Часть II. Мультимиллионер обвиняется в убийстве

Тим Карри вовсе не пытался успокоить себя и своих коллег, когда стал превозносить преимущества Амарилло и утверждать, что "это лучшее место в Америке для проведения подобного процесса". Он был уверен, что местные жители вряд ли спасуют перед богатством Каллена Дэвиса. И меньше всех, конечно, испугается судья Джордж Доулен, до этого в течение длительного времени работавший прокурором. Хотя поначалу тот и упирался, Карри (правда, не без помощи их общего друга Тома Кэртиса, прокурора округа Поттер) все же уговорил его взяться за это дело.

Потомок энергичных и набожных людей, поселившихся в этой части Техаса, Доулен в течение десяти лет был прокурором в соседнем округе Рэндалл. Его считали человеком справедливым и высококвалифицированным. "Судья-ковбой с головой бостонца", - говорили о нем. Доулен был глубоко убежден в том, что лица, нарушающие нормы, установленные обществом, должны караться по всей строгости закона. Обвинение требовало смертного приговора для Каллена Дэвиса, а было известно, что Доулен уже не раз выступал в защиту права суда выносить смертный приговор. В прошлом он уже председательствовал на трех процессах по такого рода делам: в одном случае подсудимый обвинялся в убийстве владельца ювелирного магазина во время вооруженного ограбления, в другом - бывший полицейский из Амарилло обвинялся в похищении и убийстве дочери бывшего члена палаты представителей в конгрессе штата Техас, а в третьем - уголовник-рецидивист обвинялся в убийстве служащего одного из магазинов во время ограбления. Все трое были признаны виновными и приговорены к смертной казни.

В то время как обвинение охотно вступало в разговоры, которые велись спокойным, уверенным тоном победителей, защита хранила почти полное молчание. Но очень скоро она собиралась наверстать упущенное. Хейнс уже направил своих людей для сбора информации на месте и создавал группу специалистов, чтобы тайно воздействовать на общественное мнение, укомплектовывая ее людьми, о существовании которых ни в Амарилло, ни в большинстве других городов Америки и не подозревали. Каллен Дэвис уже почти год находился под арестом, но столь длительная отсрочка процесса была как раз на руку защите. "Мы уже давно, - говорил Стив Самнер, - были готовы к суду, но за последние несколько недель нам удалось собрать невероятное количество новой информации". Никто из окружения защиты не делал каких-либо публичных заявлений или намеков относительно характера этой информации, хотя Хейнс время от времени и подбрасывал репортерам пищу для размышлений. Он, например, повторил то, что уже говорил в Форт-Уэрте: защита назовет имя настоящего убийцы и докажет невиновность Каллена Дэвиса. Никто, разумеется, не говорил этого вслух, но защита была чрезвычайно довольна тем, что теперь имеет дело не с судьей Томом Кейвом, а с Доуленом. Взаимоотношения между Хейнсом и Кейвом были и без того натянутыми, а когда защита представила суду так называемый "аффидевит" Дэвида Маккрори, в котором утверждалось, будто Присцилла закрывала глаза на торговлю наркотиками и "свободную любовь" у себя в особняке, наладить их было уже невозможно.

Кое-кто считал, что Хейнс применил "грязный прием", чтобы заставить Кейва перенести суд в другой город. Но сам он хорошо понимал, что это был рискованный шаг. Ведь могло получиться, что защита попадет из огня да в полымя. Пока, однако, отсрочка суда ничем не грозила адвокатам Каллена. Наоборот, она дала им возможность укрепить свои позиции. Хейнс уже сформулировал основные направления своей защиты. Он предполагал "обнажить перед судом настоящее лицо Присциллы Дэвис". Как к этому отнесется Джордж Доулен, он еще не знал, но в том, что такая стратегия потерпела бы полный провал в суде под председательством Тома Кейва, он не сомневался.

Не теряя времени, Хейнс сразу же решил подвергнуть Доулена испытанию. В первый день предварительного слушания он обратился с ходатайством позволить ему "в приватном порядке" допросить нескольких свидетелей в помещении суда. Доулен не разрешил допрашивать Присциллу, но удовлетворил просьбу защиты побеседовать с глазу на глаз с Маккрори, хотя прокурор и выступил с резким протестом, заявив, что Маккрори - свидетель, которому "верить нельзя". Сначала Хейнс показал Маккрори аффидевит, который был подписан тем в кабинете окружного прокурора, и спросил, не хочет ли он воспользоваться предоставившейся возможностью и внести туда кое-какие изменения. Маккрори сделал несколько незначительных поправок. Затем Хейнс извлек свой собственный аффидевит Маккрори (точнее, лжеаффидевит) и заставил того подробно обсудить его с ним пункт за пунктом. После каждого инкриминирующего утверждения, записанного в документе, Хейнс спрашивал: "Говорили вы мне это или нет?" Маккрори всякий раз ссылался на 5-ю поправку^* и воздерживался от ответа. Этого было маловато, но Хейнс теперь был уверен, что ему все нее удалось, так сказать, "просунуть ногу в дверь". Он пока не спрашивал Доулена, будет ли Маккрори вызван в суд для дачи показаний перед присяжными, но разведку все же произвел. Хейнс еще и сам не знал, захочет ли он вызвать того в качестве свидетеля, но на всякий случай подготовил для этого почву.

^* (Согласно 5-й поправке к конституции США, лица, вызванные в суд в качестве свидетелей, имеют право отказываться от дачи показаний, которые могут быть использованы против них. - Прим. перев.)

Вслед за Хейнсом в Амарилло прибыла целая армия репортеров, фотокорреспондентов и художников^*. Именно этого Доулен опасался больше всего, но теперь, когда все эти люди были уже здесь, он решил смириться и попробовать хоть как-то ими воспользоваться. "Хейнс - поразительная личность", - вынужден был признать Доулен. Репутация этого адвоката была ему известна. Но одно дело слышать о человеке, а другое - самому наблюдать, как он работает. Выступая стоя, как какой-нибудь заправский актер, читающий Шекспира, Хейнс выдвигал сложные и почти безупречные по форме аргументы и всегда был готов подкрепить их массой юридических справок. На второй день предварительного слушания защита внесла почти 200 всевозможных ходатайств, начиная с просьбы изолировать присяжных (что Доулен и без того намеревался сделать) и кончая требованием объявить законы штата, предусматривающие смертную казнь, противоречащими конституции.

^* (Почти во всех американских судах пользоваться фотоаппаратами и кинокамерами воспрещается, поэтому в зал суда допускаются только художники, которые на месте делают наброски. - Прим. перев.)

В Амарилло Хейнс не пользовался широкой известностью, но это можно было легко поправить. В городе с населением 150 тысяч человек лучше всего это можно было сделать с помощью слухов, поэтому защита занялась подбором подходящих людей для их распространения.

Неожиданно полезным в этом отношении оказался Рей Хадсон, отец Карин Мастер. Он жил в Амарилло уже много лет и обзавелся прекрасными связями с местными бизнесменами и политическими деятелями. Защита решила вписать Рея Хадсона в свою платежную ведомость (он должен был получить в общей сложности 45 тысяч долларов) и нанять его в качестве местного консультанта, хотя Каллен относился к нему скорее как к "сиделке при Карин, которую надо было как-то поддерживать морально". Каллен предоставил своим адвокатам полное право распоряжаться деньгами по собственному усмотрению. По мнению Хейнса, защите следовало получать копию протокола каждого судебного заседания. Это было неслыханное расточительство, так как копия одной страницы протокола стоила 4,25 Доллара, а его объем мог доходить до 200-300 страниц ежедневно. Однако это должно было помочь защите при проведении перекрестного допроса, а также вынудить обвинение принять вызов и тоже увеличить свои Расходы. Хейнс рассудил правильно: как только налогоплательщики узнают, во что им обходится суд над Калленом Дэвисом, общественное мнение тут же будет восстановлено против обвинения.

27 июня судья Доулен пригласил в суд около 150 кандидатов в присяжные заседатели. Как и ожидалось, он разрешил опрашивать их персонально, ограничив продолжительность каждого собеседования. По решению судьи каждая сторона могла 15 раз воспользоваться правом на отвод кандидата, как на конкретном основании, так и без всяких оснований. Доулен не исключал возможности, что защита воспользуется своим правом все 15 раз и попросит увеличить количество предоставленных ей отводов. Такова была традиционная уловка адвокатов, иногда приносившая им пользу (особенно при обжаловании приговора), поэтому судья заранее для себя решил, что если любая из сторон попросит увеличить количество отводов, то он возражать не будет.

Первые несколько кандидатов были отклонены самим Доуленом, поскольку они признались в предвзятом отношении к данному делу либо заявили, что являются противниками смертной казни. Среди 150 кандидатов было лишь несколько черных, да и те были отклонены из-за своего отношения к смертной казни. Местные юристы знали из собственного опыта, что большинство черных выступало против смертной казни.

После двух дней опроса удалось отобрать первого присяжного. Им оказалась Мэрилин Кей Хейссли, бывшая послушница, продававшая теперь фотоаппаратуру в универсальном магазине. Мэрилин никогда раньше присяжным не была. Она сама никогда не была жертвой преступления и не была знакома ни с кем, кто пострадал бы от какого-либо преступника. Еще через три дня был отобран второй присяжный по имени Джеймс Уоткинс. Его тут же отправили в центральную гостиницу "Икзекьютив-инн", где все присяжные должны были жить в полной изоляции. Уоткинс работал старшим клерком в компании "Пэнхендл фрут". С женой он развелся и детей не имел. В ходе интервью он признался, что как-то пытался устроиться на работу в полицейское управление Амарилло. Обычно в таких случаях защита использовала свое право на один из отводов, чтобы не допустить в состав присяжных человека, желавшего стать полицейским. Однако это был особый случай. Третьим присяжным стал Карл Пра. Он родился в Мюнхене и проживал в Амарилло уже десять лет, работая агентом авиакомпании "Бранифф эрлайнс". Л. Б. Пендлтон, работавший в ремонтной мастерской местной телефонной компании, стал четвертым присяжным. Для отбора только этих четверых понадобилось почти две недели, поэтому Доулен принял решение ограничить продолжительность опроса кандидата каждой из сторон 45 минутами. Но это создало лишь дополнительные трудности. Теперь, объяснял впоследствии Доулен, каждая сторона стала использовать отведенное ей время полностью. Таким образом, чтобы пропустить только одного кандидата, требовалось целых полтора часа. За день в лучшем случае удавалось опросить пять-шесть кандидатов.

Защита сознательно тянула время: оно уже и так работало на нее, а в будущем фактор времени должен был стать еще важнее. Правда, было отобрано лишь четверо присяжных, а у нее в запасе оставалось всего десять отводов.

Защита выделила уже 30 тысяч долларов на исследование, целью которого было определить, какой именно тип людей больше всего подходит для роли присяжных в процессе над Калленом Дэвисом. Хейнс был уверен в необходимости подобрать такой состав присяжных, которые не были бы предубеждены против Дэвиса из-за его огромного состояния. Нужно было подыскать таких людей, считал он, которые могли бы мыслить непредвзято, понимали значение абстрактного понятия "разумное сомнение" и сумели безболезненно перенести длительный период изоляции. Поскольку уже в самом начале судебного процесса обвинение явно собиралось вызвать всех трех очевидцев для дачи показаний перед присяжными, защита хотела отобрать таких кандидатов, которые могли бы воздержаться от принятия окончательного решения до тех пор, пока не выслушают показания всех сторон. Далласский психиатр Джон Холбрук, руководивший исследованием, подсчитал, что оно увеличит шансы защиты на подбор нужного состава жюри на 5-10 процентов.

Хотя изучением различных направлений защиты Каллена Дэвиса занимались уже 12 адвокатов, Хейнс Решил, что следует привлечь к этому по крайней мере еще двоих. Защите нужен был хорошо известный в Амарилло юрист, который находился бы в зале суда с одной лишь целью - не допустить, чтобы создавалось впечатление, будто туда прибыла целая армия высокооплачиваемых адвокатов из большого города, чтобы околпачить простодушных жителей округа Поттер. Кроме того, ей нужен был еще один адвокат, который работал бы "за кулисами", наводя справки о кандидатах в присяжные и давая им соответствующую оценку. Это было особенно важно, поскольку Хейнс знал, что обвинение произведет лишь поверхностное ознакомление с такими кандидатами, проверив указанные в списке фамилии лишь по местным справочникам и полицейским досье, то есть сделает обычную проверку. В этом случае защита получала не только стратегическое, по и психологическое преимущество. Хейнс с удовлетворением наблюдал, как вытягивались лица обвинителей, когда он неожиданно поворачивался к очередному кандидату в присяжные и спрашивал: "Кстати, г-жа Джонс, а как чувствует себя ваш дядюшка после удаления грыжи?" Если к тому же ему удавалось блефовать и сохранять каменное выражение лица, то это порой заставляло само обвинение расходовать свой лимит на отвод тех кандидатур, об отстранении которых Хейнс и не мечтал.

Для тщательного изучения и оценки всех кандидатур защита наняла Хью Расселла, местного адвоката, пользовавшегося известностью. Этот высокий, обходительный и толковый парень хорошо знал здешнюю публику. Его работа заключалась в том, чтобы как можно незаметней использовать имевшиеся у него связи и узнавать, чем живет каждый из кандидатов. Прекрасным источником информации были главы корпораций и руководители отделов персонала.

В первоначальном списке, представленном за несколько недель до начала отбора присяжных, содержалось 640 кандидатур, так что у Расселла дел было невпроворот. С помощью компьютера и секретарей он составил списки фамилий в алфавитном порядке, отпечатал их в десятках экземпляров и роздал своим друзьям и знакомым (главным образом юристам и государственным служащим, которые по роду своей деятельности знали очень многих). Расселла интересовали не только факты, но и всякого рода мнения и суждения, которые могли бы оказаться полезными защите.

Копии этих списков были также розданы знакомым Каллена Дэвиса в Форт-Уэрте. Те опросили сотни, а может быть, и тысячи служащих корпорации "Кендэвис индастриз", пытаясь выяснить, известно ли им что-нибудь хотя бы об одном человеке из списка. Были разысканы и тщательно изучены старые (20-летней давности) справочники о жителях Амарилло с одной лишь целью - выяснить, кто куда переехал, на какую работу поступил, сколько раз менял место работы, женат или разведен, имеет ли детей, кто из его близких умер, хорошо ли у него идут дела. Иными словами, была поставлена цель как можно глубже и подробнее изучить, как и чем живут люди, которым, возможно, предстоит судить Каллена Дэвиса. В своей конторе Расселл повесил большую карту города, на которой отметил разноцветными булавками адреса всех кандидатов. "Я хотел знать, - объяснял он, - где они все живут. Как я и предполагал, некоторые районы города были представлены лучше других. Ведь Амарилло населен в основном представителями среднего класса, и процент цветных здесь весьма невелик. Состав присяжных в таком городе должен быть достаточно однородным. Поэтому можно было смело утверждать, что любой состав будет включать в себя людей примерно одинакового социального происхождения".

27 июня, когда первоначальный список кандидатов в присяжные сократился до 150 человек, Расселл обновил имевшиеся у него сведения и развернул бурную деятельность. Частные детективы фотографировали дома будущих присяжных и записывали, в каком состоянии находится то или иное строение, его примерную стоимость, количество и марки стоявших там автомашин, содержание всевозможных надписей и наклеек на бамперах, то есть все, что могло бы указать на принадлежность кандидата к той или иной группе или категории населения. При этом расспрашивались соседи, родственники, лечащие врачи, адвокаты, парикмахеры и даже разносчики газет. Специально нанятые люди по нескольку раз в день приходили в приемную окружного прокурора, чтобы проверить, кто из кандидатов просил о самоотводе, чтобы его можно было потом вычеркнуть из списка.

"Мы искали таких присяжных, - говорил Расселл, - каких обычно подбирает прокурор. Людей добропорядочных, благоразумных, в принципе консервативных, которые не только не испытывали бы никаких симпатий к Присцилле, но, напротив, отнеслись бы к ней с отвращением. Мы хотели исключить всяких маньяков или людей с камнем за пазухой. Вот почему любая, даже самая незначительная информация могла оказаться чрезвычайно важной и дать нам ощутимый перевес над обвинением. В принципе мы хотели заставить обвинение начать с нуля".

Как только очередной кандидат в присяжные усаживался на свое место, чтобы ответить на вопросы сторон, Хейнс, Фил Бэрлсон и Майк Гибсон тут же заглядывали в досье. Расселл постоянно вносил туда все новую и новую информацию. Это давало защите выигрыш во времени, что в некоторых случаях имело для нее решающее значение. Так, например, незадолго до того, как в суд должен был явиться весьма преуспевающий бизнесмен, защита узнала, что недавно тот до полусмерти избил свою жену. "Непредсказуем", - заключил Бэрлсон. Он уже собрался воспользоваться своим правом на отвод, как получил дополнительную информацию о том, что этот человек в беседе со своим приятелем сказал, что очень хочет войти в состав присяжных, поскольку испытывает внутреннюю потребность "повесить этого подонка". Бэрлсон вздохнул с облегчением: теперь, если он умело поставит вопрос, этот кандидат сам признается в своей предвзятости и тем самым потеряет право на включение в состав присяжных.

В этом толстом досье была информация и о таких кандидатах, которые, казалось, были специально отобраны для этого дела. В таких случаях Хейнс сидел с непроницаемым лицом и молил бога, чтобы обвинение не вычеркнуло их из списка, хотя, как это ни странно, оно само, видимо, подыскивало точно таких же кандидатов, что и защита. Одним из них была Элма Миллер - 64-летняя женщина, которая часто ходила в церковь и активно участвовала в работе местной организации герлскаутов, ассоциации родителей и учителей и общества садоводов-любителей. Уж кому-кому, а ей-то вряд ли понравится Каллен Дэвис. Но вместе с тем можно было смело утверждать, что ей вряд ли придется по душе и то, что она услышит о Присцилле. Элма Миллер стала пятым присяжным. Шестым был назван Р. К. Хаббард, бывший морской офицер, работавший с несколькими группами христианской молодежи.

Защите понравилась также и Бетти Фокс Блэр. Эта 50-летняя женщина была человеком с волевым характером. Она уже давно развелась с мужем и сама воспитала двух дочерей. Работая машинисткой, она прекрасно зарекомендовала себя. Хью Расселл уже много лет знал эту женщину и теперь всячески расхваливал ее. Были все основания полагать, что Бетти здраво и непредвзято отнесется ко всему, кроме наркотиков и "свободной любви", и что она может оказаться очень полезным присяжным. Обвинение тоже поддержало ее кандидатуру, и 18 июля Бетти стала седьмым присяжным.

Порой казалось, что обвинение действует вопреки всякому здравому смыслу. Оно, по-видимому, совсем не отдавало себе отчета в том, что ранее оправдывавшая себя практика могла оказаться совершенно непригодной в данном конкретном случае. Защита стремилась включить в состав присяжных решительно настроенных граждан, а обвинение вычеркивало их из списка как раз потому, что, на его взгляд, они были настроены недостаточно решительно.

По мере того как лимит отводов у той и другой стороны сокращался, все ближе надвигался момент, когда выбор присяжных должен был делаться по простому наитию. Так, например, Расселл высказал предположение, что один из кандидатов в присяжные хорошо справится со своими обязанностями лишь на том основании, что тот любит играть на бегах. В Техасе это запрещено законом, поэтому всякий раз, когда искушение брало верх, он отправлялся в соседний Штат Нью-Мексико. По мнению Расселла, это подтверждало, что этот кандидат вряд ли автоматически примет сторону судебных властей штата. В то же время его репутация добропорядочного гражданина была безупречна. В конечном итоге он был утвержден, как, впрочем, и другой кандидат, который был оставлен в списке лишь потому, что был под башмаком у своей жены и поэтому с радостью хватался за любую возможность подольше не видеть супруги.

Ко 2 августа, то есть ровно через год после трагических событий в доме № 4200 на Мокингберд, были отобраны еще двое присяжных: Уолтер Ли Джонс, техник по радарным установкам Федерального управления авиации, и Майк Джислер, работавший на металлургическом заводе компании "Белл геликоптер".

Самой трудной оказалась кандидатура Фреди Томпсона, ковбоя, работавшего на ранчо местного богача Стэнли Марша. Впервые о Каллене Дэвисе и сенсационных убийствах в Форт-Уэрте он услышал только в суде. Уже после того, как он занял место на скамье для будущих присяжных, Фредди узнал, что дело связано с убийством 12-летней девочки. У него самого была 12-летняя дочь, которую он боготворил. "Двенадцатилетняя дочь - это прекрасно!" - сказал он Хейнсу во время интервью. На вопрос, сможет ли он в таком случае оставаться справедливым и непредвзятым, Фредди ответил, что не знает. Все рассмеялись, когда на вопрос, в чем состоит его хобби, тот ответил: "Пожалуй, больше всего я люблю пить пиво". После этого Фредди был совершенно уверен, что его отпустят с богом и он сможет снова вернуться к себе на ранчо. Но отбор присяжных и так уже сильно затянулся: их опрос продолжался уже более пяти недель. Фредди был 118-м из опрошенных кандидатов. Обе стороны исчерпали почти все свои отводы. Когда, наконец, до него дошло, что с ним вовсе не шутят, что его собираются запереть с одиннадцатью незнакомыми ему людьми неизвестно на какой срок и что в конечном итоге им предстоит решать судьбу человека, который может с потрохами купить тысячу таких, как они, Фредди попытался улизнуть. Судебный пристав, однако, схватил его за руку и зачитал закон, который обязывал его присутствовать на всех заседаниях суда. В течение последующих 105 дней Фредди Томпсон практически не проронил ни слова.

9 августа Гилберт Кеннеди, набожный христианин, 21 год проработавший простым почтальоном, стал одиннадцатым присяжным. Через неделю Льюис Айала, электрик в возрасте 31 года, родившийся в Хуаресе (Мексика), был назван двенадцатым, и последним присяжным. Каллен Дэвис, к тому времени просидевший в тюрьме уже почти целый год, впервые за эти долгие месяцы улыбнулся. Состав присяжных его вполне удовлетворял, как, впрочем, и всех остальных. Ни одна из сторон так до конца и не исчерпала всех своих отводов. Жюри включало девять мужчин и трех женщин в возрасте от 26 до 64 лет. Трое из них были католиками, трое баптистами, трое методистами, один приверженец церкви мормонов, один протестант и один неверующий. В своем большинстве это были люди работающие, привыкшие выслушивать распоряжения и повиноваться.

Если Хью Расселл был приглашен, чтобы помочь защите отобрать нужных, на ее взгляд, присяжных, то его местный коллега Ди Миллер был включен в бригаду, чтобы все время напоминать присяжным, кто здесь плохой, а кто хороший. Пожалуй, трудно было найти в Амарилло адвоката, который справился бы с возложенной на него миссией лучше. Все 12 присяжных либо лично были с ним знакомы, либо много о нем слышали. В течение последующих пяти месяцев его обязанностью было сидеть за столом защиты поближе к Каллену Дэвису. За это Ди Миллер получил потом самый крупный в своей жизни гонорар.

Ди Миллер занимался еще и тем, что приглашал своих иногородних коллег на ленчи, заседания местной ассоциации юристов, банкеты, устраиваемые по случаю очередной победы местной студенческой баскетбольной команды, вечеринки в загородных клубах - то есть туда, где можно было познакомиться с влиятельными в Амарилло людьми. Он устраивал игры в гольф и заботился о том, чтобы во всевозможных благотворительных мероприятиях Каллен Дэвис был представлен подобающим образом. Со временем Ричард Хейнс, Фил Бэрлсон и другие из их компании стали восприниматься в Амарилло как полноправные члены местного общества. Все это было не только шагом, рассчитанным на расположение к себе местной публики, но и методом, с помощью которого приезжие адвокаты могли прощупать царившие в городе настроения и построить на этом свою дальнейшую игру. Молено было предположить, что вынесение приговора сведется, так сказать, к спору между "ними" и "нами". Перед Миллером как раз и была поставлена задача постараться сделать так, чтобы понятие "мы" включало в себя и Каллена Дэвиса с его адвокатами. Если все другие адвокаты будут действовать строго в соответствии с планом, то Присцилла станет порочным воплощением понятия "они". Тогда защита и обвинение поменяются своими обычными ролями: первая будет ассоциироваться с существующим истэблишментом, а последнее будет рассматриваться как некая чуждая сила.

Прежде чем приступить к допросу свидетелей, судье Доулену предстояло еще одно дело: вынести решение по ходатайствам каждой из сторон - а таких у него накопилось уже несколько сотен.

Обвинение знало, что адвокаты Каллена уже вызвали в суд нескольких свидетелей, которые собирались рассказать о злоупотреблениях наркотиками, оргиях и актах насилия в особняке. Вот почему оно внесло ходатайство, в соответствии с которым защита, прежде чем эти свидетели будут допрошены в присутствии присяжных, должна была доказать, что их показания имеют отношение к делу. Судья удовлетворил это ходатайство и распорядился, чтобы защита ссылалась на злоупотребления наркотиками, половые извращения и все другие "конкретные акты недостойного поведения" лишь в том случае, если имеющие к ним отношение лица уже были признаны виновными в совершении преступлений. Во всех других случаях эти ссылки должны рассматриваться судом без присяжных. Доулен, однако, не запретил вообще снимать такие показания, оставив за собой право принимать решение в каждом конкретном случае, по мере того как тот или иной вопрос будет непосредственно затрагиваться в суде. Он также удовлетворил ходатайство обвинения о запрещении называть друзей Присциллы "наркоманами", "любителями уколоться", "торговцами наркотиками", "проститутками", а также употреблять другие оскорбительные эпитеты, если только это не будет подкреплено фактами. "Если они сами в этом не признаются, - сказал Хейнс с улыбкой, - мы их так называть не станем. Мы предоставим это кому-нибудь другому. Мы не собираемся кого-то оскорблять. Мы просто знаем, что некоторые свидетели обвинения именно так и называли других свидетелей обвинения". Обвинение также попросило Доулена запретить всякие ссылки на взаимоотношения между Присциллой и Рафнером и ограничить вопросы, касающиеся ее поведения. Доулен, однако, отказался удовлетворить эти ходатайства, сказав, что сам будет принимать решение в каждом конкретном случае.

Защита вновь внесла ходатайство об освобождении Каллена Дэвиса под залог. Несмотря на то что добрая дюжина окружных штатных и федеральных судей уже отклонили такое ходатайство, Доулен обещал рассмотреть новые факты и пересмотреть вынесенное по этому вопросу постановление суда, даже вопреки тому, что право выносить окончательное решение по всем вопросам, касающимся освобождения Каллена под залог, оставалось за судьей Томом Кейвом. В большинстве своем новые факты были связаны с показаниями Буббы Гаврела. Они включали в себя заявления трех полицейских из Форт-Уэрта, находившихся в ту ночь на месте преступления, которые утверждали, что Гаврел не мог назвать имя и фамилию стрелявшего в него человека. Защита представила также аффидевит Томми Джордена, который лежал с Гаврелом в одной палате. Джорден теперь утверждал, будто слышал, как Гаврел сказал своему отцу, что не знает, кто в него стрелял, на что тот ответил: "Послушай, это был Кал-леи. Эта девушка [Бев Басе] велела сказать, что в тебя стрелял Каллен, так что, если кто-нибудь будет тебя об этом спрашивать, ты так и говори".

Ни одно из этих новых обстоятельств особого впечатления на Джо Шэннона не произвело. Он и так знал, что Гаврел - самый ненадежный очевидец: всем было известно, что до событий той ночи этот молодой человек видел Каллена Дэвиса лишь мельком два или три раза, да и то в полутемных барах. Кроме того, возбужденное им против Дэвиса судебное дело о компенсации в размере 13 миллионов долларов, разумеется, отнюдь не способствовало укреплению его репутации как правдивого и беспристрастного свидетеля. Но все равно у обвинения оставалось еще два, казалось бы, абсолютно надежных свидетеля. Шэннон считал немыслимым, что Джордж Доулен может осмелиться вопреки решению двух членов Верховного суда освободить Каллена Дэвиса сейчас, когда дело вступило в решающую фазу. Поэтому в тот поздний час 19 августа Шэннон пришел к судье Доулену вовсе не для выяснения этого вопроса. "Ему просто хотелось узнать, что думал судья по поводу состава присяжных, которых они только что отобрали. Трудно описать изумление и даже потрясение Шэннона, когда он услышал, как тот сказал: "С вашими доказательствами не добиться смертного приговора, и отобранный вами состав присяжных его не вынесет".

На следующее утро, когда Тим Карри обратился к присяжным со вступительным словом, обвинение старалось держать себя уверенно, но у Шэннона появилось неприятное ощущение, будто где-то в самом начале предварительного следствия они совершили непоправимую ошибку. Он и прежде чувствовал, что было бы лучше предъявить Каллену обвинение в обычном тяжком убийстве, так как понимал, что вряд ли найдутся присяжные, которые решатся вынести Дэвису смертный приговор. Если Доулен знал, как поведут себя добропорядочные граждане Амарилло, так же хорошо, как и обвинение (а оно просто заставило себя поверить в то, что присяжные поведут себя так, как ему этого хотелось), то можно было смело утверждать, что дела обвинения обстояли далеко неблестяще. Настаивая на предъявлении подсудимому обвинения в тяжком убийстве, караемом смертной казнью, обвинение уже дало защите определенные преимущества при выборе присяжных. Шэннон внимательно слушал, как Тим Карри излагал суть дела и впервые за все это время указал присяжным мотивы преступления. Карри сообщил им о том, что суд по делам о разводе постановил увеличить выплачиваемое Присцилле пособие с 3500 до 5000 долларов в месяц, а также взыскать еще 52000 долларов на покрытие текущих расходов. "Мы уверены, - продолжал он, - что факты подтвердят, что подсудимый узнал об этом постановлении в полдень 2 августа, то есть в день убийства". В ту ночь Дэвис отправился в особняк с целью убить Присциллу, продолжал Карри, и когда он выполнил свою ужасную миссию, Андрия Уилборн и Стэн Фарр были мертвы, а Присцилла и Гэс Гаврел серьезно ранены. Хотя очевидцев убийства Андрии Уилборн нет, обвинение все же намерено доказать, что она была убита тем же оружием, из которого убили Фарра и ранили остальных. Все так просто, подумал Шэннон. Налицо и обвиняемый, доведенный до отчаяния и крайне разгневанный результатами последнего разбирательства по своему делу о разводе, и три очевидца, и одинаковые пули. Можно было предположить, что адвокаты Каллена попытаются построить свою защиту на алиби, но Шэннон сомневался, что такое имелось. Карри потребовалось менее получаса, чтобы ознакомить присяжных с существом дела. Он все еще был уверен, что они правильно построили свое обвинение, но Шэннон никак не мог отделаться от мысли, что где-то они все же допустили ошибку. Во всяком случае ясно было одно: сам Доулен считал, что состав жюри был отобран обвинением неудачно.

А уже через час Шэннон понял окончательно, что обвинение действительно оказалось в весьма неприятном для себя положении. Доулен неожиданно удовлетворил ходатайство защиты об освобождении их подопечного под залог. Адвокаты внесли 1650000 долларов в чеках, удостоверенных в банках Форт-Уэрта и Амарилло, после чего Каллен Дэвис на некоторое время снова оказался на свободе. На стоянке для автомобилей перед зданием суда округа Поттер собралось множество телекорреспондентов и газетчиков, буквально набросившихся на Каллена, когда тот вышел из тюрьмы и направился к своему "кадиллаку". Он держал в руках портативный цветной телевизор и широко улыбался. Рядом с ним шла Карин Мастер, которая тоже улыбалась и радостно помахивала рукой перед телекамерами. Два сына Каллена от его первого брака прилетели из Далласа, чтобы разделить с отцом его радость. Каллен заявил репортерам, что больше всего ему сейчас хочется "поболтать с детьми, съесть огромный бифштекс, увидеться со служащими своей корпорации в округе Поттер и хорошенько поспать в свежей постели". Дэвис знал, что уже в следующий понедельник, когда начнется заслушивание свидетельских показаний, судья Кейв отменит это решение и прикажет ему вернуться тюрьму. Сейчас, однако, он хотел только одного - вкусить свободу и испытать радость победы.

В воскресенье 21 августа, когда Каллен находился с семьей, друзьями и адвокатами в гостинице "Хилтон", в международный аэропорт в Амарилло прибыла Присцилла. Главная свидетельница обвинения лишь временно покинула больницу св. Иосифа в Форт-Уэрте. Она взяла с собой письмо от лечащих врачей, в котором говорилось, что через несколько недель ей, по всей вероятности, придется отправиться в Питтсбург и сделать там сложнейшую операцию в связи с повреждением нерва при ранении. Присцилла была бледна, но настроена весьма решительно. Больше года она ждала дня, когда сможет рассказать о случившемся перед судом присяжных, и вот теперь этот день наступил. Через несколько минут она уже была в том же "Хилтоне". Впервые с момента их разрыва летом 1974 года Каллен и Присцилла провели ночь под одной крышей.

