чему-то священному, не что иное, как сказки..."^*

^* (Там же, с. 474. )

Анатолий Федорович пережил многих своих друзей-литераторов и после их смерти решительно выступал в их защиту от необоснованных нападок. Когда в 1924 г. Ленинградская публичная библиотека обнародовала хранившуюся в архиве рукопись И. А. Гончарова "Необыкновенная история", в которой знаменитый писатель пытался обосновать свою ни на чем не основанную уверенность в том, что Тургенев будто бы позаимствовал у него многие образы для своей книги "Дворянское гнездо", Кони опроверг такое утверждение. Не мог он пройти мимо и попыток очернить вдову Л. Н. Толстого. Он решительно поддержал статью М. Горького, взявшего под защиту Софью Андреевну Толстую. "Я в совершенном восторге от его статьи",- говорил А. Кони^*.

^* (В 1922 г. весьма близкий к Л. Н. Толстому В. Г. Чертков издал книгу "Уход Толстого". В ответ на это Горький опубликовал в 1924 г. статью "О С. А. Толстой", в которой книга Черткова была подвергнута резкой критике и осуждению. "...Прямая и единственная цель этого сочинения,- писал М. Горький,- опорочить умершую Софью Апдреевну Толстую" (Горький М. Литературно-критические статьи, с. 257-269). Позицию М. Горького поддержал А. Ф. Кони. )