Еще задолго до того, как Джордж Доулен открыл первое заседание суда в полдень в понедельник, все 52 места в зале были уже заняты, а множество людей толпилось еще и в длинном коридоре. Большинство из них составляли женщины. Все они были любительницами дешевых представлений, а тут вдруг подвернулся случай собственными глазами увидеть кое-что настоящее.

- Вы только посмотрите на нее! - воскликнула одна из них.

- Но я же ничего не вижу! В чем она?

- Зато я все вижу! Уже по одному наряду видно, что во всем виновата она.

Суд, разумеется, не собирался устанавливать, виновна Присцилла в чем-то или не виновна, да это, кстати, меньше всего волновало и собравшихся женщин. Большинство из них уже давно усвоили, что именно такие, как Присцилла Дэвис, повинны во всех напастях рода человеческого. Все это выглядело несколько странным, поскольку на данном этапе они не знали о Присцилле ровным счетом ничего, если не считать того немногого, что им удалось услышать или прочитать два месяца назад, когда та приезжала в Амарилло на предварительное слушание. Никто уже не помнил, что она тогда говорила, но зато всем очень хорошо запомнилось, во что она была одета. На ней тогда был очень дорогой наряд с множеством белоснежных кружевных оборок и маленький золотой крестик, беспомощно болтавшийся на ее силиконовой груди. Женщины, хлынувшие тогда в зал суда, инстинктивно пришли к выводу, что Присцилла - женщина без стыда и совести. Но их возмущению поистине не было предела, когда они прочитали в газетах сообщение одного местного репортера, в котором говорилось о том, как он случайно столкнулся с Присциллой в отеле "Хилтон", когда та шла по коридору с Библией в руках. Уже через несколько месяцев после окончания суда Хью Расселл сказал: "Мне кажется, что вид Присциллы с Библией и золотым крестиком больше всего оскорбил местное общество. В Амарилло очень много по-настоящему религиозных людей, которые были этим просто возмущены. Многие из кандидатов в присяжные говорили об этом во время отбора. Они считали ее обманщицей, спекулирующей на Библии".

Но этот репортер из Амарилло умолчал о том, что Присцилла приехала в их город, прихватив с собой еще и чемодан (это заметили, когда она перебиралась из одного номера в другой). Не сообщил он также и о том, что на ней был тот самый золотой крестик, который был найден у нее в сумочке сразу же после ранения 2 августа. Ни одна теле- или фотокамера, ни одна пара любопытных глаз так и не зафиксировала ту жестокую боль, которую Присцилла продолжала испытывать и тогда, когда зеваки набрасывались на нее, как хищники на свою жертву (врачи ввели ей в спину катетер, через который поступало лекарство, обезболивавшее нервные окончания, поврежденные пулей).

Толпе зевак, однако, пришлось немного подождать: в понедельник первым в качестве свидетеля обвинение решило вызвать не Присциллу, а судью Джо Эйдсона. Его показания должны были указать на мотивы преступления. Обвинение очень быстро установило, что в День убийств Эйдсон сообщил Каллену Дэвису неприятную новость. После этого право задавать вопросы свидетелю было предоставлено Ричарду Хейнсу.

Хейнс быстро подошел к месту дачи свидетельских показаний и зачитал Эйдсону список из десяти фамилий. Тот сказал, что ни одного из названных лиц не знает. Хейнс улыбнулся и заметил, что тому должно быть стыдно, поскольку были зачитаны фамилии десяти мужчин и женщин (многие из них уже имели судимость), которые жили в доме № 4200 на Мокингберд как раз в то время, когда Каллен и Присцилла разводились. В данный момент, однако, Хейнса интересовал лишь человек по имени Стэнфорд Фарр. Это имя, по-видимому, ни о чем не говорило судье Эйдсону, поэтому Хейнс пояснил: "Этот человек тоже жил в указанном доме. Она [Присцилла] покупала ему все - от ковбойских сапог до автомобиля - и оплачивала его расходы. Это что, обстоятельства, которые требуют увеличить размер алиментов?"

Эйдсон ответил, что ничего не знал о существовании Стэна Фарра, но даже если бы и знал, то все равно "это его право - либо увеличить размер пособия, либо оставить прежнюю сумму, либо вообще отменить его выплату".

- Вы могли бы отменить дальнейшую выплату алиментов женщине, которая содержит другого мужчину, на том основании, что при создавшихся обстоятельствах она не имеет на это права? - спросил Хейнс, приставив ладонь к уху, словно ждал от свидетеля очень тихого ответа.

- Это вполне могло бы быть таким основанием, - признался Эйдсон.

После перекрестного допроса свидетеля Джо Шэннон тут же отреагировал на выпад Хейнса и спросил Эйдсона, знал ли тот, что Дэвис жил тогда с Карин Мастер.

Шэннон: Вы не помните, говорил ли вам Дэвис, что часть средств из общей собственности он расходовал на содержание Карин Мастер?

Эйдсон: Нет, не помню.

Вопрос: Вы не помните, говорил ли он вам, что часть средств из общей собственности он расходовал на содержание детей Карин Мастер?

Ответ: Нет, не помню.

Эйдсон, однако, хорошо помнил, что Дэвис был одним из главных владельцев корпорации "Кендэвис индастриз"- империи, включавшей в себя 83 компании.

Вопрос: Вы не помните, каков был чистый доход "Кендэвис индастриз" после уплаты всех налогов в 1975 году?

Ответ: Кажется, 57 миллионов долларов.

- Цифру 57 миллионов вы все же смогли запомнить, - упрекнул его Хейнс.

- Такая цифра, знаете ли, впечатляет, - тут же отрезал Эйдсон.

Шэннон задал ему вопрос о судебном приказе, запрещавшем Каллену Дэвису появляться в доме № 4200 на Мокингберд. Это нужно было для того, чтобы утверждать затем, что, войдя вопреки запрету в особняк с намерением убить свою жену, Дэвис тем самым совершил также и берглэри.

Шэннон: Как вы считаете, 2 и 3 августа 1976 года кто имел большее право на владение домом № 4200 на Мокингберд, Присцилла или обвиняемый Томас Каллен Дэвис?

(Фил Бэрлсон тут же заявил протест, но судья Доулен отклонил его.)

Эйдсон: Присцилла.

Эйдсон и Присцилла столкнулись в коридоре, когда та направлялась в зал суда для дачи показаний, однако судья, по-видимому, не заметил ее. Наверное, он был единственным, кто не обратил на нее внимания, потому что с появлением улыбающейся Присциллы коридор загалдел, как птичий двор во время кормежки.

Джо Шэннон несколько раз говорил Присцилле, в каком наряде ей следовало появляться в суде. "Наденьте что-нибудь такое, в чем можно было бы пойти в церковь", - советовал он. Шэннон не хотел, конечно, чтобы его главная свидетельница явилась с косичками и в переднике, но он также не хотел, чтобы ее увидели с глубоким вырезом - непременным атрибутом ее одежды. Присцилла послушалась совета и истратила 25 тысяч долларов на новый гардероб. Купленные ею туалеты были с высокими воротниками-стойками, удлиненными силуэтами и множеством кружев и лент. Шэннон осмотрел и одобрил его. "Конечно, своей жене я не рекомендовал бы надеть все это, - рассказывал он потом, - но мне показалось, что вещи подобраны со вкусом". Одно обстоятельство все же удивило Шэннона: на протяжении всех одиннадцати Дней, пока Присцилла давала показания, он ни разу не видел, чтобы какую-то вещь та надевала дважды.

Хейнс ожидал, что со стороны обвинения Присциллу будет допрашивать Джо Шэннон. Можно было с уверенностью предсказать, что тот представит все случившееся в самом драматическом свете, поскольку из всех юристов в бригаде Тима Карри Шэннон был самым большим мастером разыгрывать спектакли. Однако вопреки всем ожиданиям Тим Карри сам решил допросить Присциллу. Хейнс не без интереса наблюдал за тем, как тот умело направлял ее рассказ в нужное русло, задавая вопросы спокойным, чуть приглушенным тоном.

Карри сразу же заставил Присциллу признаться, что покойный Стэн Фарр был ее любовником. Больше того, в тот период, когда Присцилла дожидалась суда по делу о разводе с Калленом Дэвисом, Фарр жил с нею в особняке. Не было никакого смысла что-то здесь утаивать, поскольку Хейнс уже и так все это установил во время перекрестного допроса Эйдсона.

Когда Карри попросил Присциллу рассказать о трех ее браках и о детях, та вся задрожала. Еще до суда Джо Шэннон не раз предупреждал ее: "Говорите только правду. На некоторые вопросы отвечать будет трудно, но вы все равно должны собраться с силами и говорить всю правду". Именно это и пыталась все время делать Присцилла, но теперь она вдруг почувствовала, что следующий вопрос будет касаться Андрии. Одно упоминание ее имени вызывало у нее слезы.

Вопрос: У вас были еще дети [помимо Ди и Джеки Уилборн]?

Ответ: Да.

Вопрос: Как звали другого вашего ребенка?

Ответ: Андрия Ли Уилборн.

Вопрос: Сколько ей было лет?

Ответ: Двенадцать.

После этого Карри осторожно подвел Присциллу к событиям ночи со 2 на 3 августа. Она рассказала, как оставила тогда Андрию дома одну, а сама отправилась со Стэном Фарром в гости к своим близким друзьям, отмечавшим день рождения и годовщину свадьбы. Присцилла заперла запасную дверь и включила электронную систему сигнализации. Когда примерно в полночь они вернулись домой, дверь была все еще заперта, но по горевшему внутри особняка свету она догадалась, что сигнализация отключена. Карри осторожно задавал вопрос за вопросом, и Присцилла рассказала, как увидела кровавый отпечаток ладони, позвала Фарра и как с изумлением увидела Каллена, выходившего из прачечной. Сказав "привет", он выстрелил ей прямо в грудь. Она рассказала затем, как Каллен стал бороться с Фарром и как потом встал у ног ее любовника и два раза выстрелил в него. Затем она рассказала, как пыталась убежать, как Каллен гнался за ней, как она умоляла о пощаде, как к особняку подъехали Бев Басе и Бубба Гаврел и как она воспользовалась этим, чтобы скрыться. Словом, Присцилла еще раз повторила всю историю, как уже не раз делала до этого. Карри был доволен: сколько бы Присцилла ни рассказывала о случившемся, она всякий раз повторяла в точности все подробности. Она повторяла даже жесты и плакала в одних и тех же местах, когда рассказывала об особенно тяжелых моментах. "Первоклассная свидетельница", - подумал Карри.

Хейнс же думал, что Присцилла слишком уж хорошая свидетельница, и поэтому неоднократно протестовал против ее попыток выйти за рамки поставленного вопроса и дать излишне пространный ответ. Когда наступила его очередь задавать вопросы, он, отыскивая слабые места в показаниях Присциллы, неоднократно спрашивал, не могла бы та вспомнить, сколько раз "репетировала" свой рассказ с обвинителями, и при этом все время ссылался на "ее версию" убийства. Присцилла в конце концов не выдержала и, когда он снова сказал ей об этом, с возмущением заявила: "Вы все время говорите о какой-то "моей версии", поэтому я еще раз повторяю: все действительно произошло именно так, как я сказала".

В конце дня Каллен стал прогуливаться по залу суда и беседовать с репортерами (как он делал это потом не однажды). Он старался убедить их в том, что слезы Присциллы так же фальшивы, как и вся ее история. При этом он спрашивал: "Разве вы когда-нибудь видели, чтобы человек мог по желанию то плакать, то не плакать, словно вызвать слезы для него - все равно что открыть кран с водой?"

Утром на третий день Карри закончил допрос свидетельницы и передал ее Хейнсу. Тот отнюдь не собирался тратить время на всякого рода любезности. Ведь что бы ни думали о Присцилле присяжные и публика в зале до суда, то, что она рассказала, произвело на них сильное впечатление. Всю свою защиту Хейнс построил на дискредитации ее как женщины и как свидетельницы. В течение последующей недели он добился своего. И даже больше.

Представив в качестве вещественных доказательств фотографии трех стаканов, обнаруженных на месте преступления, адвокат снова заговорил о своем списке "привидений", давая этим понять, что наличие трех стаканов свидетельствовало о том, что между девятью вечера и полночью Андрия в особняке была не одна. Он спросил Присциллу о системе сигнализации и об ограблении, случившемся за несколько месяцев до убийства. Затем он задал ей еще несколько вопросов, чтобы доказать присутствующим, что после выезда Каллена ключи от особняка могли находиться в руках нескольких человек. Сначала Присцилла утверждала, что ключи от входной двери были только у нее, Фарра, Ди Дэвис и двух служанок. Однако позже она призналась, что иногда эти ключи могли быть у нескольких ее гостей, временно проживавших в особняке. Но, добавила Присцилла, это было до того, как она сменила замки. Именно этого и добивался Хейнс. Теперь Присцилла уже не могла не признать обоснованность представленного им списка загадочных "привидений". В этом списке значились У. Т. Рафнер, исполнитель песен в стиле "кантри" Делберт Макклинтон и его жена Донна, Джэн Скэрлок, Санди Гатри Майерс и ее муж Лэрри Майкл Майерс - в то время уже осужденный преступник. Присцилла призналась, что каждый из них в свое время жил в особняке в течение нескольких недель, а иногда и нескольких месяцев. В последующие дни список пополнился новыми "привидениями", но пока Хейнс ограничился лишь четырьмя, пытаясь подвергнуть сомнению правильность опознания Присциллой Каллена Дэвиса.

Вопрос: Это был Хорас Коупленд?

Ответ: Нет, это был Каллен Дэвис.

Вопрос: Это был Роберт Даунинг?

Ответ: Кто? Нет, не он.

Вопрос: А вы знаете Роберта Даунинга?

Ответ: Нет.

Вопрос: Это был Дэвид Хэк?

Ответ: Нет.

Вопрос: А Дэвида Хэка вы знаете?

Ответ: Да, знаю.

Вопрос: Когда последний раз вы видели Дэвида Хэка до 2 августа 1976 года?

Ответ: Я уже не помню.

Присяжные уже слышали фамилию "Рафнер", но Дэвид Хэк или Роберт Даунинг упоминались впервые. В ходе дальнейшего разбирательства эти фамилии отошли на второй план, однако Хорас Коупленд, которого застрелили в его же квартире в Форт-Уэрте за несколько недель до этого, стал впоследствии центральной фигурой на этом процессе. Защита намеревалась выдвинуть предположение, что Стэн Фарр и Коупленд незадолго до убийства последнего были участниками сделки, связанной с торговлей наркотиками. Сделка не состоялась, и Коупленд пригрозил убить Фарра. В данный момент, однако, Хейнс хотел привлечь внимание присяжных к другому "привидению"- жуликоватому мотогонщику У. Т. Рафнеру. Они о нем уже слышали, но пока не знали, что тот переехал в особняк сразу же после выезда из него Каллена и примерно в то же время, когда попался на наркотиках. Теперь пришел час показать этого Рафнера присяжным, что Хейнс и сделал, причем самым драматическим образом. Он извлек из своих бумаг своего рода наглядное пособие - фотографию, которую хотел представить в качестве вещественного доказательства.

Фотография размером с плакат была отпечатана на тончайшей, почти прозрачной бумаге. Хейнс неторопливо подошел к судье и развернул ее для его обозрения. Но держал ее он так, чтобы лампы дневного света в зале суда ярко ее освещали и чтобы присяжные могли прекрасно видеть изображение с обратной стороны. Не успел он развернуть фотографию, как все четыре обвинителя вскочили со своих стульев. "Но ведь с обратной стороны все видно! - запротестовал Тим Карри. - Он [Хейнс] специально все это подстроил!" Хейнс стал клясться, что все вышло случайно, но ухмылка на его лице говорила об обратном. Во время предварительной дачи показаний без присяжных Присцилла сказала, что ей эта фотография незнакома, и на этом основании судья Доулен отказался признать ее в качестве вещественного доказательства. Но теперь цель была достигнута. Все присяжные и даже публика в самом конце зала прекрасно видели, что это была цветная увеличенная фотография Рафнера и Присциллы. Присцилла была в очень открытом лифе без спинки с завязками на шее и спине и в брюках в обтяжку с поясом ниже талии, Рафнер же был совершенно голым. Они стояли обнявшись. Доулен приказал наклеить картон с обратной стороны фотографии и лишь после этого разрешил Хейнсу продолжать допрос свидетельницы.

Присцилла повторила, что видит эту фотографию впервые и что считает ее фальшивкой, специально сфабрикованной, чтобы опорочить ее. Хейнс отверг такое заявление и спросил:

- Вы видели когда-нибудь, чтобы У. Т. Рафнер, находясь в обществе других людей, разгуливал нагим?

- Что-то не могу припомнить, - ответила Присцилла.

- Вы никогда не видели, чтобы Рафнер дурачился в голом виде? Вы узнаете в человеке, изображенном на фотографии, У. Т. Рафнера?

- Постойте, - ответила Присцилла, снова бросив внимательный взгляд на фото. - Кажется, его лицо мне знакомо.

Хейнс повернулся к судье Доулену и сказал:

- Мне трудно поверить, что человек, хоть один раз видевший Рафнера в таком виде, мог бы забыть это.

- Мне тоже, - выпалила Присцилла. - Именно так думаю и я.

Присяжные прыснули от смеха.

Чуть позже защита пыталась предъявить в качестве вещественных доказательств еще две компрометирующие фотографии. Изображение не было четким, к тому же две человеческие фигуры были обращены к объективу спинами. Но все же на снимках можно было различить, что это совершенно голые мужчина и женщина, резвящиеся на мелководье в каком-то озере. Хейнс пытался связать эти фотографии с вылазкой Присциллы, Рафнера и их друзей на "Пикник Уилли Нельсона" 4 июля 1974 года, то есть за несколько недель до того, как Присцилла и Каллен разъехались. Судья Доулен и на этот раз отказался рассматривать эти фотографии в качестве вещественных доказательств, но это не помешало Хейнсу продолжить серию вопросов, цель которых состояла в том, чтобы показать, что Присцилла была знакома с Рафнером еще до ее размолвки с Калленом.

"Верно ли, что вы знали У. Т. Рафнера еще до разрыва с Томасом Калленом Дэвисом?"- спросил Хейнс. Присцилла ответила утвердительно. "Верно ли, что вы стали с ним встречаться еще до этого?" Присцилла сказала, что несколько раз виделась с ним.

Заявляя протест, Джо Шэннон вновь почувствовал, как где-то в его душу закралось сомнение в правдивости ответов Присциллы - главной фигуры обвинения, единственного свидетеля, который мог бы связать воедино все странные события, происшедшие в ночь со 2 на 3 августа. Он вдруг подумал, что она-то как раз и может оказаться самым слабым звеном. Ранее Присцилла заверила обвинение, что вначале ее связь с Рафнером была чисто платонической и оставалась такой еще долгое время после разрыва с Калленом. Теперь, однако, Шэннон уже не был в этом уверен. Защита продолжала раскапывать факты, касавшиеся поездки на "Пикник Уилли Нельсона". Если Присцилла действительно поехала туда в качестве заботливой мамаши, сопровождавшей свою дочурку Ди и ее несовершеннолетних друзей, то как тогда она сможет объяснить происхождение всех этих фотографий с голыми людьми? Хейнсу пока не было разрешено показать их присяжным, но Шэннон был уверен, что тот еще не раз попытается это сделать. Он был убежден в том, что рано или поздно защита обязательно постарается разыскать свидетеля, который скажет, что тоже находился там в это время, и признает подлинность фотографий, после чего они в конце концов станут вещественными доказательствами. Рано или поздно защита начнет задавать ей вопросы о поездке вместе с Рафнером в гости к Маккрори в Бостон. Рано или поздно ее уличат во лжи и здесь. Недаром Шэннон много раз повторял, чтобы Присцилла говорила только правду. "Если когда-либо в своей жизни вы вели себя недостойно, - наставлял он ее, - наберитесь смелости и признайтесь во всем. Просто скажите: "Ну хорошо, черт возьми, я действительно так поступила". Ошибки прощаются, а ложь - никогда". Шэннона больше волновало не то, что могут подумать об этом присяжные, а то, к чему могут в конечном счете привести показания Присциллы. Ведь свидетель, сознательно дающий ложные показания, автоматически открывает путь к так называемому "косвенному отводу свидетеля". Защита может опровергнуть показания свидетеля или потребовать его отвода лишь в том случае, когда речь идет о моментах, имеющих прямое отношение к делу, но не по косвенным или второстепенным вопросам (если, конечно, такой свидетель не дает при этом ложных показаний).

Присцилла считала, что ее личная жизнь никоим образом не связана с существом рассматриваемого дела: убийством Андрии Уилборн. Обвинение было с ней полностью согласно. Согласен был и судья Джо Доулен - но так было лишь до этого момента. Сейчас он уже позволил защите коснуться таких вопросов, причастность которых к делу вызывала сомнение. Поэтому, если Присцилла будет продолжать давать ложные показания или даже вводить присяжных в заблуждение, защите будет разрешено докапываться до всех самых мерзких деталей. Согласно прежним показаниям Присциллы, она была едва знакома с У. Т. Рафнером. Сейчас, однако, возникла реальная угроза того, что суд разрешит защите косвенно показать, насколько близко они были знакомы в действительности.

На четвертый день допроса свидетелей Хейнс решил приступить к выяснению некоторых обстоятельств пристрастия Присциллы к наркотикам. На судебном заседании без присяжных он сообщил, что в течение нескольких последних лет Присцилла употребляла ЛСД, кокаин, героин и марихуану, и попросил судью дать ему разрешение задать ей в этой связи несколько вопросов. Обвинение заявило категорический протест, однако Доулен сказал, что в отсутствие присяжных защита может задавать свидетельнице такие вопросы. Хейнс начал с кокаина. Присцилла сказала, что этот наркотик не употребляла никогда.

Вопрос: Разве вы так никогда и не попробовали его? Вы никогда не нюхали какой-нибудь белый порошок, не зная, что это такое?

Ответ: Я ничего не делаю только потому, что это считается модным.

Вопрос: Вы когда-нибудь употребляли ЛСД?

Ответ: Нет.

Вопрос: Вы когда-нибудь нюхали героин?

Ответ: Нет.

Вопрос: Употребляли героин?

Ответ: Нет.

Вопрос: А как насчет других наркотиков?

Ответ: Я глотала пилюли, чтобы похудеть.

Вопрос: Вы когда-нибудь употребляли марихуану?

Ответ: Один раз пробовала. Когда была подростком.

Когда Хейнс стал задавать и другие вопросы, помощник окружного прокурора заявил протест на том основании, что все они, на его взгляд, направлены на то, чтобы занести показания свидетельницы в протокол, а "завтра явиться в суд с какой-нибудь мелкой неточностью, обнаруженной в ходе тщательного изучения копии протокола". Хейнс ответил на это, что намерен представить "объективные доказательства того, что правдивость показаний данной свидетельницы весьма сомнительна".

Когда присяжные вернулись в зал заседаний, Хейнс стал расспрашивать Присциллу о том, как она принимала предписанный врачами перкодан. При этом он хотел найти подтверждение своему предположению, что употребление этого препарата могло негативно сказаться на ее способности восстановить в памяти все события ночи со 2 на 3 августа. Присцилла сказала, что впервые стала употреблять перкодан в 1973 году, когда сломала ногу, катаясь на лыжах. Но тут же добавила, что в то время принимала препарат эпизодически, поскольку количество предписанного ей тогда перкодана ограничивалось 12 таблетками. Позже, однако, когда боль от раны, нанесенной Калленом, стала невыносимой, ее личный врач Томас Саймон и хирург Чарлз Креншоу, оперировавший ее в ту ночь, предписали ей принимать до 200 таблеток в неделю. - Вы знали, что длительное употребление перкодана может привести к пристрастию к нему? - спросил Хейнс. Присцилла ответила, что не знала.

Вопрос: И ни один врач вам об этом ни разу не сказал?

Ответ: Мне говорили, что можно пристраститься к экседрину, а о перкодане сказали, что он действует, как все другие лекарства и как алкоголь: если его принимать слишком много, могут возникнуть побочные явления.

Вопрос: Вам когда-нибудь говорили, что длительное употребление перкодана может вызвать пристрастие к нему?

Ответ: Мне никто не говорил, что я к чему-то пристрастилась. Ни раньше, ни теперь.

На этом судья Доулен объявил перерыв, и обвинители вместе со своей свидетельницей поторопились в одну из боковых комнат. Защита уже запросила выписки из регистрационных книг двух аптек в Форт-Уэрте. Хотя Присцилла и утверждала, что в течение нескольких месяцев до убийства принимала это сильнодействующее болеутоляющее средство лишь небольшими дозами, записи в книгах свидетельствовали о том, что с сентября 1975 по июль 1976 года она продлевала свой рецепт каждый месяц. К тому же рецепт был выписан не на 12 таблеток, как она утверждала под присягой, а на 50 и не на один месяц, а на одну неделю. Согласно записям, сделанным в книге, в течение одного лишь июля она получила шесть раз по 50 таблеток: 6-го, 12-го, 17-го, 23-го, 27-го и 28-го.

Тим Карри понимал, что своими вопросами о приобретаемых незаконным путем препаратах защита пока еще не нанесла по их свидетельнице сокрушительного удара, но опасался, что на более поздней стадии адвокатам Каллена все же удастся применить к ней "косвенный отвод свидетеля". Уже сейчас Хейнс вторгался в довольно опасную зону. Запрошенные им выписки из аптекарских книг, без всякого сомнения, докажут, что Присцилла получила такое количество перкодана, которого с избытком хватило бы на несколько человек.

- Вы действительно пристрастились к перкодану? - мягко спросил ее Карри. - Только говорите правду.

Присцилла, немного подумав, ответила: "Думаю, да".

- Тогда не надо лгать, - сказал ей окружной прокурор.

Когда после перерыва Хейнс возобновил допрос, Присцилла была уже готова смотреть правде в глаза.

Вопрос: Вы по-прежнему утверждаете, что никакого пристрастия к перкодану не испытывали?

Ответ: Нет, я этого не утверждаю. Я не хотела бы вводить присяжных в заблуждение.

Вопрос: Выходит, вы пристрастились к перкодану, не так ли?

Ответ: Да, возможно.

Вопрос: Разве вы не можете сказать точно?

Ответ: Это очень даже возможно.

Вопрос: Сколько таблеток перкодана вы принимали ежедневно?

Ответ: Из-за сильной боли от раны я принимала намного больше 100 таблеток в неделю.

Вопрос: Может быть, вы принимали более 200 таблеток в неделю?

Ответ: Возможно, эта цифра точнее. Я принимала по четыре таблетки каждые два часа.

Далее Присцилла пояснила, что ее врачи стали беспокоиться, как бы она не пристрастилась к перкодану, и в июле рекомендовали ей лечь в больницу, хотя как раз в это время в Амарилло происходил отбор присяжных. "Однако наступил момент, когда я уже больше не могла выносить боль, - сказала она, обращаясь теперь уже к присяжным. - Пришлось лечь в больницу. У меня появились спазматические боли в спине, из-за того что был зажат нерв".

На этом судебное заседание в тот день закончилось.

Между тем вокруг аффидевита, подписанного неким Джо Л. Кроу, развернулась настоящая битва. Он утверждал, что был свидетелем телефонного разговора, во время которого У. Т. Рафнер будто бы угрожал убить свою подружку Карми Грин, если та не согласится снабдить его алиби на ночь 2 августа 1976 года. Согласно его показаниям, Рафнер якобы сказал Карми Грин, что пристрелит ее как собаку, если та не подтвердит письменно, что в ту ночь находилась все время с ним. В аффидевите ничего не говорилось о том, кто такой Кроу и как ему удалось все это узнать. Обвинение заявило суду, что Кроу подслушал телефонный разговор, а это запрещено законом. Споры разгорелись также и вокруг аффидевита, подписанного Санди Гатри Майерс, в котором утверждалось, что Рафнер как-то угрожал убить и Присциллу, и Стэна Фарра. Доулен постановил, что все показания, касающиеся угроз и актов насилия, на данном этапе судебного разбирательства к делу не относятся. При этом, однако, он не исключил того, что впоследствии они все же могут оказаться весьма существенными. На этом основании он разрешил защите задавать вопросы о весьма бурных взаимоотношениях между Присциллой и Рафнером, но только в отсутствие присяжных.

Хотя обвинение неоднократно возражало против этого, Хейнс забросал Присциллу вопросами о предполагаемой склонности Рафнера к насилию.

Вопрос: Вы можете припомнить случай в доме № 4200 на Мокингберд, когда Рафнер стал вас душить и если бы не горящая сигарета, которая прожгла дырку в покрывале, то, наверное, задушил бы?

Ответ: Рафнер никогда не применял в отношении меня физическую силу.

Едва давая ей передохнуть, Хейнс задавал Присцилле вопрос за вопросом о других инцидентах. Помнит ли она, как Рафнер как-то выхватил нож и разрезал ей платье от пояса до подола, как он однажды разрезал ей лифчик и трусики, как он когда-то подрался из-за нее с Лэрри Майерсом? Присцилла отклоняла все эти утверждения. Она лишь вспомнила, как однажды, когда она принимала ванну, Рафнер бросил в нее горшок с цветком, но отвергла утверждение Хейнса, будто Рафнер угрожал ей при этом пистолетом. Она подтвердила историю о том, как Рафнер сломал трансмиссию ее "линкольна" у бара "Олд Сан-Франциско салун" и как, вернувшись в тот вечер домой с бывшим боксером Джерри Томасом, она застала там ожидавшего ее Рафнера.

На следующее утро Доулен разрешил Хейнсу допросить Присциллу в присутствии жюри о случае у бара "Олд Сан-Франциско салун".

Вопрос: Рафнер был тогда зол на вас за что-то?

Ответ: Вполне возможно.

Вопрос: Он злился на вас за то, что вы встречались со Стэном Фарром?

Ответ: Этого я не знаю. Я встречалась и с другими людьми.

Вопрос: Как ему удалось попасть в дом?

Ответ: Андрия.

- Андрия впустила его? - спросил Хейнс, как бы не веря своим ушам.

- Да, Андрия, - спокойно ответила Присцилла. - Они немного поболтали друг с другом.

Далее она пояснила, что, вернувшись в особняк, тут же попросила Рафнера уйти. Но тот отказался. Тогда "на него набросился Джерри Томас... и стал избивать. Пришлось их разнимать".

Вопрос: Говорил ли вам после этого Стэн Фарр, что Рафнер грозился убить его?

Ответ: Нет, не говорил.

Вопрос: Говорил ли вам Стэн Фарр, что собирается лететь во Флориду и убить там человека, который похитил деньги из бара "Райнстоун ковбой"?

Ответ: Нет, не говорил.

Через шесть дней снятия показаний защита обратилась к судье с просьбой разрешить ей нарушить обычную последовательность допроса свидетелей, учитывая плохое состояние здоровья Присциллы и предстоящую ей операцию. Адвокаты хотели, в частности, задать Присцилле несколько вопросов, касавшихся утверждения Санди Гатри Майерс о том, что еще до убийства Присцилла предчувствовала что-то недоброе. Дело в том, что Майерс была свидетельницей защиты, а очередь вызывать этих свидетелей еще не наступила. Поэтому адвокаты хотели получить разрешение вызвать Майерс уже сейчас, пока Присцилла находится в Амарилло. Фил Бэрлсон сказал судье, что это совершенно законная просьба, поскольку из-за операции Присциллы защита может лишиться возможности допросить главного свидетеля обвинения. Доулен отклонил просьбу как неправомерную, однако обе стороны почувствовали, что он тоже опасался, как бы состояние здоровья Присциллы не помешало дальнейшему судебному разбирательству.

"Они пытаются притянуть факты за уши, - сказал Джо Шэннон. - Не удивлюсь, если рано или поздно судья пресечет все эти попытки. Мы уже просили его заставить защиту как-то увязать все то, что она здесь наговорила. Та же в ответ долдонит свое: согласно нашей теории, речь идет о сорвавшейся сделке, связанной с продажей наркотиков. На это мы отвечаем: тогда представьте доказательства. Но никаких доказательств пока нет. Судья уже стал волноваться. Он боится, как бы Присцилла не оказалась в больнице. В этом случае она не сможет еще раз предстать перед судом для перекрестного допроса. Поэтому он и позволяет защите слишком далеко отходить от существа дела. Будь Присцилла вполне здорова, он вряд ли разрешил бы им забираться в такие дебри. Стоит им чуть-чуть приоткрыть дверь, как они тут же норовят просунуть в нее ногу. И при этом еще рассуждают: послушайте, судья, если мы рассматривали тот вопрос, то почему же не обсудить еще и этот... Судья с самого начала не должен был позволять им поднимать здесь всю эту чепуху".

Тим Карри полностью с ним согласился. "Я думал, - заметил он, - мы приехали сюда разбирать дело об убийстве. Но мы уже так далеко отошли от его существа, что это становится смешным".

Именно на этом этапе процесса представители прессы получили возможность ознакомиться с генеральной линией защиты. Случайно это произошло или преднамеренно, но адвокаты оставили на видном месте (рядом с вещественными доказательствами) свои записи. Не секрет, что во время перерывов репортеры осматривали стол, на котором все это было разложено. Согласно этим записям, план защиты состоял в том, чтобы доказать: 1) что "Присцилла Дэвис знала, что в ту ночь должно было что-то произойти"; 2) что "Беверли Басе не могла видеть, кто стрелял в Гаврела"; 3) что "стрелявший в действительности подстерегал Стэна Фарра и не собирался убивать Присциллу".

Когда репортеры обратились за разъяснением к Филу Бэрлсону, тот сказал, что в их записях все изложено "в основном правильно" и что защита собирается также доказать, что по меньшей мере два человека вступили в сговор, чтобы взвалить всю вину за случившееся на Каллена Дэвиса. Бэрлсон пока еще не был готов назвать имена этих двух людей, но было и так ясно, что он имел в виду Присциллу и Бев Басе. Если защита оставила записку преднамеренно, чтобы ознакомить с нею репортеров, возникал вопрос: зачем? Кое-кто думал, что защита с самого начала намеревалась только наступать. До сих пор единственной ее мишенью была достоверность показаний Присциллы. Присяжные могли, конечно, поверить в то, что она лгунья и распутница, но в то, что она могла умышленно скрыть личность человека, убившего ее любовника и 12-летнюю дочь, - вряд ли. По-видимому, план защиты преследовал две цели: во-первых, указать на мотив убийства Стэна Фарра (месть) и укрывательства со стороны Присциллы (алчность), а во-вторых (и это главное), отвлечь внимание жюри от убийства Андрии Уилборн. Но одно дело - ознакомить прессу со своей тактикой, а другое - довести ее до сведения присяжных. Хотя кто знает? По некоторым данным, присяжные принимали посетителей, что запрещалось законом. Ходили также слухи, что к ним без всякого сопровождения приходили мужья и жены. Если слухи о таких свиданиях супругов соответствовали действительности, то можно лишь гадать, о чем они разговаривали и какие строили предположения и догадки.

Когда Присцилла вновь появилась в зале заседаний и заняла место, с которого вот уже седьмой день давала показания, Ричард Хейнс обрушил на нее целый шквал вопросов, намереваясь доказать, что и она, и Фарр ожидали каких-то неприятностей еще до событий 2 августа. Именно этого больше всего и боялось обвинение, поэтому Шэннон выступил с категорическим протестом, утверждая, что все эти вопросы не имеют отношения к делу. Доулен, однако, отклонил протест и разрешил Хейнсу продолжать допрос.

Вопрос: Вы помните о своей встрече с Санди Майерс в приемной д-ра Саймонса за несколько дней до 2 августа?

Ответ: Я помню, что как-то встретилась с ней в приемной у врача.

Вопрос: Было ли это за несколько дней до 2 августа?

Ответ: Я не могу припомнить точной даты.

Вопрос: Когда вы встретились с Санди Майерс, вы сказали ей, что хотели бы с ней переговорить?

Ответ: Нет.

Вопрос: Вы не сказали ей: "Должно случиться нечто ужасное?"

Ответ: Нет, я этого не говорила.

Вопрос: Вы не помните, о чем вы говорили?

Ответ: Я помню, что говорила только она.

Вопрос: А вы не помните, что ей ответили?

Ответ: По-моему, я ей ничего не ответила.

Хейнс хотел продолжить эту тему, но обвинение выступило с протестом, и на этот раз Доулен, удовлетворив протест, прервал Хейнса. Тот спросил затем Присциллу о пистолете 36-го калибра, который Фарр держал в своем черном автомобиле "тандерберд". Не означало ли это, что он опасался за свою жизнь? Присцилла ответила, что он брал с собой пистолет лишь тогда, когда перевозил крупные суммы денег для бара "Райнстоун ковбой". Хейнс улыбнулся и многозначительно посмотрел в сторону присяжных - он хотел, чтобы они вспомнили об этом позже, когда будет установлено, что в ночь убийства, то есть через несколько недель после увольнения Фарра из бара "Райнстоун ковбой", пистолет все еще лежал у него в машине.

"Вы находились там [в баре "Райнстоун ковбой"], когда Стэн Фарр сказал Хорасу Коупленду: "Убирайся отсюда к черту!"?" - быстро спросил Хейнс. Присцилла ответила так же быстро: "В таком тоне Стэн никогда ни с кем не разговаривал. По крайней мере в моем присутствии". Ранее в ходе этого же перекрестного допроса Хейнс расспрашивал Присциллу о том, что происходило в карете "скорой помощи", а затем неожиданно спросил: "Вы ведь уже знали тогда, что Андрия Уилборн мертва?", на что Присцилла ответила: "Нет, не знала". Хейнс подумал, что неплохо было бы теперь вернуться к этому еще раз, но передумал, считая, что это может быть неправильно истолковано и нанесет защите лишь ущерб. Лучше пока не затрагивать ее материнских чувств. Он еще раз косвенно показал присяжным, что Фарр не ладил ни с Рафнером, ни с Коуплендом. Этого было пока достаточно.

- У нас больше нет вопросов к свидетельнице, - неожиданно заявил он к концу дня.

На этом мучения Присциллы почти закончились. После этого Тим Карри и его помощники целую ночь посвятили разработке тактики обвинения на следующий день, когда им предстояло еще раз допросить свою свидетельницу. Становилось ясно, что Каллен Дэвис вряд ли когда-нибудь будет вызван для дачи свидетельских показаний. Поэтому обвинение решило, что нужно каким-то иным образом показать истинное лицо человека, судьбу которого они решают. Нужно было рассказать о его легкомысленном отношении к деньгам, о его любви к оружию, а также о вспышках безудержной ярости, которые могли быть достоверно засвидетельствованы очевидцами. Доулен, конечно, вряд ли позволит вызвать свидетелей для подтверждения этих фактов, однако ему все же придется признать правомерность связанных с этим вопросов, особенно если они будут касаться жертвы Каллена - Андрии Уилборн.

Утром на следующий день обвинению неожиданно повезло. Когда Карри стал задавать свидетельнице вопросы о взаимоотношениях Каллена и Андрии, пытаясь показать, что девочка так сильно боялась отчима, что в конце концов вообще отказалась приезжать в особняк, Присцилла вдруг сказала, что как-то Каллен промучил Андрию всю ночь, заставляя ее заниматься математикой. Прежде чем защита успела заявить протест, Присцилла сказала присяжным, что Каллен ударил девочку ногой и назвал ее дурой. Доулен попросил прокурора и его помощников подойти к нему для совещания. Те запротестовали для видимости, но было ясно, что в данном случае им удалось добиться успеха. Несмотря на протест защиты, Доулен разрешил обвинению задать Присцилле несколько вопросов о случае, происшедшем за несколько месяцев до размолвки, когда Каллен заставил ее позвонить Андрии и приказать ей вернуться на уикенд в особняк.

Обращаясь к присяжным, Присцилла сказала: "Он [Каллен] велел мне позвонить Андрии и сказать, чтобы она приезжала к нам на уикенд. На это я ответила, что звать девочку домой не стану. Тогда он закричал: "Черт возьми, я же тебе сказал: позвони ей и заставь приехать!"" Защита вновь заявила протест. Карри предупредил свидетельницу: "Не надо говорить, что сказала Андрия. Это будет показанием с чужих слов. Расскажите лучше, что вы сами ей сказали".

Присцилла продолжила: "Я сказала: "Здравствуй, Андрия. Почему ты не хочешь к нам приехать? Мы так по тебе скучаем... Ты же знаешь, что тебе нужно немножко подогнать математику. Каллен просто хочет, чтобы ты побольше занималась математикой. Мне так хочется, чтобы ты к нам приехала"".

После этих слов Дэвис вырвал у нее телефонную трубку. Затем Присцилла передала разговор Каллена с Андрией.

- Он сказал: "Черт возьми, ты приедешь к нам или нет?!" Затем добавил: "Плевать я хотел на твои планы. Ты обязана приехать!.. Ну, хорошо же, проклятая девчонка. Чтобы ноги твоей больше не было в этом доме, пока не научишься меня слушаться! И вот что еще. Верни мне все, что я тебе когда-то дарил. Что? Сама знаешь что! Чтобы все мне вернула!"

- После этого телефонного разговора, - мягко спросил Карри, - Андрия Уилборн приезжала хоть раз в дом № 4200 на Мокингберд, пока там жил обвиняемый?

- Нет, не приезжала, - ответила Присцилла. При этом в глазах у нее стояли слезы, а руки и губы дрожали.

- Сколько тогда ей было лет?

- Десять.

Когда Карри спросил Присциллу об оружии, которое хранилось у Каллена в разных комнатах по всему особняку, она рассказала, что часто видела, как тот стрелял по мишеням в имении Дэвисов на озере Игл-Маунтин.

- Стрелял он очень хорошо, - добавила она.

Вопрос: Сколько у него было ружей и пистолетов?

Ответ: Не знаю. Несколько.

Вопрос: Где вы их видели?

Ответ: Под кроватью, в шкафу, на полке в старом доме, на полке в его комнате в новом доме, под сиденьем и в багажнике его автомобиля.

Когда Карри приступил к последней серии вопросов, Присцилла горько плакала.

Вопрос: Г-жа Дэвис, стрелял ли У. Т. Рафнер в вас и Стэна Фарра 2 августа 1976 года?

Ответ: Нет, не стрелял.

Вопрос: Стрелял ли Хорас Коупленд в вас и Стэна Фарра в ту ночь?

Ответ: Нет, не стрелял.

Вопрос: А теперь, г-жа Дэвис, скажите присяжным, кто стрелял в вас и Стэна Фарра в ту ночь?

Ответ: Каллен Дэвис, подсудимый!

Свою последнюю атаку защита проводила, когда в зале не было ни Присциллы, ни присяжных. Хейнс требовал, чтобы ему разрешили допросить Присциллу в связи с ее бракоразводным процессом с Джеком Уилборном и заставить ее рассказать о том, как она сначала соблазнила Уилборна, а после близости с ним закричала, что ее якобы изнасиловали. Все это еще раз раскрывало ее сущность "алчной интриганки", заявил суду Хейнс. Она использовала секс, чтобы обобрать Джека Уилборна, а теперь пытается сделать то же самое с Калленом, приписав ему убийство. Хейнс утверждал, что допрос свидетельницы по этим вопросам позволил бы выявить суть дела. "Мотивами сфабрикованной против Каллена Дэвиса истории была алчность этой женщины и намерение завладеть его состоянием", - сказал он. В ответ на это обвинение заявило, что факты, касающиеся бракоразводного процесса десятилетней давности, не только не относятся к делу, но и истолкованы крайне предвзято. Доулен с этим согласился, но все же сделал одну уступку защите: он разрешил ей задать Присцилле несколько вопросов, касающихся ее нынешнего бракоразводного процесса с Калленом.

Хейнс задался целью во что бы то ни стало доказать, что Присцилла прекрасно знала, что подписывала добрачное соглашение. Именно поэтому она и должна была сфабриковать дело против Каллена. Присцилла продолжала настаивать, что поставила свою подпись под соглашением потому, что ее обманули. Хейнс, однако, утверждал, что это было сделано в присутствии свидетелей и за два дня до женитьбы Каллена удостоверено его секретаршей Ферн Фрост. Присцилла же утверждала, что впервые увидела Фрост в день свадьбы, когда случайно столкнулась с ней в зале для посетителей в больнице, где умер старик Дэвис. Хейнс предпринял еще одну атаку. Он хотел убедить присяжных в том, что в период совместной жизни с Калленом Присцилла, получая от него на свои расходы 20 тысяч Долларов ежемесячно, старалась накопить побольше денег на тот случай, если ей придется с ним расстаться. Присцилла не отрицала, что ежемесячно получала именно такую сумму, но на вопрос о том, что она делала с деньгами, ответила: "Я их тратила".

Когда Хейнс спросил ее об имении семейства Дэвисов на озере Игл-Маунтин, Присцилла в своем ответе назвала его "нашим домом у озера".

- В данном случае слово "наш" вы употребили чисто иносказательно, не так ли? - спросил Хейнс, взглянув на Присциллу поверх очков.

- Ну, знаете ли, было бы просто глупо все время повторять, что все принадлежит Каллену, - ответила она свойственным ей тоном кокетливой девчонки.

- Но ведь все действительно принадлежит Каллену, разве не так?

- Я все это представляю себе иначе.

- Но ведь это действительно так! - твердо сказал Хейнс, бросив на Присциллу злобный взгляд. Та тряхнула головой и так же злобно посмотрела на Хейнса.

Присцилла давала показания в течение одиннадцати чрезвычайно утомительных для нее дней, после чего ей было разрешено вернуться в Форт-Уэрт. Обе стороны оставили за собой право вновь вызвать ее в суд в качестве свидетельницы, но случилось так, что ни обвинение, ни защита этим правом не воспользовались. В течение последующих двух месяцев Присцилла, однако, продолжала играть ключевую роль в судебном процессе, хотя лично в нем и не участвовала. Почти ежедневно она подвергалась нападкам со стороны защиты. Свидетели же обвинения защищали ее и приводили факты, подтверждавшие изложенную ею версию событий, происшедших в ночь со 2 на 3 августа.

"Не думаю, что защите удалось поколебать ее версию, - сказал в тот вечер Тим Карри, когда, сняв ковбойские сапоги, приготовился отдохнуть за кружкой-другой пива. - Они бросили против нее все, что только могли, но она проявила стойкость и сдержала натиск". Конечно, адвокатам Каллена удалось в какой-то мере подорвать репутацию Присциллы, и в дальнейшем они собирались действовать в том же духе. Нельзя сказать, чтобы та давала правдивые показания о своих отношениях с Рафнером и о своем пристрастии к наркотикам. Карри был почти уверен, что защита наверняка откопает свидетелей, которые под присягой покажут, что, подписывая добрачный договор, Присцилла знала, что делает. Она также отрицала, что упоминала о своем разводе в беседе с Бев Басе в клубе "Рангун рэкит" за несколько часов до убийства, но это представлялось щелочью по сравнению с той крупной ставкой, которая разыгрывалась на самом процессе об убийстве. Больше всего окружной прокурор был доволен тем, что защите так и не удалось опровергнуть ее версию событий той ночи.

Хотя в то время Ричард Хейнс и не хотел этого говорить, впоследствии он все же вынужден был согласиться, что Присцилла держалась лучше, чем он предполагал. "На мой взгляд, Тим Карри допросил ее просто гениально, - признался он потом. - Он блестяще довел ее до самого конца. Я бы поставил ему за это "отлично"".

Сидя в тот вечер за стойкой бара в ночном клубе "Рет Батлерз", судья Джорж Доулен признался, что это были две самые трудные недели за всю его судейскую практику.

Поначалу он полагал, что, как только будут отобраны присяжные, суд приступит к рассмотрению существа дела и завершит его за какой-нибудь месяц. Но вот уже прошло полмесяца, а суд успел выслушать показания лишь одного-единственного свидетеля. "Возникла довольно необычная ситуация, - сказал Доулен, потягивая виски с содовой. - И обвинение и защита приехали сюда с явным намерением не жалеть денег. Ни одна из сторон не может переплюнуть другую. Это не тот случай, когда в город приезжает знаменитый и очень дорогой адвокат и запросто разделывается с молодым и неопытным прокурором. В нашем деле прокурор и его помощники - способные и опытные специалисты".

Доулен заказал еще стаканчик и, задумчиво покачав головой, сказал: "Каллен и Присцилла - единственные люди, знающие правду. Но кто-то из них лжет. Когда время от времени их взгляды встречаются, один из них знает, что другой лжет. Но никто, кроме них, не знает правды. Да, интересненькое дельце!"

В ходе дальнейшего судебного разбирательства следственная работа по делу не только не прекратилась, а, наоборот, приобрела еще более широкие масштабы. Одна только защита наняла двадцать следователей, которые приступили к тщательному изучению и оценке всевозможной информации, поступавшей к ним из самых различных источников. Окружной прокурор тоже не отставал: его следователи были столь же активны и не гнушались возможностью использовать в качестве свидетелей даже лиц, на которых уже были заведены судебные дела (не имевшие, правда, прямого отношения к делу Каллена). Множество каких-то подозрительных типов предлагало свою информацию. В большинстве случаев она оказывалась ложной, но обе стороны все же вынуждены были ее проверять.

Некоторым из главных действующих лиц процесса, включая судью Доулена, угрожали расправой. Стив Самнер, адвокат, возглавлявший следствие со стороны защиты, не раз замечал, что кто-то рылся в его вещах в номере мотеля. Кто-то несколько раз угрожал по телефону Санди Майерс, признанной виновной в незаконной торговле наркотиками. В свое время она подружилась с Присциллой и теперь должна была выступить с показаниями в качестве свидетеля защиты. Неизвестные лица пытались как-то взломать дверь и проникнуть в ее дом.

Однажды, когда адвокаты и следователи подошли к судье для обсуждения одного из протестов, секретарь Доулена принес утреннюю почту. Судья открыл конверт, и оттуда выпала стреляная пуля 38-го калибра. Позже судья Доулен сказал: "Просто не знаю, что бы это значило. Что это: угроза, улика, шутка? Ума не приложу". Он все же отправил ее на экспертизу в Форт-Уэрт. Там ее изучили и сделали заключение, что она отличается от всех пуль такого же калибра, обнаруженных на месте преступления. Но эта "судейская пуля", как ее потом называли, стала еще одним обстоятельством, поставившим суд в тупик и запутавшим присяжных.

Следующим в качестве главного свидетеля обвинения должен был выступить Бубба Гаврел. Однако обвинение решило вызвать сначала других свидетелей, которые подтвердили бы показания Присциллы.

Чета Джонсов, живших рядом с участком Дэвисов, почти слово в слово повторила рассказ Присциллы о том, как в ту ночь она стучалась в дверь их дома и как, зажимая рукой рану, кричала, что Каллен убивает в особняке всех подряд. Шофер "скорой помощи" Томас Саутолл рассказал, как они усадили в машину обезумевшую от страха Присциллу, подобрав ее у дома Джонсов, а затем увезли и окровавленный труп Андрии Уилборн. Саутолл тоже слышал, как Присцилла называла убийцей Каллена.

К концу третьей недели допроса свидетелей в зал суда на костылях приковылял Бубба Гаврел. Как и другие свидетели обвинения, он подтвердил основные факты, изложенные Присциллой, и дополнил их некоторыми подробностями, что он делал и в ходе своих предыдущих показаний. Джо Шэннон начал допрос Гаврела с вопроса о том, были ли у него в ту ночь на руке часы. В показаниях разных свидетелей обнаружилось досадное противоречие относительно точного времени происшедших событий. Вот почему Шэннон хотел довести до сознания присяжных, что свидетели называли время лишь приблизительно, насколько помнили. Гаврел ответил, что часов тогда у него не было и что поэтому он указывает лишь приблизительное время.

Гаврел сказал, что они с Бев Басе минут 45 разговаривали с Фарром и Присциллой в клубе "Рангун рэкит", потом заехали к его родителям и только затем направились к дому № 4200 на Мокингберд, где его возлюбленная собиралась переночевать. Насколько он помнит, свою машину он оставил на стоянке для машин гостей рядом с особняком где-то между 23.25 и полуночью. Шэннон спросил, что же произошло потом, когда Гаврел и Бев Басе вышли из машины.

"Я услышал женский крик: "Я люблю тебя! Я всегда любила только тебя!" Я повернулся туда, откуда доносился крик". И Гаврел показал на дворик на плане, висевшем рядом с местом для дачи свидетельских показаний. Затем он сказал, что увидел, как какой-то мужчина тащил за руку женщину. При этом мужчина говорил: "Пойдем. Ну пойдем же!" Гаврел никого в них не узнал, но видел, что мужчина был в чем-то темном. Он заметил также, что женщина была блондинкой. Когда они с Басе пошли вдоль невысокой стенки, отгораживающей подъездную аллею от внутреннего дворика, Гаврел увидел, что человек направляется к калитке. "Он был в чем-то темном и держал в руках пластмассовый пакет для мусора, - продолжал Гаврел, показывая присяжным, как тот держал свой пакет. - Я спросил у него: "Что вы здесь делаете? Что здесь происходит?", на что он ответил: "Идите сюда". Затем человек в черном повел их мимо гаража и вывел на дорожку, ведущую к главному входу. В зале царила мертвая тишина, когда Шэннон спросил, что же произошло дальше.

"И в этот момент он выстрелил в меня, - произнес Гаврел без всяких эмоций. - Она [Басе] сказала: "Бубба, это же Каллен!" Тогда он повернулся и выстрелил в меня".

- У вас была возможность, - спросил Шэннон, - разглядеть его в тот момент, когда он стрелял?

- Да, - ответил Гаврел. Он посмотрел в сторону стола, за которым сидела защита, и указал пальцем на Каллена Дэвиса.

Гаврел рассказал о том, как перестал чувствовать нижнюю часть тела, как пополз к входной двери, когда Каллен бросился за Бев Басе, как пытался открыть эту дверь, как увидел через стекло кровавый след на полу, как притворился мертвым, когда вернулся человек в черном, как тот выстрелами из пистолета разбил стекло и скрылся в образовавшемся проеме. Через несколько минут, сказал Гаврел, человек появился вновь, прошел через проем и направился в сторону аллеи. "Заметив меня, он сказал что-то вроде "О господи!"".

Пока Бубба Гаврел продолжал вспоминать все, что произошло той кровавой ночью, мозг Фила Бэрлсона лихорадочно работал: он пытался предугадать дальнейший ход событий. Как и предполагали адвокаты защиты, между тем, что Гаврел говорил сейчас, и тем, что он показал под присягой ранее, были некоторые противоречия. Взять хотя бы то место, с которого он видел, как мужчина тащил за руку женщину. В одном показании Гаврел утверждал, что находился на боковой аллее, а в другом - во внутреннем дворике. На первый взгляд, это была мелочь, но именно такие мелочи и интересовали Бэрлсона. Объективность показаний Гаврела как свидетеля по этому делу уже и без того вызывала сомнения, а любая новая неточность, подмеченная защитой и доведенная до сведения присяжных, лишь усиливала такие сомнения. До процесса в Амарилло большинство главных свидетелей уже не раз давало показания то полиции, то суду, когда решался вопрос об освобождении обвиняемого под залог, то в ходе различных процессов по гражданским делам. Таким образом, после перекрестного допроса в Амарилло их показания уже были зафиксированы письменно по меньшей мере четыре раза. Задача Бэрлсона заключалась в том, чтобы тщательно сопоставить все четыре версии и только потом переходить к детальному допросу. Для этого он разработал специальную систему, которая давала ему возможность с помощью различных карточек и цветных фломастеров выявлять и фиксировать всякого рода несоответствия.

Поскольку суд собирался объявить перерыв на уикенд, Бэрлсон решил отложить свои каверзные вопросы до следующего понедельника.

В начале четвертой недели допроса свидетелей Бэрлсон зафиксировал несколько фактов, с помощью которых он намеревался доказать, что Гаврел отнюдь не был правдивым и беспристрастным свидетелем. Он вынудил того признать, что его семья возбудила против Каллена Дэвиса иск на 13 миллионов долларов. Кроме того, он спросил у Гаврела, выпивали ли они с Басе вечером 2 августа и курили ли марихуану. Гаврел ответил, что они действительно немного выпили, но никакой марихуаны не курили. Бэрлсон оставил пока его ответ без внимания и стал задавать свидетелю другие вопросы, пытаясь выявить противоречия в его предыдущих показаниях.

Вопрос: Вы говорили когда-нибудь, что он [человек в черном] повернул налево?

Ответ: Да, говорил.

Вопрос: Но сейчас вы говорите присяжным, что он повернул направо, не так ли?

Ответ: Да, так.

Указав на целый ряд противоречий в его показаниях, Бэрлсон вдруг спросил Гаврела, слышал ли тот когда-нибудь имя Пола Гохина. Гаврел чуть вздрогнул и ответил, что слышал. В аффидевите, переданном защите, Гохин (санитар "скорой помощи", которая отвозила Гаврела в больницу) заявил, что Гаврел не знал, кто в него стрелял, и что по дороге в больницу тот передал санитару два пакетика с марихуаной.

Вопрос: Вы говорите, что не помните, что произошло, когда вас везли на "скорой помощи"?

Ответ: Я помню, что санитар на заднем сиденье сказал водителю, чтобы тот ехал помедленнее. А я сказал, чтобы они ехали побыстрее.

Вопрос: Что еще?

Ответ: Помню, как парень на заднем сиденье разрезал мне рубашку.

Вопрос: Давали ли вы что-нибудь санитару?

Ответ: Нет, не давал.

Вопрос: Вы не помните, давали ли ему два пакетика марихуаны?

Ответ: Нет, не помню.

Вопрос: Вы не помните, спрашивал ли вас Дж. Л. Содерс [полицейский из Форт-Уэрта], кто в вас стрелял, на что вы ответили: "Я не знаю этого человека"?

Ответ: Нет, я не помню, чтобы с ним разговаривал.

Вопрос: Вы не помните, говорили ли вы полиции, что человек, стрелявший в вас, был намного меньше вас ростом и что ему было примерно 34 года?

Ответ: Нет, не помню.

Позже Бэрлсон задал Гаврелу несколько вопросов, пытаясь выяснить, насколько хорошо тот помнил свой разговор с родителями в больнице.

Вопрос: Вы не помните, как ваш отец сказал: "Послушай, та девушка сказала, что это был Каллен Дэвис, поэтому, если кто спросит, ты так и говори"?

Ответ: Нет, не помню.

Вопрос: Вы помните Томми Джордена?

Ответ: Нет, не помню. Я знаю, что он говорит сейчас, но его лично я не помню.

Мелочи, которые собирал Бэрлсон, начали наконец приносить дивиденды. Показания Гаврела стали выглядеть слишком продуманными, а его память обнаружила удивительное свойство: там, где это было выгодно для него, в ней появлялись провалы. Бэрлсон закончил допрос свидетеля, чувствуя, что присяжные стали с сомнением относиться к его показаниям. Что ж, это было хорошо. Ведь в любом уголовном деле "разумное сомнение" вполне удовлетворяло защиту.

Теперь право допросить свидетеля было вновь предоставлено обвинению. В течение последующих нескольких дней оно пыталось установить, что и Гаврел и Присцилла были настолько серьезно ранены, что физически не могли "вступить в сговор" против Кал лена Дэвиса. Врач Майкл Герд, молодой практикант, дежуривший в ту ночь, когда раненых Гаврела и Присциллу привезли в операционную больницы Джона Питера Смита, заявил, что Гаврел пребывал в шоковом состоянии и потерял почти два литра крови, то есть чуть ли не ее треть, когда его положили на операционный стол. Через несколько минут он был анестезирован и подвергнут операции, длившейся три часа. Отвечая на вопросы, умело поставленные Марвином Коллинсом, доктор описал примененные обезболивающие средства как препараты, способные "полностью отключить" Гаврела. Одним из таких анестезирующих средств было похожее на ЛСД вещество, вызывающее у больных галлюцинации. После операции Гаврелу дали демерол. Этот препарат, как и предоперационные анестезирующие средства, мог вызвать временные провалы в его памяти.

Заявление Герда о том, что Гаврел находился в шоковом состоянии, было явно не в пользу защиты, поэтому она неоднократно прерывала его показания протестами. Доулен, однако, разрешил Коллинсу продолжать допрос.

Воскрешая в памяти некоторые события той ночи, чтобы доказать, что провалы в памяти Гаврела еще до его прибытия в больницу можно было объяснить с точки зрения медицины, Коллинс задал врачу несколько теоретических вопросов. Гаврел, например, показал, что, добравшись до столовой, он попытался сесть и дотянуться до телефона.

Вопрос: Что произойдет, если, находясь в таком состоянии, человек попытается сесть?

Ответ: От этого увеличится вероятность шока.

Вопрос: А что это значит?

Ответ: Будет кружиться голова, человек начнет бредить, давление крови упадет еще ниже.

Вопрос: А как быстро все это произойдет?

Ответ: Это может случиться в течение нескольких минут.

Вопрос: А может больной потерять при этом сознание?

Ответ: Больной может находиться в самом различном состоянии: от нормального до коматозного.

Вопрос: Как вы считаете, с точки зрения медицины могли ли глаза у такого человека оставаться при этом открытыми?

Ответ: Да, могли.

Вопрос: Как вы считаете, могли ли у него появиться провалы в памяти?

Ответ: Могли, но не обязательно.

Вопрос: Как вы считаете, мог ли он что-то говорить, но не помнить этого?

Ответ: Да, мог.

Далее Герд пояснил, что после операции и Гаврелу и Присцилле вставили в дыхательное горло респираторы и поместили обоих в разные палаты. В течение всех трех дней до ее перевода в другую больницу, продолжал Герд, Присцилла Дэвис ни разу не пыталась встать с постели, Гаврел же не в состоянии был этого сделать при всем своем желании. Врач добавил, что пуля, застрявшая рядом с позвоночником, находится там и по сей день.

В течение двух последующих дней Хейнс отчаянно, но безуспешно пытался подвергнуть сомнению показания Герда. Сославшись на историю болезни, Хейнс язвительно заметил, что там ничего не сказано ни о шоковом состоянии Гаврела, ни о провалах в его памяти.

Вопрос: Если бы он находился в шоковом состоянии, это было бы как-то зафиксировано [в истории болезни], не так ли.

Ответ: Нет, не так, если речь идет о человеке, истекающем кровью от пулевой раны. Это могло и не фиксироваться. К тому же слово "шок" в истории болезни мы не употребляем, поскольку понятие это весьма расплывчато. Мы записываем то, что ясно видим. Например, давление и потерю крови, то есть то, что можно измерить.

Впервые Хейнс, казалось, был поставлен в тупик именно в той области, где он всегда считал себя весьма компетентным. Вынужденный вести беспорядочный огонь, адвокат стал теперь подвергать сомнению компетентность врача и попросил его дать определение некоторым медицинским терминам. Но ему так и не удалось поколебать заключение Герда о том, что оба больных находились в состоянии, исключающем возможность вступления в сговор. Но самым ужасным, с точки зрения защиты, было то, что теперь присяжные получили заключение эксперта, объясняющее, почему у Гаврела были столь странные провалы в памяти.

Наступил второй месяц суда. Для дачи показаний перед присяжными обвинение вызвало целый отряд полицейских и следователей, работавших на месте преступления. На этом этапе оно хотело подкрепить показания, уже данные Присциллой и Буббой Гаврелом, а также подготовить жюри к допросу третьей главной свидетельницы обвинения - Бев Басе. Настало время, как заявил один из следователей, "разобраться со всеми трупами, пулями и пятнами крови".

Главной фигурой обвинения на этой стадии судебного разбирательства был X. А. Перес, один из полицейских из Форт-Уэрта, с которым Бев Басе приехала на место преступления. Поскольку защита оспаривала способность Гаврела опознать в убийце Каллена Дэвиса из-за слабого освещения, Джо Шэннон начал допрос Переса с того, что поинтересовался, достаточно ли светло было в ту ночь вокруг особняка и можно ли было читать при этом газету.

- Да, - ответил Перес, - света было достаточно, так что вполне можно было читать газету или книгу.

В зале воцарилась мертвая тишина, когда Перес стал описывать, как в ту душную и жаркую августовскую ночь они подошли к особняку. Через разбитую стеклянную дверь Бев Басе увидела Гаврела, который был весь в крови и неподвижно лежал на полу в столовой. "Она попыталась оттолкнуть меня, - сказал Перес, - но я крепко схватил ее за руку и не отпускал. Я отвел ее подальше и усадил у стены". Затем Перес и другой полицейский, Джимми Содерс, выхватив пистолеты, стали осторожно продвигаться к разбитой Двери и проникли через нее в дом. Тогда они еще думали, что убийца, возможно, прячется где-то внутри. Пока Перес возился с Гаврелом, Содерс пошел вдоль широкого кровавого следа на полу и попал на кухню, где лежало тело Стэна Фарра. К этому времени уже подоспело подкрепление, а еще несколько полицейских были на подходе. Быстро осмотрев все двадцать комнат, полицейские вернулись на кухню. Вот тогда-то Перес и заметил кровавый след на двери, которая вела в подвал.

- Вот здесь на лестнице я увидел кровавое пятно, похожее на отпечаток ладони, - сказал Перес, показывая место на плане. - Несколько точек крови были обнаружены также на окне около входа в подвал.

Держа в одной руке фонарь, а в другой пистолет, Перес в сопровождении сержанта Дж. Т. Тайгерта стал спускаться вниз по лестнице в подвальные помещения. Осветив стены, полицейские увидели несколько дверей. Перес направился к левой стене, открыл одну из дверей и тут же отпрянул назад. Он не знал, что там внутри, и сделал это так, на всякий случай. Оказалось, что там валялся какой-то садовый инвентарь. Двигаясь очень медленно, он подошел к соседней двери и открыл ее. "Я прижался к стене, приоткрыл дверь сантиметров на десять и заглянул внутрь. Там виднелись чьи-то ноги... ступнями к двери. Я закрыл дверь и жестом позвал серя анта Тайгерта..."

Тайгерт увидел тело Андрии Уилборн, которая лежала на спине в луже крови. Ее лицо и руки были испачканы кровью. Глаза были широко открыты, но было ясно, что она мертва.

А между тем наверху уже собралось по меньшей мере 25 полицейских, и, возможно, столько же было за пределами особняка. По некоторым подсчетам, на место преступления приехало около 80 полицейских, хотя никто не может утверждать этого точно. Эта неспособность установить, кто же в действительности был на месте преступления сразу после убийства, была лишь на руку защите. Хейнс саркастически заметил: "Полицейские не сумели справиться со своим делом на месте преступления по той же причине, по которой этот процесс вызвал такой шум в прессе. Все дело в том, что местом происшествия стал огромный дом на холме, который вызывает любопытство и удивление, поэтому вместо того, чтобы отправиться туда и выполнить свою работу на высоком профессиональном уровне, полицейские стали бегать по дому, осматривать его и прикидывать, сколько же все это стоит". По мере того как обвинение допрашивало все новых и новых полицейских и представляло все новые и новые вещественные доказательства, защита потом не раз напоминала об этом. "Работа следователей на месте преступления ниже всякой критики, - заявил на каком-то этапе Хейнс. - Они так и не проверили, есть ли другие пятна под ковриком, на котором лежало тело Стэна Фарра... Они не объяснили происхождение пятен с другим типом крови, например на окнах... Они не установили, кому принадлежат все обнаруженные отпечатки пальцев... Они даже не побеспокоились снять отпечатки пальцев, оставленные на ботинках Стэна Фарра. Перед нами выступает женщина и говорит, что кто-то взял это тело за ноги и поволок. Но никто почему-то не потрудился снять хотя бы отпечатки пальцев с ботинок! Ведь что произошло? Заведомо согласившись с первой же выдвинутой версией, они провели следственную работу лишь в том объеме, какой был необходим, чтобы подтвердить эту версию".

В течение двух дней Хейнс допрашивал детектива Грега Миллера, пытаясь доказать, что полицейские проявили халатность при сборе улик на месте. При этом он ссылался на инструкцию о порядке проведения расследования на месте преступления, которая действовала в полицейском управлении Форт-Уэрта. Хейнс с пристрастием допрашивал Миллера о пятнах крови, с которых не был сделан соскоб для последующего лабораторного анализа, о тех местах в особняке, которые не были тщательно осмотрены в целях обнаружения возможных отпечатков пальцев, о кусочках целлофанового пакета, на которые никто не обратил внимания и по которым иногда даже ходили, производя осмотр помещения, о еще одном целлофановом пакете для мусора, который, по словам шофера "скорой помощи", валялся около особняка, но так и не был обнаружен следователями, а также о странных обстоятельствах, при которых были найдены туфли Бев Басе. Одна из туфель была обнаружена там, где и предполагалось - на дорожке, по которой убегала Басе. Но местонахождение второй туфли сразу установить не удалось. Она была обнаружена лишь позже. Хейнса больше всего интересовало то, как она была найдена.

- Кто тот человек, который принес вам туфлю? - спросил он у детектива Миллера.

- Это был не человек, - вынужден был признаться Миллер. - Это была собака.

Собака? Хейнс посмотрел в сторону жюри и многозначительно поднял бровь, словно хотел спросить: "Я не ослышался?" Подумать только: какая-то собака, преспокойно разгуливавшая по территории особняка, нашла потерянную туфлю и услужливо принесла ее полиции! Позже Хейнс показал фотографию, снятую на месте преступления. На ней была изображена собака, которая без всякого сопровождения свободно разгуливала по столовой среди таких важных вещественных доказательств, как испачканные кровью телефон, сигареты и куски разбитого стекла. Где-то на заднем плане был виден полицейский, равнодушно наблюдавший за собакой. В перерыве Хейнс сказал репортерам: "Не удивительно, что по территории бродила собака с башмаком в пасти. Полиции было на все это наплевать. Как еще можно охарактеризовать их отношение, если, расследуя дело об убийстве, они позволили своим собакам спокойно разгуливать по месту преступления чуть ли не с сигаретой в зубах?"

Случай с собакой был скорее смешным курьезом, но обвинению стало не до смеха, когда оно поняло, к чему клонит Хейнс, обрушивший на их свидетеля целый град вопросов. Обвинители попросили Хейнса дать им для ознакомления документ, который тот цитировал в ходе допроса Миллера. Это была фотокопия нескольких страниц должностной инструкции полицейского управления Форт-Уэрта о порядке проведения расследования на месте преступления. Положения этой инструкции, утверждал Хейнс, свидетельствовали о том, что следователи отнеслись к сбору улик халатно. Хейнс отказался передать документ обвинению, указав, что в свое время защита просила включить его в качестве своего вещественного доказательства, но обвинение выступило с протестом, в результате чего его вычеркнули из списка. "Они хотят, чтобы и волки были сыты, и овцы целы", - заметил по этому поводу Хейнс, обращаясь к Доулену. Однако по-настоящему страсти вокруг инструкции разгорелись чуть позже, когда Джо Шэннон обвинил защиту в преднамеренном искажении содержания полицейского документа, поскольку при снятии ксерокопии был умышленно выпущен тот раздел инструкции, в котором говорилось, что при сборе улик на месте преступления следователи могут поступать так, как считают нужным, а не следовать строго ее предписаниям. Шэннон обвинил Хейнса в том, что в результате его допроса "создалось неправильное впечатление, будто этот полицейский не выполнил требований инструкции, в то время как защита умышленно опустила ту ее часть, которая подтверждала правильность его действий".

Хейнс подпрыгнул как ужаленный и заявил, что замечание Шэннона - это "грубое и оскорбительное обвинение". Он тут же потребовал, чтобы судья рекомендовал присяжным оставить без внимания слова обвинителя. Но Доулен отказался, указав, что, если на то пошло, защита вообще не получала разрешения зачитывать этот документ. Когда присяжных отпустили, Фил Бэрлсон внес формальное ходатайство прекратить процесс из-за неправильного его ведения. Судья, к великому облегчению обеих сторон, отклонил ходатайство.

В течение последующих нескольких дней обвинение представило множество вещественных доказательств, включая целый ряд окровавленных предметов, которые должны были подтвердить уже внесенные в протокол показания свидетелей:

- пробитую пулей трехметровую дверь, через которую был сделан первый из четырех выстрелов по Стэну Фарру;

- фотоснимки тел Стэна Фарра и Андрии Уилборн, сделанные в морге. Тело Фарра было сфотографировано с четырех точек, чтобы лучше была видна каждая из четырех пулевых ран. На отдельной фотографии была снята обнаженная грудная клетка Андрии, на которой была хорошо видна пулевая рана чуть ниже левой груди;

- окровавленную полосатую майку, которая была на Андрии в ночь убийства;

- окровавленную сорочку Стэна Фарра;

- дюжину всевозможных образцов и фотоснимков кровавых пятен, оставленных в подвальном помещении, где было найдено тело Андрии, а также на двери, ведущей в подвал;

- образцы крови, обнаруженной около столовой, где была ранена Присцилла и убит Фарр, на полу в коридоре, вдоль которого волокли тело Фарра, а также на дорожке, по которой Присцилла пыталась убежать от убийцы в первый раз;

- туфли и сумочку Бев Басе;

- две пули. Одна из них была найдена на лестнице, где по Фарру был сделан первый выстрел, а вторая - за стеклянной дверью, которая могла быть пробита пулями, выпущенными, по словам Гаврела, Калленом Дэвисом, с тем чтобы разбить стекло и проникнуть в особняк. Ранее обвинение предъявило еще пять пуль. Одна из них была обнаружена под телом Андрии Уилборн, а остальные четыре - в столовой. Позже, когда обвинение вызовет в качестве свидетеля Фрэнка Шиллера, директора лаборатории полицейского управления Форт-Уэрта, будут предъявлены еще две пули, извлеченные из тела Стэна Фарра. И последняя пуля находилась пока рядом с позвоночником Гаврела. Все десять пуль полностью вписывались в версию обвинения. Убийца застрелил сначала Андрию Уилборн - это была первая пуля. Затем он перезарядил пистолет в ожидании следующих жертв. Второй пулей была ранена Присцилла. Третьей, четвертой, пятой и шестой пулями был убит Фарр. Седьмой пулей был ранен Гаврел. Этим объяснялось также и то, что убийца не выстрелил в Бев Басе, а погнался за ней - у него больше не было патронов. Гаврел показал, что, перед тем как выстрелить в стеклянную дверь и войти в дом, убийца перезарядил пистолет;

- кусочки целлофанового пакета для мусора, найденные в столовой, на лестнице, где был убит Фарр, и в подвальном помещении. Сам пакет, обнаруженный наверху в спальне, тоже был предъявлен в качестве вещественного доказательства;

- искусственные волоски с парика, прилипшие к целлофановому пакету.

Для опознания вещественных доказательств был вызван детектив Гэри Николе, работавший вместе с Грегом Миллером. В ходе перекрестного допроса Фил Бэрлсон акцентировал внимание на трех стаканах, найденных на кухне, наличие которых должно было доказать, что в тот вечер между девятью и двенадцатью часами Андрия Уилборн была в доме не одна. Бэрлсон спросил, была ли обнаружена какая-нибудь жидкость в одном из этих стаканов. Николе ответил, что была, но никто так и не проверил, какая именно.

Вопрос: Разве вас не учили, что, проводя расследование на месте преступления, следует сохранять любые обнаруженные там жидкости?

Ответ: Нас учили действовать по собственному усмотрению.

Вопрос: Тогда что же вы сделали с содержимым стакана? Вылили? Выпили?

Ответ: Я вылил его в раковину.

Выпаливая скороговоркой один вопрос за другим, Бэрлсон спросил у Николса, сделал ли тот слепки следов, обнаруженных рядом с особняком, отдал ли на анализ ворсинки с ковра и обивки, снял ли отпечатки пальцев с ботинок Фарра и, наконец, обнаружил ли в доме "пластмассовые пакетики с белым порошкообразным веществом".

На каждый из этих вопросов Николе давал отрицательный ответ.

Окровавленные сорочка Фарра и майка Андрии, а также другие вещественные доказательства были разложены на столе рядом со скамьей присяжных и оставались там в течение всего судебного процесса. По мере того как предъявлялись все новые и новые вещественные доказательства, коллекция окровавленных предметов все более разрасталась. Все выглядело так, будто на сцене постепенно возводились декорации для какого-то страшного действа.

Наступило время заслушать свидетельские показания Бев Басе. Фил Бэрлсон, высокий седовласый адвокат из Далласа, уже хорошо к этому подготовился. Хотя Васе и считалась наиболее сильной свидетельницей обвинения, он уже видел в ее будущих показаниях множество слабых мест. Главным среди них были весьма странные отношения между Басе и Присциллой Дэвис. Бэрлсон ни на минуту не верил, что их связывали обычные отношения матери и подруги ее дочери, как это утверждало обвинение. Не верил он и в то, что между ними сложились отношения двух сестер - младшей и старшей. Здесь было нечто другое. Никто, разумеется, ни разу не произнес слов "лесбийская любовь", и никто не представил каких-либо конкретных доказательств такой связи, однако множество красноречивых намеков защиты и постоянное напоминание об особых отношениях между этими двумя женщинами заронили соответствующую мысль в сознании многих.

Позже Бэрлсон так объяснял свою теорию: "Присцилла знала, кто был убийцей, и решила этим воспользоваться. В ту ночь все мысли Бев были сосредоточены на Каллене - ведь накануне в клубе "Рангун рэкит" они обсуждали с Присциллой ее развод. Вспомните: у Присциллы в ту пятницу не все складывалось так гладко и просто. Ей стоило большого труда уговорить врача дать ей фальшивую справку. Она долго притворялась, поэтому, когда в следующий понедельник узнала о решении судьи, ей захотелось тут же с кем-нибудь поделиться своей новостью. Бев говорит, что собиралась в тот вечер переночевать у Ди. Вздор! Ведь она прекрасно знала, что Ди уже договорилась со своим возлюбленным остаться на ночь у него. Просто Бев захотелось узнать подробнее, что же произошло в тот день в суде. Я убежден, что тогда ночью им каким-то образом удалось встретиться и договориться назвать убийцей Каллена. Может быть, они знали имя настоящего убийцы, а может быть, и нет, но они решили свалить все на Каллена".

Когда Бев Басе, красивая девушка с копной золотистых волос, заняла место для дачи свидетельских показаний и начала свой рассказ, в зале не было человека, который слушал бы ее более внимательно, чем Фил Бэрлсон.

Басе рассказала о том, как в тот роковой день 2 августа она приехала в особняк на собственном автомобиле. Это было, как ей помнится, примерно в полдень. Накануне из Хьюстона вернулась Андрия, гостившая там у бабушки, поэтому Бев решила взять девочку с собой и отправиться вместе с ней за покупками. Далее Бев Басе рассказала, как сама выбрала для Андрии майку и помогла той одеться. Это лишь укрепило в сознании присутствовавших представление об Андрии как о невинном ребенке, во всем полагавшемся на старших подруг и членов своей семьи и полностью доверявшем им.

Тим Карри считал чрезвычайно важным, чтобы присяжные стали испытывать симпатию и добрые чувства к Андрии, чтобы она представлялась им мягкой, чувствительной натурой с артистическими наклонностями, девочкой, которая приходила в восторг от красоты окружавшего ее мира, существом столь добрым и нежным, что могла научить уживаться друг с другом птицу и кошку. Ведь до сих пор присяжные знали лишь то, что девочке было 12 лет и что ее уже нет в живых. В своих письменных показаниях Басе трогательно рассказывала о том проведенном вместе с Андрией дне, когда девочка, поделившись впечатлениями о своей поездке, потом долго стояла у витрины зоомагазина с одной лишь целью - "поболтать" с продававшимися там зверюшками. Но защита, разумеется, уже заранее ознакомилась с этими показаниями, поэтому, когда Басе дошла до эпизода у зоомагазина, Хейнс заявил протест, сказав, что это к делу не относится. Протест был принят - и присяжные так никогда и не услышали эту историю. Басе и Андрия вернулись в особняк около четырех часов. В это время там уже были Присцилла и Ди со своим приятелем. Они поболтали примерно час, а может быть, и дольше. Затем приехал Бубба Гаврел.

В самом начале показаний Бев Басе Тим Карри установил, что девушка знала семью Дэвисов в течение семи лет, поэтому вряд ли могла обознаться. Окружной прокурор поинтересовался, куда еще заезжали Басе и Гаврел в тот вечер 2 августа, а также попросил рассказать об их случайной встрече с Фарром и Присциллой в клубе "Рангун рэкит", умело подводя ее к моменту убийства. Басе вспомнила, что из клуба они выехали примерно в 11.30 вечера, минут через двадцать после того, как оттуда уехали Фарр с Присциллой. У нее, как и у Гаврела, в тот вечер часов не было, поэтому время она могла назвать лишь приблизительно. Затем она рассказала, как они подъехали к особняку и как, выйдя из машины Гаврела, она услышала что-то похожее на крик, доносившийся из дома.

Басе почти слово в слово подтвердила версию Гаврела. Во дворе она увидела человека в черном. Первое, что ей пришло в голову, было: они наткнулись на грабителя, пытавшегося проникнуть в дом.

- А что сказал этому человеку Бубба Гаврел? - спросил окружной прокурор.

- Он сказал: "Эй, послушайте, что здесь происходит? Куда все подевались?" Человек ответил: "Они все там. Я вас проведу".

По словам Басе, Гаврел пошел за ним, а она - за Гаврелом, держась от него на расстоянии нескольких шагов. Они прошли мимо гаража и направились по дорожке к двери, ведущей в столовую. Это был главный вход в особняк.

Вопрос: На каком расстоянии вы находились от человека, когда подошли к хорошо освещенному месту?

Ответ: Насколько мне помнится, Бубба был от него на расстоянии одного метра, а я шла сразу же за Буббой.

Вопрос: Вы узнали человека в черном?

Ответ: Да, узнала, когда он повернул за угол.

Вопрос: Вы сказали что-нибудь, когда человек повернул за угол?

Ответ: Да. Я сказала: "Бубба, это же Каллен!" Тогда человек повернулся и выстрелил, Бубба вскрикнул, споткнулся и упал прямо передо мной.

Вопрос: А что делал подсудимый потом?

Ответ: Он нагнулся над Буббой и протянул к нему руку.

Вопрос: Когда он нагнулся, какое расстояние было между ним и Буббой?

Ответ: Наверное, с полметра. Я закричала, и тогда он [Каллен] выпрямился и посмотрел мне прямо в лицо. Я бросилась бежать... Он погнался за мной.

Вопрос: Как долго вы стояли друг против друга?

Ответ: Несколько секунд.

Вопрос: Вы ему что-нибудь сказали?

Ответ: Я сказала: "Каллен, прошу вас, не стреляйте в меня! Это же я, Бев!" Я все время кричала: "Каллен, прошу вас, не стреляйте в меня! Это я, Бев!"

Басе рассказала, как перепрыгнула через невысокую ограду и побежала в сторону Хален-бульвара, все время петляя, так как боялась, что человек может выстрелить в любую минуту. "Я то и дело оборачивалась и видела, что он за мной гонится", - сказала она дрожащим голосом. Когда она взглянула на Каллена, сидевшего в противоположном конце зала, у нее задрожали руки. "Я видела у него в руках целлофановый пакет и знала, что там пистолет. Я не слышала, стрелял ли он, потому что у меня звенело в ушах... К тому же я все время кричала: "Каллен, прошу вас, не стреляйте в меня! Это я, Бев!" Пробежав примерно три четверти пути [по направлению к Хален-бульвару], я обернулась и снова его увидела. Не знаю, стоял он или бежал. Помню только, он поднимал свой пакет все выше и выше... Я боялась, как бы он не начал стрелять, и продолжала бежать то по дорожке, то по траве, все время петляя. Когда я вновь обернулась, его уже не было. Он исчез куда-то".

После этого присяжных попросили покинуть зал суда, и Карри стал расспрашивать Басе о том, что она сказала Роберту Сохиллу (владельцу автомашины, в которую та вскочила на Хален-бульваре), а затем охраннику Джону Смедли и двум полицейским, подъехавшим чуть позже. Окружной прокурор пытался доказать, что в то время девушка все еще находилась в крайне возбужденном состоянии из-за всего увиденного, и потому ее показания должны восприниматься с учетом вызванного этим потрясения, в результате чего и возникла возможность каких-то неточностей в ее показаниях при сопоставлении с показаниями других свидетелей.

Хотя обвинение было вполне довольно тем, как вела себя Басе, Карри знал, что могут возникнуть трудности в связи с одним вопросом. По словам Басе, она назвала Каллена Дэвиса убийцей четырем лицам, которых встретила сразу же после всего случившегося. Этими лицами были: Роберт Сохилл (владелец автомашины, в которую она вскочила на Хален-бульваре), охранник Джон Смедли и двое полицейских. Но получилось так, что в течение нескольких недель расследования, которое началось сразу же после убийства, следствие не очень-то старалось отыскать Сохилла. Басе просто-напросто не запомнила фамилии водителя машины, в которую вскочила в ту ночь на Хален-бульваре, а сам Сохилл не спешил объявиться по собственной инициативе. К великому смущению и замешательству Карри, Сохилла удалось разыскать лишь с помощью объявления, помещенного в газете защитой. Таким образом, человек, который мог бы частично подтвердить показания Басе, выступал теперь в качестве свидетеля не обвинения, а защиты. Позже в ходе перекрестного допроса защита задаст Басе вопрос об "объявлении в газете", из которого она и узнала фамилию Роберта Сохилла. Доулен не разрешит ей отвечать на этот вопрос, но Карри все равно будет уверен, что рано или поздно защита вызовет в суд Сохилла и что его показания не будут полностью соответствовать тому, что рассказала Басе. Рано или поздно этот неприятный момент должен был наступить, и обвинению не оставалось ничего другого, как покорно ждать его и постараться пережить. А пока Карри хотел задать свидетельнице лишь два последних вопроса. Прежде всего он хотел получить от нее подтверждение того, что после их случайной встречи в клубе "Рангун рэкит" Басе не встречалась с Присциллой Дэвис "в течение трех или четырех дней".

Окружной прокурор знал, что его последний вопрос был самым трудным для Басе. Нахмурив брови, он подошел к столу, вынул что-то из конверта и, быстро повернувшись к ней, спросил: "Вы узнаете, кто здесь?" Когда Басе взглянула на фотографию застывшего тела Андрии Уилборн, лежавшей на полу в подвале, слезы так и хлынули у нее из глаз. "Это... Андрия..." - с трудом проговорила она. После этого она уже никак не могла овладеть собой и была под руки выведена из зала. После получасового перерыва Доулен объявил, что свидетельница больше не может давать показаний, поэтому суд переносится на завтра. Это был жестокий, но необходимый ход со стороны обвинения. Карри хотел, чтобы в течение хотя бы одного вечера присяжные хорошенько поразмыслили над показаниями Бев Басе, прежде чем на нее обрушится со своими вопросами защита.

Неожиданный перерыв дал адвокатам возможность сравнить показания, данные Басе в разное время, и выявить в них противоречия. На следующее утро Ричард Хейнс стал метать громы и молнии в адрес юной свидетельницы. К всеобщему удивлению, однако, та вела себя довольно уверенно. Временами казалось, что перед вами избалованная девчонка из богатой семьи, а временами - просто глупый подросток, но защите так и не удалось сбить ее с толку по ключевому вопросу: в стрелявшем она узнала Каллена Дэвиса. Вместо этого Хейнсу пришлось сосредоточить свое внимание на другом: он принялся доказывать, что Бев Басе отнюдь не была такой уж невинной девушкой, совершенно случайно ставшей свидетельницей страшного преступления и теперь старавшейся рассказать суду все, что сохранилось в ее памяти. Еще в начале допроса окружной прокурор спросил, что в тот вечер пил Стэн Фарр в клубе "Рангун рэкит". Басе ответила тогда, что это был бурбон^*. Теперь, однако, она сказала, что не помнит. "Может, это был "шивас"?" - спросил тогда Карри, на что Басе несколько наивно ответила: "А что такое "шивас"?" Прокурор пояснил ей тогда, что "шивас" - это один из популярных сортов виски, а затем поспешил перейти к другому вопросу. Но теперь задавать вопросы наступила очередь Хейнса, и он не преминул вернуться к этому еще раз.

^* (Кукурузное или пшеничное виски. - Прим. перев.)

Вопрос: Мисс Басе, вы хорошо разбираетесь в спиртных напитках?

Ответ: Что вы имеете в виду?

Вопрос: Вы, конечно, не пытаетесь создать у присяжных впечатление, будто вы так наивны, что не видите разницы между "шивасом" и бурбоном?

Ответ: Извините, но я действительно не знаю, что это. Хейнс задал затем несколько вопросов о ее "личной проблеме" и о ее "особых отношениях с Присциллой Ли Дэвис", после чего поинтересовался, чем они все занимались на квартире у Брента Краза примерно за час до той случайной встречи в клубе "Рангун рэкит". Скрывая колкость своих вопросов за отеческой улыбкой, Хейнс допытывался, что же они все-таки делали "в той маленькой комнатке". Его особенно интересовала 13-летняя сестра Брента Краза. "Она находилась там все время или потом ушла?" - интересовался защитник. Басе готова была вот-вот разрыдаться. И дело было не в том, что говорил Хейнс, а в том, как он это говорил.

- Я не понимаю, что вы этим хотите сказать, - проговорила она дрожащим голосом.

- Дело в том, - сказал Хейнс, наклонившись поближе к свидетельнице, - что вы оставались в той маленькой комнатке совсем одни, не так ли?

Ответ: Я уже не помню.

Вопрос: Когда вы находились в той маленькой комнатке, вы не принимали ничего такого, что могло бы как-то повлиять на ваше настроение?

Ответ: Нет, этого не было.

Вопрос: И вы не видели, как Гэс Джеймс Гаврел прятал что-то в карманчик своих трусов? Какое-то зеленое вещество в целлофановом пакетике?

Ответ: Нет, не видела.

После этого Хейнс более часа заставлял свидетельницу чуть ли не по минутам отчитываться во всем, что она делала до и после убийства, точно называть время и место всех событий и указывать, кто что делал и куда потом отправился. Он попросил установить в зале большую черную доску. Как только Басе отвечала на очередной его вопрос, Хейнс тут же отмечал ее ответ мелом так, чтобы все ее ответы легко можно было видеть со скамьи присяжных. Всякий раз, когда свидетельница говорила "я не помню", Хейнс писал на доске три большие буквы "Я. Н. П." Очень скоро там появился весьма длинный и хорошо видный присяжным список таких "Я. Н. П.", который оставался на доске до самого конца судебного процесса. Таким образом, в ответ на то, что обвинение для большего впечатления украсило зал суда окровавленной одеждой Стэна Фарра и Андрии Уилборн, Хейнс придумал собственные "декорации". Напомнив Бев Басе о ее показаниях в октябре 1976 года, примерно через два месяца после убийства, Хейнс стал выяснять подробности ее разговора с Робертом Сохиллом.

Вопрос: Итак, 16 октября 1976 года вы умолчали о том, что сказали этому человеку [Сохиллу], что в вашего возлюбленного стрелял Каллен Дэвис. Это так?

Ответ: Да, так. Это было мое первое показание, и тогда меня о таких подробностях не спрашивали.

Вопрос: Вы старались говорить правду, не так ли?

Ответ: Да, старалась.

Вопрос: Таким образом, получается, что вы точно не помните, что именно говорили этому человеку в машине, не так ли? Вы либо назвали имя Каллена Дэвиса, либо сказали, что это был владелец большого дома на холме, да?

Ответ: Я не помню, что именно сказала тогда.

Вопрос: Ну, а теперь, выходит, вспомнили. У вас память стала лучше, да?

Ответ: Теперь я уже пришла в себя и могу спокойно собраться с мыслями.

Хейнс извлек еще одно письменное показание, которое Басе давала рано утром 3 августа детективу К. Р. Дэвису. Подойдя поближе к скамье присяжных, как бы давая понять, что хочет, чтобы все его выслушали внимательно, Хейнс зачитал отрывок из показаний Басе, в котором говорилось: "Когда мы шли по дорожке, я услышала громкие крики, доносившиеся из дома. Я услышала женский крик. Мне кажется, раздался выстрел... Передо мной и Буббой шел человек..."

Ставя следующий вопрос, Хейнс смотрел на свидетельницу поверх своих старомодных очков.

Вопрос: Сейчас в своих показаниях вы продолжаете настаивать на том, что человек в черном не шел вместе с вами и Буббой, когда вы услышали выстрел?

Ответ: Да.

Вопрос: Значит, то, что вы заявили 3 августа, - неправда?

Ответ: Там нарушена последовательность. Я сейчас все объясню.

Вопрос: Вы хотите сказать, что, когда [детектив] Дэвис заносил в протокол ваши показания, он сделал это не в той последовательности?

Ответ: Если вы спрашиваете, лгу ли я, отвечаю: нет. Но такой постановкой вопроса вы очень затрудняете

Вопрос: Вы говорите, что услышали какой-то звук, похожий на выстрел?

Ответ: Я не уверена, какой это был звук. Какими бы непоследовательными и нелогичными ни были вопросы, Басе отчаивалась все больше и больше, а Хейнс, казалось, все с большим подозрением относился к ее столь ненадежной памяти. Отвечая на один из его вопросов, она заметила: "Я могу все это пояснить, если вы позволите..."

- Не сомневаюсь, - сказал Хейнс. Сняв очки, он отошел от места для дачи показаний с таким видом, будто хотел сказать, что на сегодня с него хватит всякой лжи. - Я в этом просто уверен, - добавил он. Это вызвало улыбку у присяжных, и некоторые из них переглянулись. Но Хейнс еще не закончил. Он продолжал задавать свидетельнице вопросы о шуме, который ей послышался.

Вопрос: Не хотите ли вы сказать, что этот звук сопоставим со звуком выстрела?

Ответ: А что означает слово "сопоставим"?

На этот раз несколько присяжных уже громко рассмеялись. Хейнс был явно в ударе. Неожиданно он без всякого предупреждения с треском хлопнул по столу своим портфелем. Раздался такой грохот, что его можно было услышать в другом конце зала.

- Вот что такое "сопоставим", - сказал Хейнс, снисходительно улыбнувшись свидетельнице. - Это похоже на выстрел из пистолета?

Басе ничего не ответила, но по выражению ее лица все было и так ясно.

В своих попытках усомниться в правдивости показаний Бев Басе и очернить ее точно так же, как это было сделано в случае с Присциллой Дэвис, защита очень рассчитывала на саму Басе. Адвокаты были уверены, что рано или поздно наступит момент, когда она либо солжет, либо вызовет негативную реакцию у присяжных. А это даст защите возможность хотя бы косвенным образом поставить под сомнение правдивость ее показаний, как это уже и произошло в случае с Присциллой.

Ранее в ходе перекрестного допроса Хейнс уже интересовался взаимоотношениями Басе с Присциллой.

Вопрос: Отношения между вами и Присциллой Ли Дэвис носили личный характер, не правда ли?

Ответ: Я вас не понимаю.

Вопрос: Она была для вас большим, чем просто мать Ди. Вы обсуждали с ней и свои личные проблемы, не так ли?

Ответ: Да, несколько раз.

Вопрос: Когда в августе 1975 года у вас возникла одна проблема сугубо личного характера, вы обратились за помощью к Присцилле Ли Дэвис, да?

Ответ: Да.

Вопрос: При решении этой проблемы вы воспользовались фамилией Присциллы Ли Дэвис, верно?

Ответ: Я уже не помню.

Именно этого и ждал Хейнс. Он извлек документ, чтобы освежить ее память. Басе подтвердила, что документ был написан ее рукой и что под ним стояла фамилия Присциллы Ли Дэвис. Убедившись, что Басе полностью признает достоверность документа, Хейнс продолжил допрос.

Вопрос: Таким образом, Присцилла Ли Дэвис поехала вместе с вами туда, где вы решили свою личную проблему, так?

Ответ: Так.

Вопрос: Кроме того, она оказала вам денежную помощь, не так ли?

Ответ: Она одолжила мне некоторую сумму.

Вопрос: А сколько тогда вам было лет?

Ответ: Шестнадцать.

Хотя Доулен и запретил защите употреблять слово "аборт", он все же разрешил задавать вопросы, касающиеся предыдущих показаний Басе. "Этого было вполне достаточно, чтобы нейтрализовать ее как свидетельницу", - заметил впоследствии один юрист. Из сложившейся теперь ситуации было ясно, что Бев Басе сама затянула на своей шее веревку чуть ли не год тому назад, когда в декабре 1976 года давала письменные показания. Хейнс не торопился захлопывать мышеловку и ждал, пока наступит четвертый, и последний день дачи показаний. Держа в руках выписку из журнала клиники, делавшей аборт, он задал сначала вопрос, обращалась ли Бев Басе к врачу за "консультацией" в августе 1975 года. Та сказала, что не помнит.

Вопрос: Вы помните, что в декабре 1976 года, когда вы давали показания в суде, вас спросили, не жалуетесь ли вы на свое здоровье, и вы ответили, что здоровье у вас хорошее и что оно было хорошим всегда?

Ответ: Да, помню. Хейнс поправил очки и зачитал выдержку из протокола ее предыдущих показаний: "Подвергались ли вы каким-либо операциям в течение последних пяти лет?" - "У меня как-то удалили зуб мудрости. Вот, пожалуй, и все".

Вопрос: Это так?

Ответ: Да, так.

Вопрос: Таким образом, ответ, который вы дали в декабре, не был правдивым?

Ответ: Не был. Просто я хотела как можно быстрее обо всем этом забыть, и в самом деле забыла. Не успел Хейнс перейти к очередному вопросу, как Бев Басе разрыдалась. Дрожащим от слез голосом она попросила Доулена объявить перерыв, что тот и сделал. Обвинение быстро проводило Басе в боковую комнату, где Карри повторил ей то, что не раз говорил Присцилле: "Говорите только правду". Он чувствовал, что адвокаты Каллена уже израсходовали все свои патроны. Конечно, им удалось запятнать репутацию Басе намеками на ее связь с Присциллой Дэвис, но поколебать главное в ее показаниях они все же не сумели. Басе успокоилась и вновь заняла место для дачи показаний. Теперь она была исполнена решимости собрать всю свою волю и довести дело до конца. Хейнс тоже чуть смягчил тон.

Вопрос: Вы обращались к медику за консультацией в августе 1975 года?

Ответ: Да, обращалась.

Вопрос: Значит, когда вы сказали "нет", вы просто забыли об этой консультации, не так ли?

Басе медлила с ответом. Когда Хейнс повторил вопрос, хотя и в другой формулировке, все подумали, что она вот-вот опять расплачется.

Вопрос: Правда заключается в том, что вы отнюдь об этом не забыли. Вы просто решили, что об этом никто не узнает. Я правильно говорю?

Ответ: Нет, это не так.

Вопрос: Пытаясь разрешить свою проблему, вы воспользовались именем своей сестры. Верно?

Ответ: Да.

Вопрос: Таким образом, в журнале стоит имя вашей сестры, не так ли?

Ответ: Да.

Вопрос: И после того, как [на том же заседании] с показаниями выступила Присцилла Ли Дэвис, она рассказала вам, что ее тоже спрашивали об этом и что она солгала. Это так?

Ответ: Нет, не так.

Вопрос: И вы хотели было снова забыть об этом инциденте, но вчера вдруг узнали, что суду были представлены выдержки из записей в журнале, разве не так?

Ответ: Нет, мистер Хейнс. Все это не так! Я уже сказала вам, что просто хотела поскорей забыть об этом и действительно забыла.

Бев Басе готова была снова расплакаться, но на этот раз Хейнсу уже было все равно - больше у него к ней вопросов не было.

Допрос свидетелей продолжался уже 35 дней, не считая уикендов, праздников и других перерывов. В течение всего этого времени защита методически обрабатывала присяжных, умело построив допрос лучших свидетелей, имевшихся в арсенале обвинения; Хейнс решил, что уже заслужил стаканчик-другой, хотя особой необходимости в этом и не чувствовал: то, чего он успел добиться, и без того подняло ему настроение. Он был уверен, что защите удалось "выбить из седла" двух из трех свидетелей обвинения. Во всяком случае, он этого добьется, когда начнет вызывать в суд собственных свидетелей. Он не был уверен лишь в отношении Бев Басе. Если уж она сама не дискредитировала себя в глазах присяжных, то он сделать это, пожалуй, будет уже не в состоянии. Окружной прокурор, конечно же, вовсю расписывает газетчикам, какой прекрасной свидетельницей оказалась Басе. Как ни горько было Хейнсу сознаваться в этом, но он понимал, что прокурор был прав. Теперь уже стало очевидным, что показания Бев Басе не подтвердили версию защиты о сговоре между нею и Присциллой.

Хейнс, однако, был вовсе не намерен отказываться от нее вообще. Ведь ему не нужно было ничего доказывать. Единственное, что он должен был сделать, - это заронить у присяжных сомнение. А это само сыграет свою роль, когда наступит момент решать, испытывают ли они "разумные сомнения" в виновности подсудимого. Хейнс из собственного опыта знал, что присяжные могут верить в то, что Басе говорила правду, и одновременно считать, что она вступила в сговор с целью свалить всю вину на Каллена. Одно было несомненно: присяжные отметили преданность Басе Присцилле и ее открытую враждебность к Каллену. Именно этого и добивался Хейнс. Он хотел, чтобы такое впечатление сохранилось у присяжных и к тому моменту, когда придет время выносить вердикт.

На следующее утро обвинение приступило к допросу охранника Джона Смедли, и Хейнс, Бэрлсон и Майк Гибсон стали готовиться к очередному неприятному для них эпизоду. Как они и предполагали, Смедли полностью подтвердил все, что сказала Басе. Самым сокрушительным для них ударом было то, что Доулен разрешил Смедли повторить в присутствии присяжных все сказанное Басе сразу же после преступления. Она сказала ему тогда: "Это был Кал лен. Это он стрелял. Я сама видела его мерзкую, отвратительную рожу. Он хочет убить и меня. Он гнался за мной всю дорогу". После этого у защиты не оставалось никаких шансов опровергнуть показания Смедли.

Больше всего, однако, защиту беспокоил следующий свидетель обвинения - Джим Слотер, специалист по отпечаткам пальцев из полицейского управления Форт-Уэрта. С самого начала обвинение признало, что ни один из отпечатков пальцев, снятых в доме № 4200 на Мокингберд, не соответствовал отпечаткам пальцев Каллена Дэвиса. Но пока еще никто ничего не сказал об отпечатке ладони. У защиты имелись сведения о том, что обвинение готовит сенсационное заявление о возможности вполне определенно установить, кому принадлежит кровавый отпечаток ладони, оставленный на наружной стороне двери, ведущей в подвальные помещения. Собственный специалист защиты тщательно изучил это пятно, но не смог найти сходство ни с одним из других обнаруженных там отпечатков. Судя по заявлениям обвинения, ему, по-видимому, все же удалось идентифицировать этот отпечаток. Джо Шэннон сказал: "Мы считаем это чрезвычайно важным". Когда репортеры спросили Хейнса, не может ли он пролить свет на происхождение этого загадочного отпечатка, тот ответил: "Можете с кем угодно побиться об заклад, что этот отпечаток не принадлежит Каллену Дэвису. Если сделаете ставку побольше, выиграете немало". Но, говоря это, Хейнс понимал, что, возможно, выдает желаемое за действительное.

На следующий день в течение большей части утреннего заседания Хейнс пытался поставить под вопрос квалификацию Джима Слотера как специалиста по опознанию отпечатков ладони, но судья Доулен его не поддержал.

"У нас было препаршивое настроение, когда они приступили к допросу Слотера, - признался впоследствии Фил Бэрлсон. - Даже если бы он просто подтвердил возможность принадлежности этого отпечатка Каллену, мы попали бы в весьма незавидное положение". Но получилось так, что загадочное происхождение отпечатка выяснилось так же неожиданно, как и появилось.

Вопрос: У вас есть какое-либо мнение относительно принадлежности этого отпечатка?

Ответ: Да, есть.

Вопрос: И каково же это мнение?

Ответ: Отпечаток принадлежит Орилии Купер. По лицу Каллена Дэвиса, как всегда, нельзя было прочесть ничего, но Бэрлсон все же не удержался и, вздохнув с облегчением, нервно поправил галстук. Орилия Купер работала экономкой в доме № 4200 на Мокингберд. То, что считалось "кровавым отпечатком ладони", на самом деле оказалось старым отпечатком, снятым с испачканной кровью двери. Этот отпечаток мог появиться там еще за несколько дней до убийства. Позже Марвин Коллинс объяснил все это так: "Мы подняли этот вопрос исключительно из-за того, что об этом отпечатке уже говорилось в присутствии присяжных, и поэтому сочли необходимым объяснить его происхождение. Я и не думал, что это вызовет у защиты такую нервозность. Когда же мы это поняли, то постарались как-то этим воспользоваться".

Обвинение завершало допрос своих свидетелей, и приближалось время, когда должна была наступить очередь защиты. Оставалось допросить лишь двух свидетелей обвинения - Феликса Гвоздзя, врача из округа Таррент, который производил вскрытие трупов Стэна Фарра и Андрии Уилборн, и Фрэнка Шиллера, директора лаборатории криминалистики в Форт-Уэрте, на которого была возложена весьма ответственная миссия - объяснить происхождение и причастность к делу всех вещественных доказательств. В конечном итоге смысл работы Шиллера состоял в том, чтобы подтвердить обоснованность выдвинутого обвинения на основании косвенной улики, а именно: доказать, что пуля, которой была убита Андрия Уилборн, была выпущена из того же пистолета, из которого был убит Стэн Фарр.

Почти два месяца назад, излагая перед присяжными существо дела, Тим Карри сам признал, что обвинение построено на косвенных уликах. При этом, однако, он обещал представить факты, которые подтвердят, что Стэна Фарра и Андрию Уилборн убил один и тот же человек. Все, казалось, было так просто. Но когда Шиллер принимал присягу, все взоры присяжных, как бы предчувствовавших суровое испытание, которому тот вскоре будет подвергнут, были обращены к человеку, находившемуся на противоположном конце зала, - Ричарду Хейнсу. Выглядел он весьма внушительно в своей тройке и дорогих ковбойских сапогах ручной работы. Попыхивая трубкой, он внимательно рассматривал каждое вещественное доказательство через увеличительное стекло. Возможно, это только казалось, но наблюдатели, в течение многих дней следившие за ходом процесса, заметили, что по этому случаю он даже сделал себе седые виски. Как и всякий выдающийся адвокат, он был отчасти детективом и актером. Присяжным просто невозможно было определить, где кончается одна роль и начинается другая. Возможно, Хейнс и сам этого не знал.

Показания Шиллера пункт за пунктом подтверждали рассказ трех главных свидетелей о том, где и при каких обстоятельствах произошла кровавая расправа 2 августа. По мере того как регистрировалась и предъявлялась в качестве вещественного доказательства каждая пуля, Шиллер рассказывал, где она была обнаружена и в каком состоянии. Некоторые пули, сказал Шиллер, слишком сильно повреждены, и поэтому сличить их было довольно трудно, но пуля, извлеченная из тела Фарра, полностью соответствовала пуле, найденной на полу в столовой. Эта пуля в свою очередь совпадала с пулей, которой была убита Андрия Уилборн. Все вместе они соответствуют пуле, обнаруженной за дверью на лестнице. Нет никаких оснований, сказал Шиллер, сомневаться в точности и достоверности сделанных выводов. Он хотел было рассказать присяжным, что по меньшей мере еще три эксперта, нанятых защитой, изучили все эти пули и пришли к такому же заключению, но протест Хейнса прервал его. К этому времени Шиллер уже в течение двух с половиной утомительных дней давал свои показания.

В понедельник 17 октября, когда началась девятая неделя судебного разбирательства, за Шиллера взялся Хейнс. Прежде всего он замутил воду тем, что вновь поднял вопрос о "судейской пуле", которая столь странным образом была прислана по почте несколько недель тому назад. Затем он принялся доказывать, что любая из десяти пуль, выпущенных из одного и того же пистолета, не будет похожа одна на другую, поскольку каждая из них оставит в стволе свой след. Никто пока не предъявил суду пистолет, из которого было совершено убийство в особняке, напомнил он присяжным. Вместо этого, однако, появилось много нового оружия. Помимо пистолета Хораса Коупленда, в распоряжение суда попал еще один пистолет 38-го калибра. ("Его прислал какой-то тип из Уичита-Фолз", - объяснил потом один из обвинителей.) Этот пистолет защитой упоминался тоже для того, чтобы отвлечь внимание, и Хейнс сделал это весьма удачно. Шиллер сам произвел несколько выстрелов из этого пистолета. Сейчас же Хейнс хотел, чтобы тот подтвердил, что, хотя он и знал, что все пули во время эксперимента были выпущены из одного и того же пистолета, доказать это на основании баллистической экспертизы все же не смог.

"На данном этапе, - заметил Марвин Коллинс во время перерыва, - вся стратегия защиты построена на проволочках. Мы изо всех сил бьемся над тем, как сосредоточить внимание присяжных на главном, а они делают все, чтобы отвлечь это внимание на второстепенные детали. Чем дольше это будет продолжаться, тем большая будет вероятность того, что присяжные совсем выпустят из поля зрения действительные факты".

К началу седьмой недели судебного процесса уже половина мест в зале суда пустовала. Один присяжный подолгу клевал носом. Другие тоже не проявляли к разбирательству особого интереса. Похоже было, что они испытывали те же чувства, что испытывают дети, когда взрослые разговаривают через их головы. Создавалось впечатление, что вокруг них все теперь изъяснялись исключительно эвфемизмами. Никто не употреблял слово "аборт", а предпочитал говорить о "личных проблемах"; кокаин превратился в "белое порошкообразное вещество", а марихуана - в "зеленые листья".

Мучения Фрэнка Шиллера тем не менее продолжались. Настроение у юристов было не многим лучше, чем у присяжных, хотя они по крайней мере делали вид, что знают, о чем идет речь. После утомительнейшего заседания, во время которого Хейнс спросил Шиллера, не думает ли тот, что Андрия Уилборн была убита в упор с расстояния менее полутора метров, репортеры поинтересовались, зачем он все это делает. Зачем он задает и задает бесчисленное множество вопросов?

Хейнс ответил: "Этим вопросом я хочу лишь показать, что обвинение само установило такое расстояние, чтобы подтвердить собственную же версию".

Когда об этом сказали Толли Уилсону, тот взорвался: "Я скажу вам, что все это показывает! Это показывает, черт возьми, что убийца знал, в кого стрелял! Это показывает, черт побери, что он действовал умышленно! И это показывает, что, когда этот подонок стрелял, он смотрел двенадцатилетней девочке прямо в глаза!"

На седьмой, и последний день мучений Шиллера зал суда покинули даже группи^*. Хейнс задал Шиллеру последнюю серию вопросов - на сей раз о волосках от парика и о том, как они были обнаружены на месте преступления. Когда Хейнс наконец умолк, Тим Карри буквально вскочил со своего места и заявил: "Если суд не возражает, обвинение хотело бы на этом прекратить допрос своих свидетелей".

^* (Девушки, которые за плату приглашаются сторонами на судебные заседания в качестве "публики" для создания в зале соответствующей атмосферы. - Прим. перев.)

Суд, разумеется, не возражал. Если на то пошло, против этого уже не возражал никто. Поэтому, услышав такое заявление, все присутствовавшие в зале вздохнули с облегчением.

Когда Ричард Хейнс обратился к суду с предварительным изложением позиции защиты, в зале не было ни одного свободного места. Во время его речи толпившиеся в проходах женщины расталкивали друг друга, пытаясь хоть одним глазком взглянуть на знаменитого адвоката из Хьюстона.

Он начал с мотива преступления. По утверждению обвинения, этим мотивом было решение судьи Эйдсона увеличить размер алиментов, выплачиваемых подсудимым. Защита собиралась доказать явную несостоятельность такого утверждения. "Мы докажем, - заявил Хейнс, - что Присцилла Ли Дэвис знала о наличии добрачного соглашения. Она знала, что не имеет никаких прав на состояние семьи Дэвисов, поскольку оно является собственностью только этой семьи. Какой же это мотив преступления, если в действительности решение суда давало Каллену Дэвису возможность экономить деньги? Ведь суд обязал его выплачивать только 5000 долларов ежемесячно, в то время как до этого [до разрыва] Присцилла тратила 20000 в месяц".

Хейнс обещал присяжным "пригласить Роберта Сохилла, который подтвердит, что мисс Басе несколько вольно обошлась с фактами. Мы также расскажем о взаимоотношениях между Присциллой Дэвис и Беверли Басе. Мы покажем, что в признании Каллена Дэвиса виновным заинтересована прежде всего Присцилла Дэвис. Мы также покажем, что это и в интересах Буббы Гаврела, который в действительности признался, что "не знает, кто в него стрелял"". Хейнс подчеркнул, что обвинение сочло удобным для себя не вызывать в суд полицейского Джимми Содерса, одного из нескольких свидетелей, заявивших, что они слышали, как Гаврел сказал это. Обвинение утверждало, что в тот момент Гаврел был в шоковом состоянии, но защита покажет, что в действительности тот достаточно трезво оценивал обстановку, так как попросил санитара "скорой помощи" выбросить пакетик с марихуаной.

"Мы представим вам Стэна Фарра совершенно в ином свете", - сказал Хейнс. В течение нескольких недель, предшествовавших его убийству, Фарр носил с собой пистолет. Ему не повезло в делах, и несколько человек имели к нему претензии. "А Стэн Фарр имел дело с такими людьми, - продолжал Хейнс, - которые не очень-то любят подавать в суд на своего должника". К моменту убийства у Фарра было (так по крайней мере утверждал он сам) 100000 долларов, и Хорас Коупленд знал об этом. Защита покажет, что Коупленд был человеком, который внушал Фарру страх. Что касается У. Т. Рафнера, то его показания отнюдь не будут использованы для какого-то очернения Присциллы. "Здесь, - заметил Хейнс, на мгновение оторвавшись от своих записей, - Присцилла Ли Дэвис, как мне кажется, и сама уже все нам разъяснила". Он будет допрошен с другой целью - установить, что в течение некоторого времени у него был ключ от входной двери особняка Дэвисов, как, впрочем, и у целого ряда других весьма темных личностей.

И наконец, защита докажет, что налетчики охотились за Стэном Фарром. Хейнс умышленно использовал множественное число, чтобы подчеркнуть свою уверенность в том, что в данном случае речь идет более чем об одном человеке. Он еще раз повторил, что, по его глубокому убеждению, налетчики принадлежат к той категории людей, "которые не обращаются в суд, когда возникает необходимость собрать долги". Что касается Андрии Уилборн, заключил Хейнс, то она стала "случайной жертвой". Присцилла тоже не была главным объектом нападения, равно как и Бубба Гаврел, который оказался на месте преступления совершенно неожиданно.

Свою краткую вступительную речь Хейнс завершил несколько загадочно: "Возможно, когда защита закончит изложение собственной версии, произойдут некоторые события, которые вас удивят... события, о которых на данном этапе никто пока не догадывается".

Этот заключительный намек на возможность каких-то непредвиденных событий вызвал множество комментариев в газетах, а возможно, заставил призадуматься даже обвинение. В действительности же это заявление отражало лишь уверенность защиты в том, что самостоятельно производимое ею расследование рано или поздно принесет желаемые результаты. Стив Самнер уже начал увязывать воедино сотни всевозможных деталей и сведений, собранных его сыщиками. Эти сведения поставлялись различными, не связанными друг с другом категориями людей: друзьями Каллена, друзьями Присциллы и совершенно новой группой лиц, не входящих ни в ту, ни в другую категорию. Эта группа (или "другой мир", как ее стали называть защитники) включала в себя представителей чуть ли не всех слоев общества Форт-Уэрта, начиная от мелких торговцев наркотиками и уголовников и кончая самыми богатыми и известными людьми в городе. Хотя защита и заронила в сознание присяжных мысль о том, что убийство могло быть совершено кем-то из "другого мира", все же необходимо было сосредоточиться на какой-то одной версии. Рафнер отпадал. Последний раз он появлялся в особняке чуть ли не за полтора года до трагических событий, поэтому подозревать его в совершении преступления было делом малоперспективным. Более вероятным было предположить, что это сделал Хорас Коупленд. Во-первых, как раз перед убийством в особняке он кружил возле Стэна Фарра и Присциллы. Во-вторых, его самого уже не было в живых. Разумеется, защите не нужно было называть имя убийцы - ей достаточно было вызвать у присяжных "разумное сомнение" в виновности Каллена. Защите важно было убедить присяжных, что главным объектом нападения был Стэн Фарр, поскольку, как доказывали адвокаты, у Каллена Дэвиса не было причин для расправы с Фарром. Ведь Фарр, подчеркивал Самнер, жил в особняке в течение чуть ли не 15 месяцев до убийствами Каллен знал об этом. Более того, несколько свидетелей, включая Джерри Томаса и Карин Мастер, были готовы показать, что Каллен и Фарр неоднократно встречались на светских раутах и всегда вели себя вполне дружелюбно. Пока адвокаты вновь и вновь рассматривали свою версию и решали вопрос, в какой последовательности вызывать свидетелей, Самнер вдруг выдвинул предположение, что им, возможно, видна пока лишь верхушка айсберга и что Хорас Коупленд был всего лишь пешкой в этом "другом мире". Все может обстоять значительно сложнее. Смерть самого Коупленда может иметь прямое отношение к делу. В течение последних нескольких дней Самнер пытался войти в контакт со свидетелем, показания которого должны были произвести сенсацию. Об этом, конечно, еще было рано говорить, но вполне возможно, что через недельку-другую найдется такой человек, который камня на камне не оставит от предъявленного Каллену обвинения. А тем временем защите предстояло заслушать целый ряд других свидетелей, в задачу которых входило показать, что обвинение произвело расследование лишь в тех пределах, которые были ему нужны, чтобы подтвердить заранее сделанные выводы, и ограничилось привлечением лишь тех свидетелей, которые эти выводы должны были подкрепить. Как и обещал Хейнс, на следующее утро защита приступила к опровержению выдвинутого обвинением "мотива" преступления. Главным доказательством защиты был существовавший, по ее словам, добрачный договор. Ферн Фрост, которая, как было установлено, работала личной секретаршей Каллена в период его совместной жизни с Присциллой, показала, что вечером 27 августа 1968 года она привезла этот документ в отель "Грин оукс", где его должны были подписать Каллен и Присцилла. Она была уверена, что, прежде чем подписывать документ, Каллен с ним ознакомился. Он никогда ничего не подписывал, внимательно не прочитав сначала весь текст. Как это часто бывало, он обнаружил в тексте опечатку и обратил на это ее внимание. Фрост не могла сказать с абсолютной точностью, прочитала ли соглашение Присцилла, но в том, что та "перелистала страницы", она была совершенно уверена. На следующее утро, сказала Фрост, Присцилла позвонила ей и спросила, подписывала ли аналогичный документ первая жена Каллена. "Я ответила, что не знаю и что даже если бы и знала, то все равно не имела права обсуждать этот вопрос с нею", - сказала Фрост, обращаясь к присяжным. Во время перекрестного допроса обвинение попыталось выявить противоречия между нынешними показаниями Фрост и теми, которые она давала ранее. Не хочет ли она сказать, что подготовила документ в тот же день, когда привезла его на подпись? Ранее в своих показаниях она утверждала, что документ был подготовлен "за две недели" и даже "за восемь месяцев" до того. Обвинение также заявило, что дата на документе была впечатана на другой машинке. Для дачи дальнейших показаний по вопросу о добрачном соглашении защита вызвала в суд Бет Олдридж, бывшего члена торговой палаты, которая заявила, что как-то на обеде Присцилла сказала ей, что подписала это соглашение, поскольку "семья Каллена думала, что мне нужны его деньги. Я подписала его, чтобы убедить их, что это не так".

Сесил Манн, адвокат из Форт-Уэрта, чья контора в течение ряда лет вела дела империи Дэвисов, заявил, что он вместе с Калленом и Кеном Дэвисами участвовал в совещании в "Мид-континент" 2 августа, когда Каллен получил сообщение, что судья Эйдсон вынес невыгодное для того решение по их делу. Реакция Каллена, вспомнил Манн, была такой, словно "ничего особенного не произошло. Он не проявил при этом каких-то особых эмоций. Я не заметил на его лице никаких признаков ненависти или вспышки гнева". Манн обратил внимание присяжных на то, что, несмотря на долг в размере 11 миллионов долларов, Каллен "оставался в завидном положении, если говорить о его личном состоянии". Увеличение выплаты, добавил он, составляло "лишь ничтожную сумму по сравнению с имевшимися в его распоряжении деньгами". Манн признал, что решение суда о замораживании авуаров и капиталовложений корпорации Каллена Дэвиса повлекло за собой необходимость обращаться за разрешением в суд по поводу каждой сделки. Однако, заявил он суду, "это неудобство не вызвало особых затруднений". Кроме того, решение судьи Эйдсона было временным. Развязка затянувшегося бракоразводного процесса уже "была близка", сказал в заключение Манн, давая понять, что Каллен Дэвис отнюдь не был раздосадован этим незначительным для него поражением и с надеждой смотрел в будущее, когда он обретет наконец свободу. Во время перекрестного допроса этого свидетеля Толли Уилсон попытался представить Каллена Дэвиса черствым, беспринципным человеком, которого меньше всего интересовала семья. Свое огромное состояние он хотел сберечь только для себя. Судья Доулен запретил ссылаться на тяжбу между Калленом и его братом Биллом, но разрешил обвинению задать несколько вопросов по поводу документов, относящихся к этому делу. Из этих документов следовало, что личные Долги Каллена составляли не 11, а 16 миллионов долларов. Задолженность лишь одной компании, по словам Билла Дэвиса, достигла 46 миллионов долларов. Кроме того, утверждал он, Каллен использовал фонды корпорации для гарантий выплаты по другим займам, чем "увеличил задолженность корпорации на сумму, превышающую 150 миллионов долларов". Таким образом, заявил Толли Уилсон, складывается впечатление, что финансовые проблемы Каллена были связаны отнюдь не с "ничтожной частью" его состояния. Протоколы судебных заседаний достаточно убедительно показывали, что Присцилла задела его за живое. Уилсон подробно расспросил Манна о его встрече 2 августа с Калленом и Кеном Дэвисами, обратив внимание присяжных на то, что Билла Дэвиса умышленно не пригласили на это совещание. Манн показал, что до совещания Каллен встречался со своей приемной дочерью Ди Дэвис.

- Говорил ли вам [на совещании] Каллен Дэвис, что Андрия вернулась в город? - спросил Уилсон свидетеля.

Манн сказал, что не помнит.

- А когда он узнал о решении судьи Эйдсона, он как-нибудь отреагировал на это?

Манн ответил, что не помнит, отреагировал ли на это как-то Каллен или Кен. "Но на лице у Каллена не было положительно никаких признаков ненависти", - повторил Манн.

- А разве убить на глазах у ребенка его любимую кошку - это не акт ненависти? - спросил Уилсон настолько неожиданно, что никто не успел и глазом моргнуть. Хейнс вскочил как ужаленный и гневно заявил протест. Доулен подозвал всех обвинителей и защитников к себе, чтобы как-то охладить их пыл. Толли Уилсон, конечно же, знал, что не имел права задавать этот вопрос, но вовсе не жалел об этом. Вряд ли ему еще хоть раз во время этого процесса представится возможность обвинить Каллена Дэвиса в каком-либо неблаговидном поступке, совершенном до убийства.

В течение последующих нескольких дней защита сконцентрировала все свои атаки на Буббе Гавреле. Дорис Костелло, дежурившая в ту ночь в отделении "скорой помощи" в больнице Джона Питера Смита, показала, что, когда привезли Гаврела, тот был в "сознании" и с достаточно ясной головой, чтобы назвать свою фамилию, адрес, номер телефона и подписать согласие на операцию. Обвинение в свою очередь спросило у Костелло, видел ли Гаврел Присциллу в ту ночь. Костелло ответила, что, насколько ей известно, не видел.

Следующим давал показания санитар "скорой помощи" Пол Гохин. Он сказал присяжным, что, войдя в ту ночь в особняк, увидел Гаврела, сидевшего на полу с телефоном в руках. Когда он спросил у него, куда его ранили, Гаврел ответил: "Не знаю. Увезите меня отсюда". Когда Гохин спросил, кто в него стрелял, Гаврел дал такой же ответ: "Не знаю. Скорее увезите меня отсюда". Через несколько минут, когда Гохин пытался на заднем сиденье "скорой помощи" стащить с Гаврела брюки, тот вынул два пакетика марихуаны и сказал: "Выбросьте это". Гохин сказал далее, что выбросил пакетики в окно машины. Бев Басе "ругалась... и была слишком возбуждена, - продолжал Гохин. - У нее были остекленевшие глаза... как у человека, принявшего наркотик". Гохин сказал присяжным, что на "скорой помощи" больше не работает, а служит теперь полицейским в одном из пригородов Форт-Уэрта.

В рассказе Гохина было немало неясностей, но обвинение почему-то не обратило на это внимание присяжных. Уже в тот момент, когда санитары вносили Гаврела в карету "скорой помощи", были совершены довольно серьезные правонарушения. Разве Гохин не знал, например, что иметь при себе марихуану было нарушением закона? Разве он не понимал, что марихуана - это вещественное доказательство? Если он знал это и понимал, тогда зачем выбросил ее в окно? Как он это сделал? Опускается ли вниз заднее стекло "скорой помощи"? Через какое именно окно он выбросил марихуану? Все эти вопросы имели самое прямое отношение к делу, но обвинение почему-то не задало их.

Когда защита пригласила своего следующего свидетеля, обвинение пришло в замешательство. Этим свидетелем был Джимми Содерс, полицейский из Форт-Уэрта. Почему обвинение не вызвало этого одного из главных свидетелей, стало ясно, когда Содерс сообщил, что на вопрос о том, кто в него стрелял, Гаврел ответил: "Я не знаю этого человека". Однако обвинение все же отыграло очко во время перекрестного допроса. Когда Содерс спросил у Бев Басе, кто стрелял в ее возлюбленного, та ответила: "Каллен Дэвис. Я видела, как он стрелял. Я его знаю".

Крупнокалиберным орудием в наступлении защиты на Гаврела стал Томми Джорден, который находился с ним в палате интенсивной терапии. Но еще до того, как Джорден занял место для дачи показаний, стало очевидным, что это крупнокалиберное орудие может выстрелить и в другую сторону.

Допрос Джордена был продуманным риском. Некоторые обстоятельства его личной жизни могли заставить присяжных усомниться в правдивости его показаний. Уже больше года тот был безработным, подал заявление на выплату ему постоянного пособия на том основании, что из-за травмы спины стал полностью нетрудоспособным, и имел более чем косвенное отношение к судебным делам по искам о причинении телесных повреждений (он был замешан в трех таких делах, одно из которых еще не было закончено). Каким бы несправедливым ни было возможное суждение о нем, у всех складывалось впечатление, что Джорден - довольно темная личность. Ричард Хейнс, однако, был уверен, что все эти обстоятельства можно будет утаить от присяжных. Учитывая важность того, что, по словам Джордена, он услышал, стоило пойти на риск.

Джорден показал, что 3 августа, то есть на следующий день после убийства, к ним в палату пришел отец Гаврела. По словам Джордена, между отцом и сыном произошел следующий разговор:

Отец: Ты знаешь, кто в тебя стрелял?

Сын: Нет, не знаю. Все произошло так быстро, и там было так темно, что я не разглядел.

Отец: Это сделал Каллен. Девчонка [Бев Басе] сказала, что это был он. Поэтому, если кто-нибудь будет тебя об этом спрашивать, ты так и говори. Кто-то же должен за все это заплатить.

После того как Гаврел-старший ушел, продолжал Джорден, он завязал с Буббой разговор, в ходе которого тот снова подтвердил, что не знает, кто в него стрелял. Тогда Джорден сказал: "Послушай, если в тебя стрелял такой богач, ты и сам можешь разбогатеть. Ты же можешь подать на него в суд".

На это, по словам Джордена, Гаврел ответил: "Ты прав. Я просто об этом не подумал".

В ходе перекрестного допроса выявилось странное обстоятельство: только через четыре месяца Джорден решился наконец рассказать об этом разговоре. Свидетель отклонил утверждение обвинения о том, что пошел на это, "чтобы улучшить свое [материальное] положение".

Когда Джорден закончил дачу показаний, обе стороны заявили, что он помог разбирательству дела. Вызов его в суд соответствовал генеральной линии защиты, которая, в частности, состояла в том, чтобы оставить у присяжных впечатление, будто обвинение приглашало лишь тех свидетелей, которые подтверждали его версию случившегося. Бэрлсон, например, полагал, что обвинение может стать жертвой собственной самоуверенности. Оно уже так свыклось со своей концепцией, что утратило способность замечать ее недостатки или принимать во внимание вновь обнаруженные слабые места, которые намеревалась использовать защита. "Они думают, что мы стреляем вслепую", - заметил Бэрлсон. Сам он, однако, был уверен, что, продолжая стрелять вслепую достаточно долго, защите в конце концов удастся поразить цель.

В данном случае речь шла прежде всего о Роберте Сохилле, следующем свидетеле защиты. Поскольку этот человек первым столкнулся с Бев Басе, когда та убегала от преследовавшего ее убийцы, возникал вопрос: почему обвинение не вызвало его в суд? Можно было предположить, что рассказ Сохилла будет противоречить показаниям Бев Басе, и это на самом деле было так. Басе утверждала, что, вскочив в машину Сохилла, назвала имя убийцы. При этом она говорила то ли о Каллене Дэвисе, то ли о "владельце большого дома на холме". В своих показаниях, однако, Сохилл отрицал это. Он сказал, что имя Дэвиса упоминалось только один раз, когда девушка заметила: "Дело в том, что Дэвисы сейчас разводятся". Однако в ходе дальнейшего допроса Сохилла стало выплывать нечто новое. Это "нечто" пока еще не было очевидным фактом, но со временем стало "приобретать все более реальные очертания в сознании присяжных. Некоторая путаница в определении точного времени происшедших событий возникла еще ранее, но теперь ситуация еще более обострилась. Сохилл был абсолютно уверен, что в ту ночь позвонил в полицию в 12.20. Он вспомнил, что, когда уходил вместе со своими коллегами по службе из бара "Рамада-инн", кто-то проворчал, что закрывать бар в полночь просто неприлично. Сохилл вспомнил, что еще посмотрел на часы в холле, а затем на свои собственные. И те и другие показывали ровно 12.05. Расстояние между баром и тем местом на Хален-бульваре, где он впервые увидел Бев Басе, было ровно 15 км (он для верности проверил это позже). Учитывая, что ему пришлось сделать разворот на шоссе № 20, а также то, что он ехал с нормальной скоростью, весь путь должен был занять у него 13 минут. Еще минуты две прошло с того момента, когда он посадил Басе в машину и позвонил в полицию. Таким образом, получалось, что он вызвал полицию ровно в 12.20. Однако по записям в журнале дежурств полиции звонок от Сохилла поступил на 22 минуты позже (и по меньшей мере на 20 минут позже того момента, когда Присцилла начала стучать в дверь соседнего дома, умоляя его владельцев вызвать полицию). Это несоответствие стало еще более очевидным, когда вспомнили, что охранник Джон Смедли, прибывший на место как раз в тот момент, когда Сохилл звонил в полицию, сказал, что все это произошло в 12.47. Записи в журнале дежурств диспетчерской службы Смедли подтвердили это.

Следующий свидетель защиты внес в это еще одну загадку. Джон Бруче, главный управляющий транспортной фирмой, сказал присяжным, что когда в ту ночь они с женой проезжали мимо особняка по Хален-бульвару, то увидели, как по аллее, ведущей к дому Дэвисов, медленно ехала какая-то большая, дорогая автомашина последней марки. Цвет он не разглядел, хотя и успел заметить, что машина была одноцветной (в отличие от синего "кадиллака" с белой крышей - машины Каллена, которая, как предполагалось, стояла в то время в гараже в центре города). По мнению Бруче, это случилось в 10.50 вечера. Свое утверждение он обосновывал тем, что, когда они с женой выехали со стоянки у церкви в центре города, они посмотрели на часы на здании банка "Континентал", которые показывали 10.33. Он вспомнил, что в тот день они обещали приходящей няне быть дома до 11.00. По дороге они еще заехали в магазин разменять деньги. Таким образом, когда они проезжали мимо особняка Дэвисов, на часах должно было быть около 10.50. Получалось, что все это произошло по меньшей мере за час до того, как Присцилла и Стэн Фарр вернулись домой. Хейнс отпустил свидетеля и прошелся мимо присяжных, многозначительно закатывая глаза и почесывая в затылке. При этом на его лице было такое выражение, словно он хотел сказать: "Интересно, кто же был в той машине?"

Как бы там ни было, но защита добилась своего. Теперь уже возникли сильные сомнения относительно точного времени всех событий. Выявленный перерыв, длившийся от 20 до 57 минут, был как будто бы и незначительным, если учесть масштабы всего случившегося, но все же достаточно долгим, чтобы дать возможность вступить в сговор. Необходимо было все-таки выяснить, что же это была за машина (или машины), которая въезжала на территорию особняка и выезжала оттуда. Поэтому защита вызвала своего следующего свидетеля, который должен был подтвердить, что в ночь, когда были совершены убийства, Каллен Дэвис ездил на своем пикапе. Джейк Смит, ночной дежурный на платной стоянке для автомобилей у здания банка "Континентал нэшнл", где Каллен держал и свой бело-синий "кадиллак", и пикап, показал, что 2 августа Дэвис выехал из гаража на своем пикапе в 5.30 вечера. Джейк Смит знал точно, что в полночь, когда закончилась его смена, "кадиллак" Каллена все еще стоял в гараже. "Машина г-на Дэвиса была видна мне из будки, - с уверенностью сказал Смит, - поэтому я точно знаю, что она стояла там все время". Желая доказать, что он не ошибся, Смит извлек журнал дежурства за 2 августа, где были отмечены номера всех машин, остававшихся в гараже, когда он передавал смену. "Точно, - сказал он, показывая на список. - Вот он, этот номер". Смит добавил, что в ту ночь больше не видел ни Каллена, ни его пикапа.

"Ну и что? - сказал Джо Шэннон во время перерыва. - Это еще ничего не доказывает. Разве может кто-нибудь всерьез подумать, что у Каллена Дэвиса не было возможности воспользоваться другой большой и дорогой автомашиной?" В ходе перекрестного допроса обвинение использовало журнал дежурств в гараже, чтобы проследить за передвижением обеих автомашин Каллена в течение нескольких дней до убийств. Вечером 29 июля, вспоминал Джейк Смит, Каллен поставил свой пикап за "кадиллаком", вынул что-то из его багажника и положил в багажник пикапа, после чего уехал на пикапе. Вечером на следующий день (30 июля) в 11.15 вечера Смит делал обход гаража и видел, что пикап стоял на своем обычном месте. На следующее утро, однако, когда то же самое сделал его сменщик, пикапа на месте уже не было. Поскольку наступил уикенд, а по уикендам в гараже записей не ведется, нельзя было точно установить, сколько раз въезжали в гараж и выезжали из него оба автомобиля в субботу после обеда или в воскресенье. Смит уже сказал, что в понедельник 2 августа Каллен выехал из гаража на своем пикапе. Утром 3 августа пикап стоял уже в другом гараже, через дорогу, а "кадиллак" находился у дома Карин Мастер. Что же все это означало? По мнению обвинения, это могло означать лишь одно: где-то после полуночи Каллен или кто-то еще вернулся на пикапе, а уехал на "кадиллаке".

Накануне Дня всех святых^* Хейнс, Бэрлсон и другие адвокаты, посовещавшись, пришли к выводу, что настало время вызвать в суд Карин Мастер, которая могла бы подтвердить алиби Каллена Дэвиса. Карин должна была показать, что в ночь со 2 на 3 августа она проснулась в 12.40 и увидела, что Каллен спит рядом. В тот вечер она легла рано (часов в 9 или 9.30) и поэтому не знала, когда тот вернулся домой. Но она хорошо помнила, что проснулась в 12.40, потому что посмотрела на электронные часы на ночном столике. Как и в случае с некоторыми другими свидетелями, защита хорошо понимала, что, вызывая Карин Мастер в качестве свидетельницы, она идет на риск. Карин придется признаться перед жюри, что с сентября 1975 года и до утра 3 августа 1976 года (то есть до дня его ареста) Каллен жил у нее. Подняв столько шума по поводу распутства Присциллы, защита должна была испытывать некоторую неловкость от того, что теперь вынуждена была проливать свет и на любовные похождения Каллена. Трудно объяснить, почему многие из тех, кто возмущался бесстыдством Присциллы, не видели ничего плохого в том, что Каллен сожительствовал с Карин. Может быть, это объяснялось лишь тем, что Карин была на десять лет моложе Присциллы и находилась в более зависимом материальном положении. Но кто мог с уверенностью сказать, что лет через десять и она не превратится в такую же Присциллу? О том, сколько Присцилла тратила на туалеты, говорилось много, но никому почему-то не казалось странным, что Карин тоже была всегда одета с иголочки, щеголяя замшей, кожей и дорогими мехами. Ей, конечно, завидовали, но отнюдь не черной завистью. Присцилла воспринималась как коварная и опасная женщина, чего нельзя было сказать о Карин, и не это беспокоило защиту. Ее тревожило другое. Дело в том, что, когда вскоре после убийства Карин давала показания перед большим жюри, а затем еще раз, когда решался вопрос об освобождении подзащитного под залог, она ни словом не обмолвилась о том, что просыпалась в 12.40.

^* (31 октября. - Прим. перев.)

Для тех, кто уже пережил два месяца мучительного отбора присяжных и более двух месяцев допроса свидетелей, Карин Мастер казалась женщиной, достойной удивления и восхищения. Вероятно, это объяснялось тем, что было чрезвычайно трудно точно определить ее роль во всех этих странных событиях. Карин была, несомненно, собранной и смелой женщиной, воспитывавшей двух своих несчастных детей без нытья и жалоб, однако во многих отношениях она, казалось, болезненно зависела от окружающих. Она была хорошенькой (если так можно сказать о кукле), с блестящими карими глазами и улыбкой чистой, как у ребенка. Поскольку Карин была потенциальной свидетельницей, в зал суда ее не допускали. Несмотря на это, ее присутствие ощущалось повсюду. То она болтала с секретаршами, репортерами и друзьями в коридоре или в приемной у судьи, то все время что-то устраивала, то ухаживала за детьми, то с большой выдумкой готовила г обеды, которыми угощала затем Каллена и его людей. При этом она все время терпеливо чего-то ждала. Ждала каждый День. Казалось, что ничто уже не сможет поколебать ее веру и вывести ее из равновесия. Само присутствие Карин в Амарилло придавало значимость тем несколько двусмысленным доводам, к которым прибегала защита, чтобы добиться оправдания любимого ею человека.

Когда Карин заняла место для дачи свидетельских показаний и начала отвечать на вопросы, ее любезность и самообладание приняли почти карикатурную форму. Сложив руки на коленях, она внимательно выслушивала каждый вопрос Хейнса, затем нарочито медленно поворачивалась в сторону присяжных, широко им улыбалась и только потом отвечала.

Направляемая умелыми вопросами Хейнса, Карин описала события 2 и 3 августа так, как она их помнила. Было обычное утро, рассказывала она. Примерно в 7.30 или 8 часов утра Каллен уехал на "кадиллаке" к себе в контору. Она отвезла детей в школу, а сама всю первую половину дня провела в новом салоне красоты, о котором ей недавно рассказали. Во второй половине дня она отправилась с детьми в кафе-мороженое. Примерно в пять часов вечера позвонила секретарша Каллена и предупредила ее, что тот задерживается, что было вполне обычным явлением: Каллен часто возвращался домой, когда Карин и дети уже спали. Примерно в 6.30 вечера позвонила ее подруга Шерри Джонс и пригласила их с Калленом на ужин, на что Карин ответила: "Спасибо, но у меня ужин уже готов. Он в духовке. Каллен немного задерживается". Примерно в 8.30 Шерри Джонс позвонила еще раз, но Карин не помнила, о чем они тогда говорили. (По многочисленным слухам, ходившим в то время, Шерри Джонс звонила и третий раз, примерно в 11.30, и Карин сказала ей, что уже беспокоится за Каллена и собирается отправиться на его розыски. Карин, однако, отрицала это.) Где-то между 9.00 и 9.30 вечера, продолжала Карин, она приняла снотворное и легла спать. Обычно она ложится позднее, но в тот вечер что-то сильно устала.

- А что произошло потом? - спросил Хейнс.

- В 12.40 я проснулась и посмотрела на электронные часы. Каллен был в постели. Мне показалось, что он спит. На нем были одни трусы, и он был наполовину раскрыт. Потом я опять уснула.

Далее, сказала Карин, обращаясь к присяжным, примерно в 4.00 или 4.15 (по-видимому, она тогда не посмотрела на часы) раздался телефонный звонок. Она встала, обошла кровать и подняла трубку. Это был Кен Дэвис, который сказал, что хочет переговорить с братом. Карин помнит, что разговор был коротким - не более трех минут. Она слышала, как Каллен говорил: "Не может быть! Боже мой! Неужели? В кого стреляли?"

Вопрос: А что вы сделали потом?

Ответ: Я встала, подошла к Каллену. Он не спал... Я села на край кровати. Мы с недоумением смотрели друг на друга. Неожиданно раздался еще один звонок. Подняв трубку, я услышала мужской голос. Говорил инспектор Форд из полицейского управления. Он попросил к телефону мистера Дэвиса.

Стремясь внести во все полную ясность, Хейнс спросил затем у Карин: "Оказывал ли Каллен Дэвис и продолжает ли он оказывать вам материальную помощь?" Карин повернулась к присяжным и ответила: "Да". В заключение Хейнс спросил: "Вы любите его?" Карин снова медленно повернулась к присяжным, улыбнулась и сказала: "Да".

Джо Шэннон начал перекрестный допрос Карин Мастер с того, что поинтересовался, почему она все время поворачивается в сторону присяжных и улыбается. Карин вновь повернулась к присяжным, чуть помедлила с ответом, улыбнулась и сказала: "Лишь сейчас у меня есть возможность увидеть присяжных собственными глазами. Мне кажется, это очень симпатичные люди; а вы этого не находите?" Шэннон тут же пожалел, что задал ей этот вопрос, и постарался побыстрее перейти к другой теме. Он начал спрашивать ее о том, чем она занималась до и после убийства, подводя ее к событиям 12 августа 1976 года, когда она предстала перед большим жюри округа Таррент. Карин помнила тот день. Шэннон, обдумывая следующий вопрос, взял копию протокола допроса свидетелей перед большим жюри.

Теоретически (а точнее, по закону) Карин Мастер не должна была сообщать защите абсолютно ничего из того, что говорилось тогда в зале заседаний, но Шэннон был уверен, что она, конечно, все рассказала. Он не собирался раздувать все это, поскольку для него важнее было, чтобы присяжные сконцентрировали свое внимание на том, о чем он ее сейчас будет спрашивать. Подойдя к свидетельнице с копией протокола в руках, Шэннон спросил: "Вы помните, как вас тогда спросили: "Вспомните, что произошло между полночью и 4.00?" Вы помните, что ответили тогда: "Я не помню времени. Зазвонил телефон, и мы оба проснулись"?"

Карин закусила губу, словно хотела показать, что ей нужно хорошенько подумать. Затем она отрицательно покачала головой: мол, точно не припомнит ни вопроса, ни того, что ответила. Не дожидаясь ответа, Шэннон спросил, не помнит ли она, как сказала детективу К. Р. Дэвису: "Первое, что я осознала, - звонит телефон"? Карин ответила на это решительным "нет". Хорошо, сказал Шэннон, показывая ей еще один документ, из которого было ясно, что она не говорила детективу Дэвису о том, что просыпалась в 12.40 и видела Каллена в постели.

Вопрос: Вы говорили Шерри Джонс утром 3 августа: "Он разделся, лег в постель и заснул"?

Ответ: Нет, именно этих слов я не говорила.

Вопрос: Вы говорили Шерри Джонс: "Мне кажется, он вернулся домой между 12.30 и 1.00"?

Ответ: Я этого не помню.

Вопрос: Не хотите ли вы сказать, что, разговаривая с Шерри, вы были менее точны, чем сейчас, когда даете показания перед присяжными?

Ответ: Совершенно верно.

Еще в самом начале судебного процесса Доулен постановил, что присяжные не должны знать о том, что подсудимому было отказано в праве быть освобожденным под залог. Вот почему обвинению не было разрешено упоминать об этом судебном заседании, состоявшемся через девять дней после убийства. Таким образом, обвинитель обязан был чрезвычайно осторожно формулировать свои вопросы, ссылаясь при этом лишь на "предыдущие показания" свидетельницы. Шэннон вел допрос на высоком профессиональном уровне и быстро установил, что по меньшей мере в трех случаях, когда судебные власти допрашивали Карин о событиях той ночи, она ни разу не сообщила, что просыпалась в 12.40 ночи и видела Каллена в постели. Своим подругам Розмари Мейб и Шерри Джонс она об этом, правда, сказала, но все же было весьма странным, что во всех трех случаях, когда ей представлялась реальная возможность восстановить доброе имя Каллена, она ни разу и словом не обмолвилась об алиби.

Шэннон переключил теперь внимание свидетельницы на события, происшедшие 4 августа, когда Карин беседовала с Калленом Дэвисом около больницы Шика в Форт-Уэрте. Шэннона интересовал характер этой беседы.

Вопрос: Вы говорили большому жюри, что хотели знать для себя, когда точно Каллен действительно вернулся домой?

Ответ: Нет, не говорила.

Шэннон зачитал выдержку из протокола допроса свидетелей перед большим жюри: "Каллен, конечно, в самом начале разговора предупредил меня, что адвокаты не советовали ему обсуждать со мной подробности дела. Но я все же спросила - просто для себя, - в котором часу он вернулся домой, на что он ответил, что приехал где-то около одиннадцати".

На это Карин ничего не сказала, но при этом и виду не подала, что очевидное противоречие потрясло ее.

Вопрос: Почему же вы хотели знать для себя время его возвращения? Не потому ли, что не просыпались до четырех утра, пока вас не разбудил телефонный звонок?

Ответ: Нет, это не так!

Вопрос: Не говорил ли вам Каллен во время вашего разговора около больницы Шика, что он работал у себя в конторе, затем ездил к психотерапевту, а потом снова вернулся в контору, где проработал еще два или три часа? Не говорил ли он вам, что поехал затем поужинать, а потом вернулся домой? Это было в одиннадцатом часу.

Ответ: Да, говорил, и я сказала об этом большому жюри.

Вопрос: Но теперь вы это отрицаете?

Ответ: Я все перепутала.

Вопрос: Когда вы впервые сказали одному из адвокатов Каллена Дэвиса, что в 12.40 тот находился вместе с вами дома?

Ответ: Это было примерно тогда же, когда я давала показания перед большим жюри. Точно я уже не помню. Шэннону очень хотелось задать ей несколько вопросов о слушаниях по поводу освобождения подзащитного под залог, но он знал, что нарушение запрета, наложенного судьей, может сорвать все дело. Получилось, однако, так, что необходимость в этом отпала сама собой, так как Карин, сбитая, по-видимому, с толку бесконечными ссылками Шэннона на "предыдущее судебное разбирательство", вдруг спросила: "Вы имеете в ВИДУ слушания об освобождении под залог?"

Едва она произнесла это, как Хейнс вскочил со своего места и попросил у судьи разрешения подойти к нему на совещание. Было уже далеко за полдень, и было видно, что присяжные устали. Прежде чем Доулен объявил перерыв, Шэннону была предоставлена возможность задать свидетельнице последний вопрос.

- Это верно, - спросил он, - что, хотя ваши адвокаты и знали, что у вас имеется такая информация, вы все же не изъявили желания доложить о ней суду?

- Да, верно, - призналась Карин.

- Но почему?

- Мне она казалась несущественной.

Утром 31 октября, в понедельник, Шэннон вновь сосредоточил внимание Карин на ее показаниях перед большим жюри через девять дней после убийства. И вновь она сказала, что ей показалось несущественным докладывать большому жюри о том, что она просыпалась в 12.40. Кроме того, добавила она, "большое жюри меня об этом и не спрашивало".

Шэннон зачитал еще одну выдержку из протокола допроса свидетелей перед большим жюри.

Вопрос: Вы не помните, что и когда именно произошло в промежутке между 12 часами ночи и 4 часами утра?

Ответ: Я не помню точного времени. Мы оба спали, когда раздался телефонный звонок. Тогда мне показалось, что вопрос был сформулирован так: "Что произошло сначала из того, что вы помните?"

Шэннон продолжал мучить Карин Мастер настойчивыми вопросами о ее показаниях перед большим жюри, а та продолжала настойчиво утверждать, что говорила одну только правду.

"В то время, - говорила она, - тот факт, что я просыпалась в 12.40, совсем не доказывал ни виновность, ни невиновность. Он был несущественным. Тогда казалось, что он не имеет никакого значения".

Вопрос: Вы сказали большому жюри правду?

Ответ: Да, я сказала правду.

Вопрос: И 12 августа вы не знали, когда именно были совершены убийства?

Ответ: Нет, не знала.

Вопрос: А может быть, вы не сказали большому жюри, что этот человек, Томас Каллен Дэвис, лежал с вами в одной постели, именно потому, что просто не знали, какое время указать?

Ответ: Нет, это неправда.

Вопрос: Почему же тогда вы не сообщили детективу К. Р. Дэвису эту весьма важную для дела информацию?

Ответ: Как я позже узнала, К. Р. Дэвис был нанят Присциллой для выполнения ее личных поручений. Поэтому я подумала, что говорить ему об этом не следует.

Шэннон сообщил присяжным, что Карин была неправильно информирована и по этому вопросу. Присцилла действительно наняла нескольких бывших полицейских в качестве своих телохранителей, но К. Р. Дэвис в их число не входил.

Оставалось рассмотреть последний вопрос, имевший отношение к алиби Каллена. Защита вызвала в суд Джеймса Мейба, у которого были деловые и личные связи с Калленом. Тот показал, что в ночь, когда были совершены убийства, Каллен позвонил ему домой, чтобы обсудить предполагаемую поездку в Мексику, которую Мейб и его жена Розмари планировали совершить вместе с Калленом и Карин. Мейб вспомнил, что телефонный звонок раздался в 12.15 ночи. Он не мог утверждать, что Каллен действительно звонил из дома Карин Мастер. Но он помнил, что Каллен сказал ему, что звонит именно оттуда. Позже Джо Шэннон заметил, что звонок к Мейбу был не только подозрительно "удачным" по времени, но и представлялся ему явным надувательством. По словам Мейба, Каллен позвонил ему, чтобы навести кое-какие справки о необходимых для этой поездки визах. Но Каллен Дэвис был, можно сказать, экспертом по всяким заграничным визам и поэтому хорошо знал, что для въезда в Мексику достаточно иметь при себе паспорт, свидетельство о рождении или даже просто регистрационную карточку избирателя штата Техас. Поэтому возникал вопрос: зачем же ему понадобилось звонить Мейбу среди ночи? Не затем ли, чтобы создать алиби? Произведенный Шэнноном допрос Карин Мастер и Джеймса Мейба если и не разбил окончательно алиби Каллена Дэвиса, то, уж во всяком случае, пробил в нем большую брешь.

Позже Каллен ознакомил представителей печати и телевидения с собственной версией алиби, которая противоречила утверждению Карин о том, будто он сказал ей, что вернулся домой "в одиннадцатом часу". Согласно этой версии, вечером 2 августа Каллен задержался на работе, поужинал один, пошел в кино и вернулся домой в 12.15.

На этом был объявлен перерыв до понедельника.

В начале ноября в Амарилло вернулся У. Т. Рафнер.

Чтобы подготовить почву для его допроса перед присяжными, защита вызвала в суд Джерри Томаса и попросила его рассказать о драке, которая произошла у него с Рафнером в особняке в мае 1975 года. Томас сказал, что ударил Рафнера лишь после того, как тот, как ему показалось, потянулся в карман "за ножом или пистолетом". Следующий свидетель защиты, фармацевт из Форт-Уэрта, заявил присяжным, что в течение нескольких недель накануне убийства Присцилла заказала в аптеке "Саммит парк фармаси" несколько сотен пачек перкодана и перкосета (аналогичного болеутоляющего средства). В течение лишь шести недель, предшествующих убийству, сказал фармацевт Дэрил Спенс, Присцилла получила по рецептам 450 пачек перкодана. Олли Чоут, другой фармацевт, работавший в аптеке "Уиттен фармаси", дал показания, подтвердившие, что Присцилле обманным путем удалось получить еще больше болеутоляющих препаратов. По его словам, в течение четырех недель до 2 августа в аптеке "Уиттен фармаси" она приобрела по рецептам еще 250 пачек перкодана.

Д-р Томас Саймоне, который вместе с хирургом, оперировавшим Присциллу, выписывал рецепты на большую часть приобретенных ею болеутоляющих средств, показал, что, помимо Присциллы, он лечил также и Стэна Фарра, У. Т. Рафнера и Санди Гатри Майерс. Врач не вел записей, которые могли бы подтвердить, какое именно количество перкодана он прописал Присцилле, но вспомнил, что рецепты стал выписывать в июле 1975 года. Защиту, однако, больше всего сейчас интересовал период с 28 по 30 июля 1976 года. Адвокаты заявили, что 29 июля Санди Майерс случайно столкнулась с Присциллой в приемной д-ра Саймонса. Именно тогда она и сказала Санди Майерс: "Должно случиться нечто ужасное". Утром 30 июля, за несколько часов до начала очередного заседания по бракоразводному делу, Присцилла пришла к д-ру Саймонсу за уже выписанной ей справкой, в которой говорилось, что по состоянию здоровья она не может явиться в суд и поэтому назначенное разбирательство должно быть отложено. "Она сказала, - заявил д-р Саймоне, - что не может явиться в суд. Осмотрев ее, я с этим согласился". - Но разве вы не согласились выдать ей справку еще до того, как она пришла к вам на прием? - спросил Хейнс. - Да, согласился. Я сделал это, учитывая ее эмоциональное состояние в то время, - признался д-р Саймоне. Утром в тот день, когда ему предстояло выступить с показаниями в суде, У. Т. Рафнер проснулся в своей комнате в одном из мотелей Амарилло в довольно мрачном расположении духа. Перед ним стояло множество проблем, из которых не последнее место занимало то, что все еще не закончился испытательный срок его условного осуждения, назначенный после того, как в марте 1974 года он попался на торговле наркотиками. Рафнер знал, что некоторые из вопросов, которые будут ему заданы в суде, не очень-то понравятся инспектору, наблюдающему за его поведением, особенно если учесть, что Хейнс, скорее всего, сконцентрирует свое внимание как раз на периоде, когда ему был назначен испытательный срок. Рафнер еще ни разу не сидел в тюрьме, но знал, что теперь такая перспектива может оказаться для него вполне реальной, если Хейнсу удастся установить, что он нарушил правила поведения, предусмотренные для условно осужденных. По совету своего адвоката Рафнер решил ссылаться на 5-ю поправку к конституции и отказываться отвечать на вопросы, которые будут содержать обвинения против него самого.

Хейнс начал допрос Рафнера с того, что попросил его назвать род своих занятий. "Я член профсоюза электриков, - ответил тот. - Работаю также с мотоциклами".

Вопрос: Вы влюблены в Присциллу Ли Дэвис?

Ответ: Я влюблен во многих. С некоторыми из них я даже не знаком.

Этот ответ вызвал у присяжных улыбку.

До этого Хейнс никогда не встречался с Рафнером, но его поведение не было для него неожиданностью. Адвокат предполагал, что Рафнер постарается как-то рассмешить присяжных. Хейнс собирался так сформулировать вопросы, чтобы Рафнер сам рассказал о всех перипетиях своих бурных отношений с Присциллой, особенно об их ссорах, драках, оргиях и пьянстве. Прямота Рафнера в какой-то мере была даже на руку защите. В своих показаниях Присцилла описывала эпизод в Бостоне как случайную встречу и называла Рафнера "отвратительным типом", хотя тот вспоминал все это по-другому.

Вопрос: Когда вы были в Бостоне (штат Массачусетс), вы уже состояли в связи?

Ответ: Я не понимаю, что вы имеете в виду под "состояли в связи". Нас никто не связывал.

Вопрос: Вас, разумеется, никто не связывал, но вы уже были в близких отношениях, не так ли?

Ответ: У меня было где спать, и у нее было где спать.

Вопрос: И при этом не было никакой близости? Вы не делили с ней, так сказать, ложе?

Ответ: Да, делил.

Хейнсу вряд ли нужно было напоминать присяжным, что сожительство в Бостоне имело место по меньшей мере за четыре месяца до того, как Каллен и Присцилла разъехались. Рафнер отказался отвечать на вопросы об употреблении наркотиков во время трехдневной вечеринки по поводу его дня рождения в июне или во время их поездки в Колледж-стейшн 4 июля. Однако и в данном случае было ясно, что Присцилла и Рафнер продолжали интимную связь за спиной у Каллена. Хейнс хотел, чтобы присяжные взглянули на поездку в автофургоне его глазами, получили полное представление о собранной Присциллой (эдакой пчелиной маткой) компании, осознали, что ока не только разрешила своей дочери Ди и другим девочкам-подросткам отправиться в путешествие со взрослыми мужчинами, но и всячески содействовала этой поездке, несмотря на то что эти мужчины были вдвое старше их, уже подвергались аресту в связи с употреблением или незаконной продажей наркотиков и не видели ничего дурного в том, чтобы домогаться ласк от подвернувшихся под руку несовершеннолетних девчонок. Рафнер признал, что они "полюбили друг друга" вскоре после того, как Присцилла подала на развод (это было 30 июля 1974 года). В начале сентября он уже ночевал в доме № 4200 на Мокингберд. - Вы хотите сказать, что переехали туда? - спросил Хейнс. - Я перетащил туда кое-какие вещички, - признался Рафнер. - Несколько шортов, маек и пару джинсов. - И добавил: - У меня всегда одновременно несколько женщин. Но в сентябре он начал встречаться "исключительно" с Присциллой. Через пару недель, продолжал Рафнер, он перетащил в особняк почти все свои вещи: "четыре или пять сорочек, шесть или семь пар джинсов, две пары обуви и бритвенный прибор". Хейнс установил, что Ди Дэвис продолжала жить там же, а в скором времени в особняк перебрались и Санди Майерс, Лэрри Майерс и еще несколько человек, которые в течение какого-то времени жили там более или менее постоянно. Хейнс продолжал допрашивать свидетеля о других гостях и об инцидентах, которые происходили в доме осенью 1974 года. Правда ли, что друзья Рафнера Дэнни Макдэниелс и Дэвид Джексон присутствовали на его дне рождения, когда Присцилла открыла сейф в спальне и подарила ему "целлофановый пакетик с белым порошкообразным веществом"? Рафнер отказался отвечать, сославшись на 5-ю поправку. А помнит ли он, как выхватил нож и разрезал на Присцилле платье и белье? Рафнер вновь сослался на 5-ю поправку. Помнит ли он, как искромсал Присцилле покрывало из черно-бурых лисиц из-за того, что они не могли договориться, какую телепрограмму смотреть? Помнит ли он, как подрался со Скиппером Ничке и как они разбили дорогую статуэтку? Или как он отрезал игрушечному мишке голову? Или как неожиданно ворвался к Присцилле в ванную и бросил в нее горшок с цветком?

Вопрос: Как получилось, что горшок с цветком оказался в ванне?

Ответ: Клянусь, не знаю. Может быть, я сидел на краю ванны и нечаянно столкнул его. Уже не помню.

Адвокат установил затем, что Рафнер обычно имел ключи от особняка, что ему была знакома система сигнализации и что он знал местонахождение обоих сейфов - вверху и внизу. Разве не правда, продолжал Хейнс, что Рафнер хвастался тем, что знаком с системой сигнализации, и даже водил своих друзей (включая Дэнни Макдэниелса) в подвальные помещения, где была установлена сложнейшая система электронной сигнализации? Рафнер признал, что "из чисто профессионального любопытства" действительно как-то показывал Макдэниелсу и другим электронную проводку в подвале. Хейнс спросил, знал ли Рафнер человека по имени Хорас Коупленд и показывал ли систему сигнализации ему. Свидетель ответил, что не был "близко" знаком с Коуплендом и не помнит, чтобы показывал ему систему.

Хейнс спросил Рафнера, какие еще загородные поездки он совершал вместе с Присциллой. Помнит ли он поездку в Онтарио (штат Калифорния), где проходили тогда мотоциклетные гонки? Да, помнит. А поездку в Уако? А в Хьюстон? Он помнил и эти поездки. А помнит ли он, как они ездили в Оклахома-Сити?

- Если мне не изменяет память... - сказал Рафнер и отрицательно покачал головой.

- Разве можно забыть поездку в Оклахома-Сити в компании с Присциллой Ли Дэвис? - продолжал настаивать Хейнс. Если Рафнер решил заигрывать с присяжными, подумал он, то чем он хуже?

Обратив внимание Рафнера еще на одну его стычку с Присциллой, Хейнс спросил: "Разве она не велела вам тогда собрать свои манатки и выметаться?"

Рафнер посмотрел в сторону жюри и улыбнулся: "Это она мне говорила не раз".

- После этого вы собрали свои шорты и джинсы и уехали. Но потом-то вы вернулись, не так ли?

- Но уже с меньшим количеством одежды, - ответил Рафнер.

Хейнс установил, что такие ссоры, а затем примирения продолжались постоянно вплоть до инцидента в мае 1975 года, когда Рафнер сломал Присцилле машину на стоянке у бара "Олд Сан-Франциско салун", а чуть позже был избит Джерри Томасом. Не было ли это, так сказать, последней каплей? Да, Рафнер хорошо это помнит. Особенно драку с Джерри Томасом.

- Вполне возможно, что я и врезал ему как следует, - вспоминал Рафнер.

Вопрос: Может быть, вы потянулись при этом к карману?

Ответ: Вполне возможно.

Вопрос: Вы протянули руку к заднему карману?

Ответ: Мне кажется, он неправильно меня понял. Возможно, я и отвел руку, но сделал это лишь для того, чтобы замахнуться. Видимо, он ударил меня, потому то я тоже съездил ему. Затем он еще пару раз ударил меня и сказал: "Если ты не уберешься отсюда, пеняй а себя".

Вопрос: Попал ли его мизинец к вам в рот? Вы укусили его?

Ответ: Не знаю. Я просто хотел, чтобы он отстал т меня.

Вопрос: Угрожали ли вы ему после этого?

Ответ: Нет, не угрожал. Я только сказал: "Ну и здоров же ты! Может быть, когда-нибудь мы еще встретимся и я поставлю тебе стаканчик".

Вопрос: После этого вы собрали свои шорты и джинсы и ушли оттуда?

Ответ: Больше я там уже не чувствовал себя как дома. Мне было спокойней с матерью и со своей собакой.

К этому времени присяжные стали относиться к Рафнеру с некоторой симпатией. Конечно, он был бродягой, но что-то в нем располагало к себе. Несколько присяжных улыбнулись, когда он так подытожил свою совместную жизнь с Присциллой: "Были дни, когда у нас царили мир да любовь, но были и дни, когда хотелось в петлю". Рафнер не был похож на убийцу. Наоборот, у присяжных, вероятно, сложилось впечатление, будто именно он подвергался опасности и мог быть убит в любое время. Защите не удалось доказать, что Рафнер был как-то связан со Стэном Фарром или Хорасом Коуплендом. В сущности, к тому времени, когда в особняке поселился Фарр, Рафнер уже практически исчез с горизонта. Оставался один неясный вопрос: почему в течение нескольких недель после убийства Рафнер так настойчиво хотел обеспечить себе алиби и старался с помощью уговоров (а возможно, и угроз) заставить Карми Грин подписать бумагу, подтверждавшую, что вечером 2 августа он находился с ней.

Хейнс сделал последнюю попытку представить в качестве вещественного доказательства уже фигурировавшую на процессе фотографию Присциллы и голого Рафнера. Рафнер не признал фотографии, хотя и сказал, что в интервале между тем, как Присцилла выступила с показаниями в суде, и тем, как он приехал в Амарилло, он встречался с ней и обсуждал вопрос об этой фотографии.

Вопрос: Присцилла Ли Дэвис предлагала вам деньги за то, что вы скажете, что видите фотографию впервые?

Ответ: Присцилла Ли Дэвис мне никогда ничего не предлагала.

- Постойте, постойте, - сказал Хейнс, хитро посмотрев в сторону жюри. - В данном случае я говорю исключительно о фотографии.

Тут Доулен громко кашлянул (он терпеть не мог стучать по столу молотком) и попросил всех адвокатов и обвинителей подойти к нему для совещания. Он уже неоднократно запрещал поднимать вопрос о фотографии, и этот последний случай неподчинения его приказу вызвал у него раздражение. К тому же Хейнс еще раньше задал вопрос, в котором упомянул о том, что Дэнни Макдэниелс видел, как Присцилла вынимала из сейфа пакетик с "белым порошкообразным веществом", что противоречило установленным правилам. Поэтому, понимая, что Хейнс намерен и впредь возвращаться к вопросу о наркотиках, Доулен отпустил присяжных.

Теперь, когда в зале их больше не было и можно было задавать любые вопросы, Хейнс вернулся к Дэнни Макдэниелсу и "белому порошкообразному веществу".

Вопрос: Вы ведь знаете, что такое кокаин, не так ли?

Ответ: Я знаю, что это за вещество. Я читал о нем.

Вопрос: Вы не только читали о нем, но и имели его, не правда ли?

Обвинение тут же заявило протест, но Доулен разрешил Хейнсу продолжать.

Вопрос: Вы хранили какие-нибудь наркотики в сейфе дома № 4200 на Мокингберд?

Ответ: Нет, не хранил.

Вопрос: Когда вы жили в доме № 4200 на Мокингберд, хранились ли там наркотики в сейфе?

Ответ: Точно не могу сказать. Я не знал, как он открывается.

Вопрос: Вы хоть раз видели какие-нибудь наркотики - кокаин, героин, амилнитрат, любое вещество, которое можно назвать наркотиком, - в доме № 4200 на Мокингберд?

Теперь уже Рафнеру было не до шуток. Весь мокрый от пота, он крепко сжал руки, чтобы удержать дрожь. Даже большая доза валиума, принятая им утром вместо завтрака, уже не помогала. "Позвольте мне, ваша честь, воспользоваться 5-й поправкой", - пробормотал он, обращаясь к судье. Всю оставшуюся часть дня Хейнс задавал один вопрос за другим об употреблении наркотиков в доме № 4200 на Мокингберд, а Рафнер неизменно ссылался на свое конституционное право не отвечать на вопросы, содержащие обвинения против него самого.

Как только первый день его мучений закончился, Рафнер в сопровождении двух репортеров тут же бросился в бар мотеля, в котором остановился. Когда через некоторое время ему предъявили счет на 96 долларов, он сказал, что расплачиваться за это должен Каллен...

Несмотря на все свои неудачи, Шэннон все еще считал, что дела у обвинения идут неплохо. Конечно, показания Рафнера нанесли некоторый ущерб, но он был куда менее серьезным, чем ожидало обвинение. Кое-что оно надеялось еще поправить в ходе перекрестного допроса. Шэннон вряд ли рассчитывал многого добиться в вопросах, касавшихся ложных показаний Присциллы о ее любовных похождениях с Рафнером, но был уверен, что сможет исправить положение в том, что касается Карми Грин и алиби, которое Рафнер постарался обеспечить себе во что бы то ни стало. Больше того, Шэннон даже надеялся отыграть очко у защиты в ходе перекрестного допроса Рафнера.

Когда на другой день Шэннон приступил к допросу, то увидел перед собой значительно более собранного Рафнера.

Вопрос: Вы опасались за свою жизнь в конце 1976 и начале 1977 года?

Ответ: Да, опасался.

Вопрос: Вы боялись, что в один прекрасный день уже больше не проснетесь?

Ответ: Да, боялся.

Вопрос: Вам говорили, что игра ведется по большому счету и что есть люди, которые могут свалить вину за это двойное убийство на вас?

Ответ: Да, говорили.

Вопрос: Вам говорили это один раз или многократно?

Ответ: Много раз.

Вопрос: Вам говорили когда-нибудь, что защита собирается приписать все это вам?

Ответ: Не раз.

Вопрос: И вы были обеспокоены именно этим, когда пришли к Карми Грин?

Ответ: Да, этим.

Вопрос: Вам говорили когда-нибудь, что защите будет легче, если вас обоих [Рафнера и Грин] устранят?

Ответ: Да, говорили.

Вопрос: Вы сказали об этом Карми Грин?

Ответ: Да, сказал.

Вопрос: Вам говорили, что план защиты состоит в том, чтобы свалить все это на покойника?

Ответ: Да, говорили.

Вопрос: А вам говорили, что мертвый ничего не скажет?

Ответ: Уж это-то я и сам знаю.

Шэннон знал, что защита будет по-прежнему указывать пальцем на Хораса Коупленда, но его сейчас волновало другое: он хотел, чтобы присяжные хорошенько запомнили: "мертвый не скажет". Алиби Рафнера было таким же сомнительным, как и алиби Каллена, а Коупленд уже не мог защитить себя. Совершая в тот вечер очередную пробежку по дорожке за гостиницей "Хилтон", Шэннон вдруг подумал: стратегия защиты элементарно проста - кто угодно, только не Каллен.

В течение последующих дней защита вызвала нескольких свидетелей, чтобы установить, что Присцилла дала отнюдь не правдивые показания о Стэне Фарре и что у Хораса Коупленда были основания убить Фарра. Доулен в свое время отложил допрос Санди Гатри Майерс о ее случайной встрече с Присциллой в приемной у врача, но теперь разрешил допросить ее. Поскольку защита стала утверждать, что эти показания Санди Майерс опровергнут ранее сделанное заявление Присциллы, Доулен разрешил допросить ее в присутствии присяжных о разговоре, состоявшемся между этими двумя женщинами за два дня до убийства.

По словам Майерс, Присцилла начала разговор, поинтересовавшись, как чувствует себя в тюрьме Лэрри Майерс. "Затем, - продолжала Майерс, - она вдруг вся сжалась и сказала: "Должно случиться нечто ужасное". Я спросила, имеет ли это отношение к ее разводу, на что она ответила "нет", добавив, что не может обсуждать этот вопрос в приемной у врача". Как только она сказала это, судья Доулен попросил присяжных покинуть зал суда, разрядив тем самым обстановку. Ранее, когда Хейнс спросил у Рафнера, угрожал ли тот когда-нибудь Присцилле или Стэну Фарру, тот ответил: "Это ложь!" Однако Санди Майерс заявила, что как-то утром в марте 1975 года она сидела с Рафнером на кухне в особняке и видела, как того выводит из себя невеселая перспектива уступить место Стэну Фарру. По словам Майерс, Рафнер сказал тогда: "Я еще доберусь до этого сукина сына и до этой потаскухи". Майерс также припомнила, что через несколько недель после убийства случайно столкнулась с Рафнером в приемной д-ра Саймонса. Рафнер сказал ей тогда: "Им не удастся пришить все это мне. Причем здесь мои угрозы Присцилле и Стэну? У меня теперь есть отличное алиби".

Для подтверждения своего заявления о том, что до событий 2 августа Присцилла сильно нервничала, по-видимому, ожидая каких-то неприятностей, защита вызвала в суд Сильвию Мик, частного детектива. Та сказала, что, судя по всему, Присцилла "предчувствовала" надвигавшуюся опасность, поскольку 5 июля наняла Мик своей телохранительницей. Дебби Пэттон, подруга Присциллы, показала, что 31 июля та была, по-видимому, "чем-то очень взволнована и обеспокоена". Весной и летом 1976 года Дебби Пэттон была постоянной посетительницей бара "Райнстоун ковбой". Она сказала, что не раз видела, как Стэн Фарр и Хорас Коупленд разговаривали о чем-то в задней комнате бара. Примерно в то же время она как-то открыла сумочку Присциллы, чтобы взять оттуда губную помаду, и увидела там посеребренный пистолет.

Беки Берне, официантка из Форт-Уэрта, рассказала, как однажды на кухне бара "Райнстоун ковбой" увидела, что Фарр и Коупленд нюхали кокаин в компании популярного певца в стиле "кантри" Дэвида Аллана Коу. Несколько раз она видела, как Фарр и Коупленд пересчитывали крупные суммы денег. Она знала, что весной 1976 года они оба "делали какие-то ставки" в яхт-клубе "Пеликан-бэй".

- Вы знали, что, помимо других занятий, Хорас Коупленд занимался сбытом наркотиков? - спросил Хейнс.

- Да, я знала, что он этим занимался, - ответила Беки Берне. Она также сказала, что Фарр и Коупленд несколько раз выезжали вдвоем в другие города, а однажды отправились в Мехико.

Затем защита вызвала еще одну бывшую официантку бара "Райнстоун ковбой", Поли Уэр, с которой Хорас Коупленд был одно время близок. Та рассказала, что с октября 1975 по январь 1976 года жила с Коуплендом. Примерно через месяц после их разрыва она вдруг узнала, что Коупленд женат. В июле 1976 года между ними произошла ссора, во время которой Коупленд сильно избил ее. Тогда она обратилась к адвокату Болдуину с просьбой возбудить дело против своего бывшего любовника.

Болдуин, выступивший с показаниями вслед за Уэр, сказал, что вызывал Фарра в качестве свидетеля по этому делу, но тот отказался давать показания в суде, так как боялся мести Коупленда. По словам Болдуина, Фарр сказал тогда: "Вы просто не знаете Хораса. Если он сам этого не сделает - сделают другие". Под "другими" он, очевидно, понимал приятелей Коупленда.

К этому моменту защита точно установила, что Фарр и Коупленд были близко знакомы, а это противоречило утверждению Присциллы, будто они едва знали друг друга. Присцилла, например, заявила, что Хорас Коупленд никогда не бывал в особняке, но защита вызвала свидетеля Рэнди Гармена, бывшего футболиста университетской команды, который показал, что как-то сопровождал Коупленда и его сына Рика на вечеринку в дом № 4200 на Мокингберд. Гармен не помнит, чтобы кто-то употреблял наркотики, но в какой-то момент он видел, как "Хорас и Присцилла Дэвис вошли в маленькую комнату и закрыли за собой дверь". У присяжных складывалось впечатление, что Фарр и Коупленд что-то замышляли. Об этом свидетельствовали и поездка в Мехико, и то, что несколько свидетелей видели, как они нюхали "белое порошкообразное вещество", и крупные суммы денег, о которых вспоминала Беки Берне. Другие свидетели показали, что Присцилла подозревала, что Фарр потихоньку уносит вещи из особняка. Фарр не раз называл ее своей "кормилицей" и своим "капиталом". Да тут еще эти рассказы об исчезновении денег из кассы бара "Райнстоун ковбой"...

Ронни Брэдшоу, совладелец бара "Райнстоун ковбой", подтвердил большую часть своих прежних показаний. Он сказал, что Хорас Коупленд был завсегдатаем бара и что Фарр был уволен примерно за две недели до убийства, после того как была обнаружена недостача денег в кассе. Он также подтвердил, что у Коупленда были неприятности с Поли Уэр. Примерно в это время Фарр попросил Брэдшоу вернуть хранившийся у него в столе пистолет. "Он сказал, что пистолет ему нужен потому, что он боится Хораса Коупленда, - заявил Брэдшоу. - Он сказал мне: "Ронни, ты должен вернуть мне пистолет. Меня вызвали в суд по делу Хораса и Поли". Он сказал, что не думает, чтобы Хорас сам стал сводить с ним счеты, поскольку вполне может поручить это кому-нибудь другому".

Во время перекрестного допроса Брэдшоу обвинению вдруг удалось отыграть очко, когда свидетель признал, что Фарр также высказал опасение, что "может попасть в беду с Калленом Дэвисом". Какими бы причинами ни руководствовался Фарр, когда просил вернуть ему оружие, он так им и не воспользовался. После убийства пистолет был найден под сиденьем его автомобиля. И чтобы окончательно завершить развитие своей версии о том, что главной мишенью нападения был Стэн Фарр, защита вызвала еще одну свидетельницу - обольстительную 19-летнюю тайную любовницу Фарра. Появление Кимберли Льюис в Амарилло явилось полной неожиданностью для обвинения, но его удивление не шло ни в какое сравнение с тем чувством, которое испытала Присцилла, когда новость дошла до Форт-Уэрта. Бывшая студентка университета с длинными светло-каштановыми волосами и лицом, просившимся на обложку журнала, сказала, что тайно встречалась с Фарром с марта 1976 года и до последних дней его жизни. Они обычно встречались в новом доме - последнем деловом начинании Фарра. Льюис показала, что в течение недели, предшествовавшей убийству, Стэн возил в машине пистолет. "Он сказал, что пистолет ему нужен потому, что за ним охотятся". Когда Льюис в последний раз разговаривала с Фарром - за несколько часов до преступления, - тот, как ей показалось, "сильно нервничал".

Хейнс и Бэрлсон чувствовали, что защита вступила в такую стадию, когда время стало работать против нее. Если ее следователи не откопают свидетеля (называемого ими "мистер Динамит"), способного дать сенсационные показания, то можно не сомневаться, что присяжные вряд ли будут по-прежнему терпеливо выслушивать все, что им здесь говорят, так как ничего нового адвокаты сказать уже не могут. Процесс тянулся уже одиннадцатую неделю. Присяжные выслушивали показания в течение 60 дней. А с тех пор, как судья распорядился никого не впускать на четвертый этаж гостиницы "Икзекьютив-инн", где они проживали, прошло уже более четырех месяцев. И хотя их все же изредка навещали родственники и супруги, было ясно, что 12 человек, которым предстояло решить судьбу Каллена Дэвиса, были уже на пределе.

...Холодные северные ветры принесли с собой первую метель, когда во вторую неделю ноября все защитники собрались на снимаемой ими квартире, чтобы обсудить дальнейшую тактику. Стив Самнер, продолжавший тайное дознание, ничего утешительного пока не сообщил. Хотя у него на примете и было чуть ли не полсотни новых свидетелей, их рассказы о купле-продаже наркотиков и связанных с этим сварах не могли добавить ничего нового к тому, что присяжные уже и так знали. Детективам так пока и не удалось обнаружить таинственного "мистера Динамита". Хуже всего было то, что ни один из нескольких сотен людей, опрошенных самим Самнером или его детективами, не видел Каллена Дэвиса в ночь со 2 на 3 августа. Выходило, что Карин Мастер была единственным свидетелем, способным подтвердить алиби подсудимого. Через две недели наступал День благодарения^*, и, как единодушно решили все адвокаты, отнюдь не в их интересах было лишать присяжных возможности отметить этот праздник в кругу семьи.

^* (Официальный праздник в США в память первых колонистов Плимута (штат Массачусетс). Отмечается в последний четверг ноября. - Прим. перев.)

По мнению Хейнса, предстояло допросить еще двух свидетелей и на этом завершить дело. Он хотел, чтобы присяжные заслушали еще показания Катрин Брукс, бывшего делового партнера Хораса Коупленда, которая должна была рассказать обо всех его передвижениях в ночь, когда были совершены убийства. Кроме того, он хотел вызвать в суд какого-нибудь известного специалиста по наркотикам, который подтвердил бы их теорию о способности человека "жить одновременно в двух мирах". Если к тому времени Самнеру не удастся разыскать так необходимого защите свидетеля, который станет "мистером Динамитом", то она прекратит вызов новых свидетелей. У обеих сторон будет еще возможность вызвать свидетелей для опровержения ранее данных показаний. Если обвинение пожелает испытывать терпение присяжных и дальше, вплоть до самого рождества, то пусть оно само возьмет на себя риск спровоцировать в их стане бунт.

Самнер, однако, обратил внимание участников совещания еще на один вопрос. Речь шла о странной, но уже подтвержденной из нескольких источников информации о том, что ночью 2 августа на территории особняка Дэвисов был кто-то еще. Вот уже несколько недель циркулировали слухи о том, что неожиданное появление машины или человека спугнуло какого-то взломщика, собиравшегося проникнуть в особняк. Поначалу Самнер игнорировал эти слухи как весьма сомнительные, но они не прекращались. "Я получил подтверждение из четырех разных источников", - доложил Самнер. В дополнение к уже имевшейся весьма поверхностной информации у защиты теперь было и имя этого человека. По словам Самнера, какой-то владелец питомника из Форт-Уэрта, который безуспешно добивался, чтобы Присцилла уплатила ему по просроченному счету, отчаявшись, тайно проник на территорию особняка в ночь, когда были совершены убийства. Как рассказывали Самнеру, этот человек (звали его Уэйн Полк) поехал в ту ночь на мопеде по грунтовой дорожке, тянущейся вдоль реки Тринити параллельно участку Дэвисов. Оставив мопед на берегу, он перешел речку вброд и незаметно подкрался к особняку с тем, чтобы забрать обратно некоторые из своих растений. Загадочный владелец питомника собрался было войти в особняк через открытую дверь рядом с плавательным бассейном, но его вдруг кто-то спугнул. "Невероятно!- воскликнул Бэрлсон. - Разве мы можем игнорировать это?" Он был уверен, что обвинению тоже уже все известно. По мнению одного адвоката из Форт-Уэрта, к которому обращался Полк, об этой истории было известно также одному газетчику. "Сейчас же звоните этому адвокату, - приказал Самнеру Хейнс, - и велите ему доставить этого Полка сюда. Пусть приезжает этой же ночью!"

Позже Бэрлсон так описывал то, что произошло в ту ночь: "В беседе с Полком мы провели большую часть ночи. Мы обрушили на него целый град вопросов, пытаясь выяснить мельчайшие подробности всей этой истории. Мы совсем не хотели на этой стадии процесса неожиданно представить такого свидетеля, который подставит нам ножку. Мы промучили его чуть ли не всю ночь, но так и не знали, верить ему или нет. Поэтому мы отправили его обратно в Форт-Уэрт, сказав, что сначала проверим все, что он здесь наговорил".

Хейнс спросил у Самнера, что тот думает по этому поводу. Логичен ли рассказ Полка?

- Не знаю, - признался Самнер. - Он выпадает из всего, что у нас уже есть. Мне кажется, его нужно рассматривать отдельно от остальной нашей информации.

Бэрлсон решил слетать в Форт-Уэрт и лично проверить правдивость рассказа Полка. К его удивлению, все подтвердилось. Бэрлсон даже спустился вниз к реке и сам проверил, можно ли перейти ее вброд. "Глубина оказалась не более 5-7 сантиметров, - сказал Бэрлсон. - Позвонил для верности в инженерный корпус. По их записям, ночью 2 августа глубина реки в этом месте была примерно такой же.

Прихватив с собой фотографию мопеда Полка и копию счета, который тот предъявил Присцилле, Бэрлсон поспешил обратно в Амарилло для консультации с коллегами. Он считал рассказ Полка просто невероятным. Однако при этом он понимал, что здесь существует еще больший риск. Что, если защите будет отказано вызвать Полка в суд в качестве свидетеля? Что, если его уже вызвало обвинение? И что, если Полк вдруг расскажет все по-другому и вспомнит, что человек, которого он видел в ту ночь, - Каллен Дэвис? Как бы там ни было, Бэрлсон был уверен, что через пару дней вся история уже будет во всех подробностях описана в "Форт-Уэрт стар телеграм".

"Если мы действительно хотим его вызвать в суд, - сказал Бэрлсон, - то лучше это сделать как можно скорее".

На следующее утро, когда Уэйн Полк и его адвокат встретились в кабинете судьи Доулена с защитниками Дэвиса, по всему зданию суда быстро пронесся слух о каком-то "сенсационном" свидетеле.

Во время беседы Хейнс обратился к судье Доулену с официальной просьбой: "Поскольку в отличие от обвинения мы не можем пригласить большое жюри, не могли бы мы попросить привести свидетеля к присяге здесь?" Доулен согласился с тем, что действительно лучше заслушать показания Полка сначала без присяжных, и Хейнс приступил к допросу свидетеля, которого предварительно привели к присяге.

"Наступил, пожалуй, самый критический момент всего процесса, - признался впоследствии Хейнс. - Полк описал человека, которого видел в ту ночь на территории особняка. На Каллена тот похож не был. У нас в то время не было под рукой хорошей фотографии Каллена, поэтому мы решили вызвать в кабинет его самого. Он не должен был говорить ничего. Ему следовало лишь войти, стать перед свидетелем анфас, показать ему левый и правый профиль, а затем выйти. Именно это и было сделано. Затем я спросил у Полка: "Итак, этого человека вы видели или не этого?" Задав вопрос, я почувствовал, что весь похолодел. Что, если это ловушка, подстроенная обвинением? А вдруг этот тип скажет: "Да, этого"?

Полк покрутил пуговицу на жилете, а затем твердо сказал: Нет, не этого".

Когда Уэйн Полк начал рассказывать свою странную историю в присутствии присяжных, в зале суда не было ни одного свободного места. В коридоре тоже яблоку негде было упасть. Сначала он пояснил, что занимается декоративным садоводством и является одним из владельцев питомника "Уэджвуд" в Форт-Уэрте. Весной

1975 года Присцилла Дэвис пригласила его в дом № 4200 на Мокингберд и попросила сделать наброски декоративного озеленения интерьера особняка и прилегающей территории. Полк сказал, что заказ выполнил, но Присцилла куда-то пропала и позвонила лишь в мае 1976 года. Она собиралась устраивать вечеринку и хотела завершить работы как можно скорее. Полк выполнил все в срок и 7 июня предъявил ей счет на 677 долларов, который та не оплатила. Полк сказал, что в конце июня снова пришел в особняк, но вновь никаких денег не получил. В июле он предпринял было еще две попытки, но опять-таки безрезультатно. Присцилла заявила, что счет потеряла. Тогда Полк сказал, что принесет ей новый.

По его словам, в понедельник 2 августа он опять пришел в особняк, уже с новым счетом. Помнится, служанка впустила его где-то в середине дня. Присцилла отказалась спуститься вниз, но согласилась переговорить с ним по телефону.

"Вот когда я взорвался по-настоящему, - сказал Полк. - Подумать только! По телефону я мог бы поговорить с ней и из питомника! Присцилла сказала, что в тот день собиралась встретиться с Калленом в суде и добавила: "Я спрошу у него, намерен ли он заплатить за все это". Я огляделся. Вокруг чахло множество растений. Было видно, что их никто не поливал уже несколько дней. Растения стояли как попало... Те, которым нужно было солнце, вяли в тени, а те, которым нужна была тень, жарились на солнце".

Присцилла попросила, чтобы Полк приколол свой новый счет к доске над телефоном на кухне, что тот и сделал. Затем он прошел по коридору и повернул налево, в сторону закрытого плавательного бассейна, обдумывая по дороге, что же предпринять дальше. Он решил, что сегодня же вечером вернется сюда и заберет обратно все растения, принадлежавшие ему по праву. Через стеклянную дверь он видел, как на кухне возились две домработницы, стоявшие к нему спиной. Полк открыл раздвижную стеклянную дверь, отгораживавшую бассейн от лужайки. Оставив себе таким образом лазейку на будущее, он вернулся в кухню и вышел из особняка через дверь в столовую.

Полк сказал присяжным, что вернулся домой (а живет он у озера Игл-Маунтин) примерно в 7 часов вечера. Поужинав с женой, он уселся за газету. Примерно в 9 часов он заправил горючим свой мопед, погрузил его на пикап и отправился туда, где мост на шоссе "Луп-820" пересекает реку Тринити (это примерно в трех километрах от особняка Дэвисов). Оставив там пикап, он в джинсах v темной рубашке, с большим рюкзаком на спине доехал на мопеде до Хален-стрит-бридж. Там спрятал мопед в кустах, снял ботинки и, перейдя мелкую речушку вброд, направился к особняку.

"Я прихватил с собой рюкзак, - продолжал он, пояснив, что хотел положить в него свои растения и кусты. - Я присел под деревом, чтобы просушить ноги и надеть ботинки, и посмотрел на часы. Было 11.11. Помню, еще подумал: эта ночь будет для меня удачной".

Когда Полк надевал ботинки, он вдруг увидел человека с мешком на плече, который шел в сторону Хален-стрит-бридж. "Я тогда подумал, что это бродяга, - сказал Полк. - Дорога была закрытой, поэтому бродяги всегда делали здесь обход".

По словам Полка, человек шел прямо на него. Примерно в двух метрах он остановился, присел на корточки, вынул зажигалку и прикурил. В этот момент Полк мог хорошо его разглядеть. Ростом он был примерно метр семьдесят - метр семьдесят пять. Имел плотное телосложение и очень большие глаза. Бороды у него не было, а вьющиеся волосы были коротко подстрижены. Лицо было круглым и широкоскулым. Закурив сигарету, человек направился в сторону особняка Дэвисов. "Туда же, куда шел и я", - добавил Полк.

На несколько минут человек потерялся из виду в темноте, но, когда Полк подходил к северо-западному крылу особняка (оттуда было ближе всего к бассейну), он его снова увидел. "Тот присел на корточки, - продолжал свой рассказ Полк, - надел что-то на голову и направился в сторону главного входа в особняк. Я бросился обратно (в кусты), где было темно. Затем я увидел человеческую фигуру уже внутри помещения, где был бассейн. Я спрятался за пальму и замер. Это был тот же человек, которого я видел у реки".

В этот момент Ричард Хейнс задал свидетелю свой самый важный вопрос: "Был ли человек, которого вы видели, Кал леном Дэвисом?"

- Совершенно определенно, это не был Каллен Дэвис, - ответил Полк, посмотрев в сторону обвиняемого.

- А что вы сделали потом?

- Я бросился назад к реке, вскочил на свой мопед и поспешил домой.

Хейнс спросил у Полка, почему тот ждал целый год, прежде чем рассказать эту странную и тревожную историю.

- Боялся, - ответил Полк. - Боялся за свою фирму. Боялся человека, который действительно все это сделал. Боялся друзей Присциллы Дэвис. У меня ведь теперь солидная клиентура. Я просто не мог собственными руками взять и все разрушить.

- Разрушить своим поступком, совершенным той ночью? - спросил Хейнс.

- Конечно же!

Еще до того как Доулен успел объявить перерыв, репортеры бросились к выходу и, расталкивая толпу, устремились к телефонам. Те же, кто не торопился, стояли в недоумении в коридоре и недоверчиво качали головами, пытаясь осмыслить все, что они сейчас услышали. Прежде всего бросалось в глаза явное противоречие между тем, что было только что сказано, и тем, что уже было известно о системе сигнализации. Если бы Полк действительно оставил, как он утверждал, раздвижную дверь открытой, Присцилла заметила бы зажегшуюся сигнальную лампочку на контрольной панели, когда в тот вечер собиралась в гости с Фарром. Кроме того, было совершенно очевидно, что Полк не мог бы унести все свои растения в рюкзаке. Во время перерыва всплыло еще несколько новых фактов, имевших непосредственное отношение к свидетелю-загадке. "Он заявил своим адвокатам, что не желает беседовать с представителями обвинения", - сказал Марвин Коллинс. Однако обвинение знало о существовании Полка по меньшей мере в течение недели и, конечно же, проверило его историю. "То, что он здесь наговорил, - оскорбительно для присяжных и их способности здраво мыслить", - заявил Толли Уилсон. В ходе собственного дознания обвинению удалось узнать кое-что о личности Уэйна Полка. Так, например, в январе 1969 года он признал себя виновным в совершении вооруженного ограбления и был приговорен к 10 годам условного осуждения.

Джо Шэннону понадобилось менее 10 минут для перекрестного допроса Полка.

- Сколько вам заплатили за то, чтобы вы пришли сюда и наплели всю эту белиберду? - спросил вконец разгневанный помощник окружного прокурора.

- Ни цента, - ответил Полк.

- Вы хотите сказать, что явились сюда как добропорядочный и честный гражданин?

- Мне стало жаль человека, которого могут лишить жизни.

- И поэтому вы ждали все эти шестнадцать месяцев?

- Я хотел все это скорее позабыть.

К такому свидетелю у меня вопросов больше нет, - сказал Шэннон и сел на свое место.

После показаний Уэйна Полка допрос двух последних свидетелей защиты несколько разрядил обстановку.

Катрин Брукс, в свое время владевшая вместе с Хорасом Коуплендом баром "Глаза Техаса", сказала присяжным, что 2 августа Коупленд приехал в бар примерно в шесть вечера. "Он прошел прямо в контору и запер за собой дверь. Пробыв там около часа, он уехал. Это было часов в семь. В тот вечер я больше его не видела". Когда на следующий день вечером Брукс снова увидела Коупленда, "он не стал говорить" об убийствах в особняке Дэвисов. В ходе перекрестного допроса обвинение установило, что Катрин Брукс и Хорас Коупленд расторгли свой договор в октябре 1976 года, за 8 месяцев до того, как Коупленд был убит. "Расставание не было дружеским", - призналась свидетельница. Как раз в тот момент, когда убили Коупленда, она возбудила против него судебное дело на том основании, что тот вписал свою фамилию в свидетельство о праве собственности на земельный участок, который принадлежал ей, и использовал этот документ для получения банковского займа в размере 45 тысяч долларов. У защиты остался последний вопрос: "На какой машине ездил Коупленд 2 августа 1976 года?" "На серебристом "кадиллаке" модели 75-го года", - ответила она.

В пятницу 11 ноября, ровно через 12 недель после того, как в Амарилло появился первый свидетель, защита вызвала в суд Роберта Миллера, известного в США специалиста по опасным для здоровья наркотикам. Этот профессор из Университета штата Миннесота готовил в то время исследование для ООН о применении наркотических средств. Пойдя на значительные расходы, защита пригласила его в Амарилло, для того чтобы тот подробно рассказал о всех негативных последствиях, к которым приводит длительное употребление препарата наркотического типа, называемого "перкодан". Чувствуя, вероятно, что их собственные мучения подходят к концу, присяжные, казалось, особенно внимательно слушали д-ра Миллера, когда тот описывал разрушающее воздействие препарата на память человека, а также на его способность воспринимать действительность. Алкоголь, сказал Миллер, обращаясь к присяжным, "усиливает действие препарата".

- Иными словами, - уточнил Хейнс, - перед нами ситуация, когда один плюс один в сумме дают три?

- В общем так.

Вопрос: Может ли такой человек [смешавший перкодан с алкоголем] действительно поверить, что какой-то воображаемый им эпизод имел место в действительности?

Ответ: Да. Но очень многое зависит от самого человека. Одни к этому предрасположены больше, другие - меньше.

Как Хейнс и предполагал, д-р Миллер ввел затем понятие "человек двух миров", так сказать д-р Джеки ль и м-р Хайд^*, только в применении к наркомании. В одном мире такие люди живут достойно, как вполне добропорядочные члены общества, а в другом ведут себя совершенно по-иному".

^* (Имеется в виду герой психологического романа Роберта Л. Стивенсона "Странная история д-ра Джекиля и м-ра Хайда". - Прим. перев.)

- Может ли такой человек быть вхож в светское общество и одновременно поддерживать связи с преступным миром? - спросил Хейнс. - Иными словами, можно ли назвать такого человека миссис Джекиль и миссис Хайд?

- Можно вполне, - ответил Миллер.

- У меня больше нет вопросов, - сказал Хейнс.

Утром в понедельник для опровержения показаний

Уэйна Полка обвинение вызвало в суд его жену, с которой тот уже не жил.

Отвечая на вопросы Толли Уилсона, Пейдж Полк тут же "обезвредила бомбу". Уэйн Полк действительно нанес довольно странный ночной визит Дэвисам, сказала она присяжным, но это было не 2 августа.

"За несколько дней до убийства Уэйн сказал мне, что ездил в особняк, но так ничего там и не взял, - продолжала Пейдж Полк. - Он сказал, что отправился на пикапе, затем снял с него мопед и поехал на кем по грунтовой дорожке вдоль реки. Потом пешком прокрался через лесок к тому месту, где был закрытый бассейн. Постоял немного около него, раздумывая, стоит ли разбивать стекло. Но вдруг увидел, как к особняку подъехало несколько автомашин, и тут же поспешил убраться".

Даже если бы все это действительно произошло 2 августа, добавила свидетельница, все равно Полк не мог видеть, что его электронные часы показывали 11.11, по той простой причине, что они вообще уже несколько месяцев не ходили с того самого дня, когда он свалился с лодки в воду вместе с часами. И наконец, сказала Пейдж Полк, она разговаривала с ним по телефону в прошлую среду, как раз перед тем, как он должен был ехать в Амарилло. Суд вынес решение, предписывавшее Полку выплачивать ушедшей от него жене по 5 долларов. Пейдж напомнила ему об этом.

Вопрос: К что же он ответил?

Ответ: Он сказал, что собирается в Амарилло и что заплатит мне, как только вернется.

На этом месте обвинение попросило объявить перерыв. В течение нескольких часов оно совещалось за закрытыми дверями, пытаясь, видимо, решить, кого из свидетелей вызвать следующим.

Пока обвинение занималось определением своей дальнейшей тактики, Стив Самнер устроился на ступеньках лестницы и принялся жевать прихваченный с собой сандвич. Не успел он закончить трапезу, как увидел Рода Хинсона, одного из следователей прокуратуры округа Таррент, который кубарем скатился по лестнице.

- Что за спешка? - поинтересовался Самнер.

- А ты разве не знаешь? - с ехидцей ответил Хинсон. - Мы только что решили прекратить вызов свидетелей с нашей стороны.

Самнер, перепрыгивая сразу через четыре ступеньки и чуть не сбив кого-то по дороге, бросился на пятый этаж, где в это время Хейнс и другие защитники проводили тайное совещание. Позже Самнер рассказывал: "Кажется, все были поражены не меньше моего. С их стороны это было невероятное решение". Самнер доложил коллегам, что появилась возможность вызвать наконец в суд "мистера Динамита" и других потенциальных свидетелей. Бэрлсон, однако, лишь покачал головой - сейчас было не ко времени проявлять геройство.

А еще через час, уже в зале суда, Ричард Хейнс встал, посмотрел в сторону Каллена, затем - присяжных, затем - судьи и произнес: "На этом защита прекращает представление доказательств".

Уже за несколько недель до этого Шэннон догадывался, что защита не собирается заслушивать в качестве свидетеля Каллена, но его коллеги Толли Уилсон и Марвин Коллинс были все же потрясены. "Трудно представить себе, чтобы на западе Техаса нашелся хотя бы один обвиняемый, который отказался бы выступить со свидетельскими показаниями лично", - сказал Коллинс. А Уилсон добавил: "Если вы действительно хотите попытаться доказать свое алиби, то, как тут ни верти, а выступить с собственными показаниями вы просто обязаны". Хейнс признался впоследствии, что за всю его адвокатскую практику это было самым трудным для него решением. Но все защитники пришли к единому мнению: "Каллен - плохой свидетель. Он лишен всяких эмоций и вряд ли сможет произвести впечатление откровенного и честного человека". Скептик, конечно, мог сказать, что у Каллена вовсе и не было никакого алиби, но, возможно, он в кем и не нуждался. Из всего бесчисленного множества самых разных характеров, которые предстали перед присяжными и явились свидетельством человеческого двуличия, подлости и мерзости, Каллен Дэвис был единственным человеком, так и оставшимся для них полной загадкой.

В среду 16 ноября, пока обвинение и защита готовили свои заключительные речи, судья Джордж Доулен обратился к присяжным с напутственным словом перед вынесением ими вердикта. Не свойственным ему мрачным тоном он попросил публику постараться сдержать свои эмоции и реагировать на все спокойно. Были приняты дополнительные меры безопасности. В заполненном до отказа зале дежурили вооруженные детективы из прокуратуры округа Таррент. Коридор патрулировался дополнительным нарядом полиции. Рой Риммер, лучший друг Каллена, нанял личного телохранителя, который стоял теперь всегда рядом с ним (Риммер совершенно правильно оценил обстановку и понял, что теперь все будет развиваться очень быстро). Вместе с группой людей Каллена, включавшей его брата Кена, Риммер сидел рядом с подзащитным. С противоположной стороны на местах, предназначенных для людей обвинения, сидел Джек Уилборн, отец убитой девочки. Его потемневшее, осунувшееся лицо выражало бесконечное страдание.

В своем напутственном слове Доулен должен был сначала объяснить присяжным довольно запутанный закон о тяжком убийстве, караемом смертной казнью, в соответствии с которым и рассматривалось данное дело. Согласно закону, присяжные могли признать обвиняемого виновным в совершении тяжкого убийства, караемого смертной казнью, лишь в том случае, если все они признают, что тот сначала нарушил закон штата о берглэри. Если присяжные признают обвиняемого невиновным в совершении тяжкого убийства, караемого смертной казнью, то суд должен будет перейти к рассмотрению дела по менее серьезному обвинению в обычном тяжком убийстве. Но ключевым пунктом в напутствии Доулена присяжным были слова о "разумной моральной уверенности". Для вынесения обвинительного вердикта присяжные должны чувствовать "разумную моральную уверенность" в том, что обвиняемый действительно совершил вменяемое ему в вину преступление, и тем самым исключить все другие возможности. Иными словами, если кто-либо из двенадцати будет испытывать "разумное сомнение", он обязан будет заявить о признании подсудимого невиновным.

Доулен предоставил каждой из сторон по три с половиной часа на заключительные речи. По закону первым и последним с изложением своих аргументов должно было выступить обвинение. Однако сторонам было разрешено распределять выделенное им время по их собственному усмотрению.

Заключительную речь от имени обвинения качал Толли Уилсон. Он детально восстановил у всех в памяти события той кровавой ночи, сказав, что человеком в черном был Каллен Дэвис, который пришел туда с обдуманным намерением "убить источник всех своих несчастий [Присциллу] и всех, кто при этом встанет у кого на пути". Первой ему пришлось убить Андрию Уилборн. Вторая пуля была предназначена Присцилле. Когда Каллен тащил тело Стэна Фарра на кухню, он думал, что Присцилла мертва или при смерти, но та все же смогла выбежать во двор. Каллен поймал ее, но неожиданное появление Буббы Гаврела и Бев Басе отвлекло его внимание, и Присцилле удалось убежать. "Если бы Бубба Гаврел и Бев Басе не оказались там в это время, - продолжал Уилсон, - нам пришлось бы иметь дело уже с тремя нераскрытыми убийствами... с тремя телами в подвале и неизвестным человеком с курчавыми волосами, который уехал с территории особняка на машине". Решив по-видимому, что Гаврел мертв, Каллен погнался за Басе, но вскоре понял, что догнать ее не сможет, и решил вернуться за Присциллой. Обнаружив, что дверь заперта, он перезарядил пистолет и выстрелил в стеклянную дверь. Через образовавшийся проем он бросился туда, где, как он был уверен, должна была прятаться Присцилла, - в спальню. Но не найдя ее там и поняв, что в скором времени будет поднята на ноги полиция, убийца бросил пластмассовый пакет, которым пользовался, чтобы не оставлять отпечатков пальцев, и скрылся.

Что касается утверждения защиты о каком-то сговоре, сказал Уилсон, то само предположение о том, что две бегущие в противоположных направлениях женщины, из которых одна была серьезно ранена, а другая спасалась бегством от смерти, могли вступить в сговор, "настолько противоречит здравому смыслу, что просто смехотворно". Защита раздула вопрос о противоречивых показаниях в отношении времени, продолжал Уилсон. Но объяснение этому вытекает из самих показаний Роберта Сохилла, который просто-напросто ошибся, пояснил Уилсон. Ведь Сохилл также показал, что, когда Бев Басе сидела у него в машине, она вынула сигареты и зажигалку, в то время как эти сигареты и зажигалка были потом обнаружены около дома № 4200 на Мокингберд". Что касается алиби, то Карин Мастер уже сама опровергла его тем, что ничего не сказала об этом большому жюри. Показания Уэйна Полка вряд ли нуждаются в опровержении. "Разве может кто-нибудь всерьез поверить, что он действительно хотел положить все эти растения и кусты к себе в рюкзак, сесть на мопед, а затем преспокойно отправиться домой? - воскликнул Уилсон, обращаясь к жюри. - Но если хотя бы один из вас все же верит Уэйну Полку, если хотя бы один из двенадцати испытывает разумное сомнение, тогда, конечно, Полк сделал свое дело".

С ответным словом защита поручила выступить сначала Майку Гибсону. Отметив, что обвинение вызвало 23 свидетеля, а защита - 44, он заявил, что в сумме своей их показания "выявили истинные черты и обнажили настоящее лицо Присциллы Дэвис. Вы только посмотрите на нее! - воскликнул Гибсон. - Все эти молодчики, вертевшиеся около нее... огромное количество перкодана... недозволенные наркотики. Присцилла утверждала, что ее отношения с У. Т. Рафнером носили чисто платонический характер, в то время как Рафнер назвал их любовными. Почему Рафнер так настойчиво добивался алиби для себя?" А потому, ответил Гибсон на собственный же вопрос, что хорошо себе представлял, кто действительно совершил убийство. Далее он свел воедино три на первый взгляд не связанные друг с другом показания и попросил присяжных взглянуть на них в комплексе. Первое: утверждение, что незадолго до убийства на руках у Стэна Фарра были крупные суммы денег. Второе: показания двух друзей Рафнера - Дэнни Макдэниелса и Дэвида Джексона - о том, что однажды они видели, как Присцилла открыла сейф и вынула оттуда пакетик с кокаином. Наконец, третье: убийца оставил пластмассовый пакет для мусора именно наверху, то есть там, где находится сейф. "Дэвид Джексон или какой-то другой убийца хотел залезть в этот сейф", - заявил Гибсон. Он вновь напомнил присяжным о том, что в доме у Присциллы проживало множество торговцев наркотиками и уголовников. "Через руки этой дамы и через ее дом проходило поистине феноменальное количество всевозможных снадобий", - заметил Гибсон и так покачал головой, словно сам не мог в это поверить.

Вынужденный выступать вслед за Гибсоном и перед Ричардом Хейнсом, Фил Бэрлсон решил придать своему заключительному слову сдержанный и лаконичный характер. Он напомнил жюри, что ни Бев Басе, ни Бубба Гаврел точно не знают, кто убил Стэна Фарра. Они знают лишь то, что произошло с ними, и могут лишь предполагать, что "тем человеком был Кал лен Дэвис". Что же касается Присциллы, то было бы просто неразумно предполагать, что она еще могла что-нибудь помнить после таких доз перкодана и алкоголя, все смешавших в ее мозгу. "Сколько раз вам приходилось слышать от свидетелей обвинения фразу: "Я уже не помню!" - воскликнул Бэрлсон. - Повторяю: от свидетелей обвинения, а не от свидетелей защиты". К тому же, добавил он, "тот факт, что обвинение никого не пригласило для опровержения показаний наших свидетелей, доказывает, что они давали правдивые показания. А это значит, что мы представили вам действительные факты". Присцилла заявила в присутствии присяжных, что, когда той ночью впервые услышала голос Бев Басе, донесшийся с подъездной аллеи, она подумала, что это Ди. "Почему же тогда, - поинтересовался Бэрлсон, - она не закричала: "Ди, убегай скорее!"? Она либо лгала, либо совершенно не думала о том, что ее дочери грозит опасность. Перед нами - женщина столь эгоистичная, столь пекущаяся лишь о собственном благополучии, что от нее можно ждать чего угодно". Бэрлсон еще раз напомнил о всех ложных показаниях, которые Присцилла дала в суде, и закончил выступление вопросом: "Если она хотела, чтобы вы поверили ей в одном [в том, что все это сделал Каллен] почему же тогда она не рассказала правды обо всем остальном?"

Теперь наступила очередь Хейнса. Его выступление было проникнуто таким праведным негодованием, что ему мог бы позавидовать любой проповедник.

"Обвинение сделало все, что только могло, - начал он, засунув большие пальцы в кармашки жилета, но все его усилия оказались, увы, тщетными". Хейнс сказал, что не сомневается в том, что противная сторона обвинит его в "попытке опорочить и очернить ее свидетелей". Однако такое обвинение не имеет ничего общего с действительностью. И он постарается доказать это присяжным. "Я хочу лишь, чтобы Бубба Гаврел прозрел. Мне жаль таких, как он... Но я могу легко понять, почему он оказался на этой стезе: за его спиной стояли другие". Хейнс сделал паузу, давая возможность хорошенько усвоить то, что он только что сказал. "Но я ни в коем случае не прощаю, и вы не должны простить ему лжи, ибо, если ты принял присягу перед господом богом, мнение родителей и друзей должно уже ничего не значить для тебя. И все же своим настоящим врагом я считаю другого человека - Присциллу Ли Дэвис, эту растлительницу молодых душ, чье макиавеллиевское влияние ощущалось повсюду".

На некоторое время, однако, Хейнс оставил Присциллу в покое и принялся за полицию Форт-Уэрта, проводившую расследование. "Не кажется ли вам странным и необычным, что почему-то не был сделан снимок пули, найденной в подвале (если, конечно, она действительно была там найдена)?" Почему обвинение не пригласило для дачи показаний ни одного старшего полицейского чина? Почему оно не вызвало в суд детектива К. Р. Дэвиса, которому было поручено вести дознание? "Вы, конечно, помните, что произошло, когда мы сами пригласили полицейского Содерса? А почему этого не сделало обвинение? На эти вопросы могут ответить лишь сами уважаемые обвинители". Хейнс перечислил затем множество всевозможных недоработок со стороны следствия. Пожалуй, единственной его заслугой, достойной, по его мнению, всяческой похвалы, было то, что следствию так и не удалось обнаружить на месте преступления отпечатки пальцев его подзащитного.

С рвением проповедника Хейнс излагал свои доводы пункт за пунктом, оставив самые веские напоследок. Все малейшие детали и нюансы дела, представленного обвинением, сказал он, "строятся на показаниях Присциллы Ли Дэвис, верить которой нельзя". Ему просто не хватало слов, чтобы дать достойную оценку Присцилле. На ум приходили лишь такие определения, как "пчелиная матка", "д-р Джекиль и миссис Хайд", "человек двух миров", "ветреная и бездумная особа", считавшая себя светской дамой и одновременно водившая дружбу с уголовниками. Трудно было сдержать улыбку, когда Хейнс с наигранным удивлением заявил присяжным: "Я сам не мог раскусить Присциллу Ли Дэвис, пока всю ее подноготную не раскрыл д-р Миллер". Гневно стуча кулаком по деревянному ограждению, за которым сидели присяжные, Хейнс продолжал: "Перевоплотившись из доктора Джеки ля в миссис Хайд, она стала приглашать в этот огромный дом всех этих типов, всех этих негодяев, жуликов, мошенников, бродяг и уголовников - Санди Майерс, Лэрри Майерса, пока того не упрятали в тюрьму, то есть всех тех, с кем Присцилла Ли Дэвис связала свою жизнь в ее ином мире! Вы не задавались вопросом, почему эта взрослая женщина разрешала своей дочери водить компанию со всеми этими людьми? Отвечу: потому что она сама принадлежала к их миру!"

Джо Шэннон внимательно следил за заключительной речью Хейнса и одновременно слышал, как из задних рядов зала то и дело доносились горестные стенания. Даже не глядя в ту сторону, он знал, что это рыдает Джек Уилборн. Бывали дни, а иногда даже недели, когда имя Андрии Уилборн вообще не упоминалось в суде, хотя ее трагическая гибель и была той главной причиной, по которой они все здесь собрались. Присяжные так до конца и не осознали, что Андрия была мягким, чутким и скромным ребенком, и считали ее чуть ли не случайной жертвой жестокого насилия и темных махинаций с наркотиками. В силу судебного запрета присяжные ничего не знали о разбирательстве по поводу освобождения обвиняемого под залог, в ходе которого были вскрыты факты имевших место ранее актов насилия со стороны Каллена, когда тот угрожал своей падчерице и избивал ее, а также истязал животных. Шэннон спрашивал себя, сумеют ли присяжные разглядеть в этом холодном, сдержанном, хорошо воспитанном и осмотрительном субъекте человека, способного не дрогнув убить двенадцатилетнюю девочку. Обвинение собралось было вызвать Джека Уилборна в качестве свидетеля, опровергающего доводы защиты, и тот уже изъявил готовность рассказать присяжным о жутком страхе, который нагонял на Андрию Каллен Дэвис, но было уже поздно.

Защита, видимо, была крайне изумлена тем, что обвинение не вызвало Присциллу в Амарилло еще раз, но Шэннон был твердо убежден, что этого делать не следовало. "Единственное, на что сейчас была способна Присцилла, - рассуждал он, - это встать и начать открещиваться от всего, что о ней уже успели наговорить все эти бродяги и мошенники. А это лишь даст Хейнсу возможность спросить ее о том, о чем он забыл в первый раз". Хейнс удачно придумал с этой своей теорией о человеке, живущем одновременно в двух мирах, но еще удачнее он выбрал для этого время: обвинение просто не успевало теперь вызвать собственного эксперта для опровержения. Теория же эта еще сильнее втоптала Присциллу в грязь. Так по крайней мере думал сам Шэннон. В общем, передумывать было уже поздно. Обвинение будет придерживаться своей прежней линии. Несмотря на всю выявленную ложь, думал Шэннон, в пользу обвинения говорят две вещи: во-первых, множество вещественных доказательств, которые полностью подтверждали показания трех главных свидетелей; во-вторых, заявления, сделанные Присциллой и Бев Басе в первые эмоционально насыщенные мгновения сразу же после стрельбы. Если обвинению удалось справиться со своей задачей, то присяжные теперь, должно быть, понимают, что, когда две эти женщины бежали от особняка и кричали, что Убийца - Каллен, они говорили чистую правду, как это Делают люди, только что обретшие новую веру. Не было никаких оснований полагать, считал Шэннон, что у Присциллы и Басе в этот момент существовал какой-то мотив для выдумывания столь тонкой лжи, не говоря уже о том, что на это у них попросту не было времени.

Когда Шэннон взял слово и начал говорить перед замершим залом (мертвую тишину нарушали лишь периодические всхлипывания Джека Уилборна), он твердо знал одно - его час настал и больше у него шансов не будет. Из кипы вещественных доказательств он взял какую-то фотографию и повернул ее так, чтобы никто не видел, что на ней изображено. Речь свою он начал тихо, решив остановиться сначала на вещественных доказательствах или на их отсутствии в некоторых случаях. "Разве меняет дело то, что у нас нет фотографии пули, обнаруженной в подвале?" - воскликнул он. Когда он стал говорить об Уэйне Полке, присяжные стали слушать его еще внимательнее. Он назвал того "разоблачившим самого себя неудавшимся взломщиком, который якобы случайно столкнулся с другим взломщиком и опять-таки вроде бы случайно заметил, что это не Каллен Дэвис. Меня удивляет, почему на шее у того взломщика не было таблички, на которой было бы написано: "У. Т. Рафнер"".

Не странно ли, спросил Шэннон, что Хейнс так и не поинтересовался, не был ли встретившийся Уэйну Полку человек Хорасом Коуплендом?

Метнув взгляд на своего знаменитого соперника, сидевшего за столом защиты, Шэннон напомнил присяжным, что "хороший адвокат - мастер мистификации. Мистификация № 1 - У. Т. Рафнер. Он, конечно, мошенник и бродяга, но разве можно только на этом основании заключить, что он способен убить? Нет, нельзя, хотя попытаться взвалить на него всю ответственность за содеянное можно. Мистификация №2 - Хорас Коупленд. Коупленд и Стэн Фарр действительно были друзьями. Стремясь свалить все на Коупленда, защита вызывает свидетеля Брэдшоу, который показывает, что Фарр боялся Коупленда. Но вы, вероятно, помните, что Брэдшоу сказал также, что Фарр боялся и Каллена Дэвиса. Эта версия особенно привлекательна тем, что, как говорится, "мертвый ничего не скажет". Мистификация № 3 - нет никаких доказательств того, что Фарр задолжал Коупленду какую-то сумму, хотя еще в самом начале процесса защита и обещала представить такие доказательства. Не было также представлено абсолютно никаких доказательств каких-то особых отношений между Бев Басе и Присциллой Дэвис. Сейчас вы уже знаете, что Присцилла оплатила аборт Бев Басе. Давайте называть вещи своими именами: именно об аборте здесь все время и шла речь. Не сомневаюсь, что вы и без меня это уже давно поняли. Разве можно считать мотивом для дачи ложных показаний лишь то, что Бев Басе была в долгу перед Присциллой? Мистификация № 4 - Уэйн Полк".

Направляясь к скамье присяжных с фотографией, прижатой к груди, Шэннон напомнил им о показаниях Полка, в которых тот утверждал, что днем 2 августа он приколол свой счет на 677 долларов к доске для записок на кухне.

Положив фотографию на перегородку перед скамьей присяжных, Шэннон как бы между прочим сказал: "Я хотел бы, чтобы вы взглянули на эту фотографию, зарегистрированную как "вещественное доказательство защиты № 10", и сказали мне, видите ли вы на ней какой-нибудь счет, приколотый к доске". При этом видно было, что он еле сдерживал широкую улыбку. Фотография доски, сделанная всего через несколько часов после убийства, была одним из вещественных доказательств, представленных защитой еще в самом начале процесса. Зачем это было сделано, уже никто, по-видимому, не помнил, но на фотографии было ясно видно, что на доске не было никакого счета. Когда снимок стал передаваться из рук в руки, кое-кто из присяжных обменялся многозначительными взглядами.

"Если бы мы рассматривали здесь дело об убийстве Стэна Фарра, - продолжал Шэннон, - оно не строилось бы на косвенных доказательствах. В нашем же деле имеется одно косвенное доказательство: человек, всадивший четыре пули в Стэна Фарра, является также и убийцей Андрии Уилборн. Если вы признаете, что Стэна Фарра убил Каллен Дэвис, вы должны также признать, что Андрию тоже убил он".

Шэннон напомнил присяжным о том, какого рода свидетели были вызваны в суд. "30% всех свидетелей давали показания, относившиеся к делу о разводе, - сказал он. - 50% рассказывали вам о связях Присциллы со всеми этими типами, о которых поведал вам господин Хейнс. Остальные 20% пытались внести ясность в то, кто же все-таки убил Андрию Уилборн. В сущности, вы можете думать о Присцилле все, что угодно. Но какое это имеет отношение к Андрии Уилборн?"

Защита утверждает, что у Присциллы помутился рассудок от перкодана, но обвинение в таком случае хотело бы напомнить присяжным, что большие дозы этого препарата она стала принимать лишь после убийства. "Вы помните вопрос [заданный д-ру Миллеру]: "Если человек принимает по шесть таблеток перкодана в день и при этом немного выпивает, помутится ли у него рассудок?" Д-р Миллер тогда ответил: "Конечно, нет!" Защита передернула факты, заставив вас подумать, что Присцилла принимала по 35 таблеток перкодана еще до убийства. Возможно, она хотела этим сказать, что с тех пор Присцилла приняла так много таблеток, что уже не могла помнить, что произошло в действительности. Между тем через несколько дней после убийства она слово в слово повторила то, что сказала в первый раз. Защите не удалось опровергнуть ни одного слова в изложении ею событий, происшедших ночью 2 августа".

Важно помнить и о том, продолжал Шэннон, что убийца выстрелил в Гаврела лишь после того, как Бев Басе сказала: "Это Каллен!" В этой связи уместно спросить, отреагировал бы так на это Хорас Коупленд или же продолжал бы спокойно идти дальше? Стрелявший заманивал их обоих в дом, но, услышав имя Каллена Дэвиса, выстрелил.

Тем же тоном уверенного в своей правоте проповедника, в каком выступил его противник, Шэннон напомнил присяжным, что защита пыталась опорочить даже Андрию Уилборн, намекнув, что "у той за дверью есть маленький кустик марихуаны".

Шэннон повернулся к Каллену Дэвису и посмотрел ему прямо в глаза. "То, что происходит у нас в суде, - сказал он, - не что иное, как попытка нейтрализовать и подавить каждого, кто стоит на пути у этого человека, то есть сделать то, что уже было сделано 2 августа. Тех, кто ему тогда мешал, он убрал - да-да, именно это он и сделал. Что же касается защиты, то она руководствовалась одним простым принципом - кто угодно, только не Каллен!"

Шэннон заметил, как судья Доулен стал нетерпеливо поглядывать на часы, и понял - время его истекло. Он уже говорил о вещественных доказательствах, поэтому решил сразу же перейти к главному, на его взгляд, аспекту обвинения - к заявлениям, сделанным двумя женщинами. Обе были охвачены ужасом, сказал он, и бежали в противоположных направлениях. Тем не менее обе сказали одно и то же: это был Каллен. "Когда люди пребывают в крайне возбужденном состоянии и чем-то потрясены, - сказал он присяжным, - они всегда говорят правду. Вот почему их заявления следует считать надежными доказательствами".

Когда обвинитель еще раз потянулся за цветной фотографией тела Андрии Уилборн, то постарался не смотреть в сторону Джека Уилборна. К этому времени все в зале суда уже знали, что всхлипывавший человек был отцом Андрии. Шэннон обратил внимание присяжных на кровь на голове у девочки. "Как могла попасть кровь на голову, если стреляли в грудь? - спросил он. - Я вам скажу как. Девочка упала на живот и лежала в луже собственной крови. Убийца перевернул ее на спину, чтобы убедиться, что та мертва. Так он сам испачкался кровью, а затем оставил кровавые следы на лестнице".

Оставалась еще одна загадка, которую Шэннон хотел объяснить присяжным. В течение всего этого времени всех мучил следующий вопрос: если Каллен пришел убивать Присциллу, почему тогда он не покончил с нею сразу? Если не удалось сделать это одним выстрелом, почему он не сделал второго?

"Я объясню и это, - сказал Шэннон, чуть понизив голос. - У него оставалась еще возможность причинить Присцилле дополнительную боль. Он хотел затащить ее в подвал и показать тело Андрии. Вот тогда он удовлетворился бы вполне. Это было бы его высшей местью".

Шэннон сделал эффектную паузу и закончил речь словами: "Власть! Алчность! Он хотел все сделать так, как решил сам. И в ту ночь именно это он и сделал, став одновременно судьей, присяжным и палачом".

Шэннон поблагодарил присяжных за внимание и долготерпение и вернулся на свое место. Он произнес превосходную речь и знал это. Знали это и все присутствовавшие, включая Ричарда Хейнса и других защитников. Может быть, потому, что он выступал последним, его речь произвела глубокое впечатление и на присяжных. Позже Гибсон признался: "Когда в тот вечер мы вернулись к себе, у всех у нас было несколько подавленное настроение".

17 ноября, в четверг, в 9.20 утра девять мужчин и три женщины, которым выпало решать судьбу Каллена Дэвиса, приступили к обсуждению вердикта, выбрав своим старшиной Гилберта Кеннеди, 41-летнего почтового служащего. Глубоко религиозный человек (его жена впоследствии сказала, что самым тяжким испытанием для него было не посещать все это время церковь), Кеннеди был выбран одиннадцатым по счету присяжным, что означало, что его изоляция длилась 101 день. Мэрилин Кей Хейсли была изолирована на 143 дня (ее выбрали 29 июня). Как бы там ни было, все присяжные стали своего рода рекордсменами - никто до них в Техасе еще не сидел под замком так долго, а Хейсли находилась в изоляции дольше всех. Учитывая это, никто не ожидал, что присяжные будут спешить с вынесением приговора, хотя все считали, что каждый из них для себя уже что-то решил. В баре "Ретт Батлерз" за день до этого пронесся слух, что десять из двенадцати присяжных считали подсудимого невиновным. Этот слух распространили люди Каллена.

Пока присяжные решали его дальнейшую судьбу, Каллен спокойно дожидался вместе со своими адвокатами в зале суда. Кен Дэвис, Карин Мастер, Рэй Хадсон, Рой Риммер и другие его друзья и знакомые тоже ждали в первом ряду в зале. Если кто и говорил что-то, то только шепотом. То и дело к Каллену подходил кто-нибудь из друзей, шептал что-то на ухо и хлопал по плечу. Если обвиняемый и знал что-то заранее о возможном решении присяжных, он этого не показывал.

В течение последующих трех часов присяжные послали Доулену несколько записок с различными просьбами. В первой записке они спрашивали, на какой высоте пробита дверь, через которую был сделан первый выстрел в Фарра. "Пусть хорошенько посмотрят", - сказал судья и приказал вкатить на тележке огромную, чуть ли не трехметровую дверь.

Где-то после часа дня Доулен подозвал всех юристов и серьезным тоном сказал: "Я получил еще одну записку от присяжных. Они хотят еще раз осмотреть место преступления".

Выполнение такой просьбы было связано с огромными трудностями, если не сказать больше. Хейнс с досады чуть не откусил кончик своей любимой трубки.

"Ну, хорошо-хорошо, я пошутил", - сказал Доулен, выдержав небольшую паузу. Затем он прочитал то, что действительно содержалось в записке. В ней говорилось: "Пришлите нам восемь бутылок кока-колы и четыре бутылки лимонада".

В 2.32, когда один из клерков разыскивал какую-то дополнительную информацию, затребованную присяжными, в зал суда неожиданно вошел Доулен в своей судейской мантии и объявил: "Дамы и господа! Присяжные вынесли решение". Публика тут же ринулась на свои места, и Доулен вновь предупредил всех о необходимости сдерживать эмоции. В 2.38 присяжные вошли в зал суда в последний раз. Доулен приказал Каллену Дэвису встать. Хотя тот неоднократно и говорил, что ни капельки не сомневается, что будет признан невиновным, его лицо, и без того осунувшееся за 15 месяцев пребывания в тюрьме, стало мертвенно-бледным.

Доулен зачитал вердикт: "Мы, присяжные, признаем обвиняемого Томаса Каллена Дэвиса невиновным",

Несмотря на предупреждение Доулена, зал разразился аплодисментами и возгласами ликования. В течение последующих нескольких минут почти все обнимали друг друга и целовались. Каллен обнял сразу двоих - Самнера и Хейнса. "Спасибо! Огромное вам спасибо!" - проговорил он. Карин Мастер плакала, Хейнс тоже еле сдерживал слезы.

Джо Шэннон, похудевший на 16 килограммов с тех пор, как приехал в Амарилло, стоял в стороне и машинально считал мелочь в кармане брюк. Когда кто-то спросил его, о чем он сейчас думает, тот натянуто улыбнулся и ответил: "Я подумал, что у меня в кармане ровно 18 центов. Странная эта штука, жизнь! Не так ли, старина?" Несколько месяцев спустя, когда страсти уже улеглись, Шэннон позволил себе еще одно замечание, которое не так-то просто было сделать человеку стойких консервативных убеждений. "Я никогда не думал, что придется когда-нибудь это сказать, - признался обвинитель, - но мне кажется, что у нас действительно существуют две системы правосудия: одна - для богатых, другая - для бедных".

Кое-кому из присяжных, согласившихся дать интервью, был задан вопрос, как это им удалось так быстро вынести решение по сложнейшему делу, длившемуся несколько месяцев. Отвечая на него, каждый из них ссылался на два понятия, фигурировавшие в напутственном слове судьи Доулена. Этими понятиями были: "моральная уверенность" и "разумное сомнение". "Я думаю, что не все из нас считают его невиновным, - сказал Карл Пра, служащий авиакомпании "Бранифф". - Но у многих возникло "разумное сомнение", а нам ведь разъяснили, что его не должно быть". Пра и другие присяжные совершенно недвусмысленно заявили, что источником такого сомнения стали показания Присциллы Дэвис на суде. "Я ей просто не верил", - сказал Пра. Другой присяжный, Джеймс Уоткинс, с этим полностью согласился: "Я не верил многому из того, что она нам здесь говорила. Может быть, она и не лгала, но до конца правдивой тоже не была".

Любопытно отметить, что распространенный за день до этого слух о том, что десять против двух присяжных выступали за вынесение оправдательного приговора, полностью подтвердился. При первом голосовании Кеннеди и Джонс отметили в своих бюллетенях "виновен". Как потом заявил Джонс в интервью корреспонденту "Форт-Уэрт стар телеграм" Гленну Гуццо, он не мог согласиться с выдвинутой защитой теорией о сговоре - ведь показания Присциллы и Бев Басе, данные совершенно независимо друг от друга, оказались почти идентичными. Поэтому он и проголосовал "виновен". "Я просто не мог себе представить, как они могли сговориться и рассказывать абсолютно одно и то же", - сказал Джонс. Когда он отмечал в своем бюллетене "виновен", то подумал, что, видимо, был единственным, принявшим такое решение. Даже когда он узнал, что еще один присяжный проголосовал так же, он все равно чувствовал, что не сможет противостоять большинству. "Когда встают 10 человек и в один голос заявляют: "Невиновен", начинаешь думать, а не забыл ли ты чего-нибудь чрезвычайно важного. Если бы соотношение было относительно равным, мы, наверное, совещались бы там и сейчас". Ни Кеннеди, ни Джонс не разделяли мнения защиты о том, что главной целью убийцы был Стэн Фарр. Их "разумное сомнение" не основывалось также и на предположении, что убийства совершил Хорас Коупленд или кто-то еще. Оки изменили свое первоначальное решение лишь потому, что возникла путаница во времени, а также потому, что в момент убийства два свидетеля видели, как большая дорогая машина (или машины) въезжала на территорию особняка и выезжала оттуда.

Ни один из присяжных не поверил странному рассказу Уэйна Полка, большинство из них очень сильно сомневалось и в правдивости показаний Томми Джордена и Карий Мастер. Все присяжные считали Буббу Гаврела несчастной жертвой, не ведавшей, кто в него стрелял. В то же время все они, казалось, поверили и в искренность Бев Басе. И все же, руководствуясь какой-то совершенно необъяснимой логикой, присяжные не поверили тому, что Басе узнала в преступнике Каллена Дэвиса, как раз потому, что в данном случае ее показания полностью совпадали с показаниями Присциллы.

Через несколько минут после того, как был зачитан вердикт, некоторые присяжные собрались в баре "Серф-рум", где Рэй Хадсон, отец Карин Мастер, угощал всех коктейлями. По приглашению Хадсона четверо присяжных были затем доставлены на автомашине в бар "Ретт Батлерз" на другом конце города, где состоялось празднество по случаю оправдания Каллена Дэвиса. По распоряжению Роя Риммера друзья Каллена сняли на это время самое известное в Амарилло заведение, чтобы устроить там пиршество, о котором еще несколько месяцев будут потом судачить техасцы, причем не всегда вспоминая об этом с восторгом. Поначалу круг участников ограничивался друзьями и родственниками Каллена и его адвокатами, но вскоре к ним присоединились пять присяжных, три судебных пристава, несколько избранных девиц из числа постоянной публики на процессе, с дюжину репортеров и даже сам судья Джордж Доулен.

...Дом № 4200 на Мокингберд был, как всегда теперь, ярко освещен. Залитый огнями и погруженный в тишину, он был похож на корабль-призрак, застывший где-то на горизонте. Помимо Линды Арнольд, сестры Стэна Фарра, в особняке в тот вечер было лишь несколько самых близких друзей Присциллы. Больше она никого не хотела видеть. Джеймс Макдэниелс, ее шофер и телохранитель, уведомил приехавших журналистов, что Присцилла пребывает "в состоянии шока" и не может делать никаких заявлений для прессы. Позже, однако, она все же ответила по телефону двум репортерам, звонившим из Амарилло. "Я знаю правду. Я знаю, что все это сделал он, - сказала она. - Но больше он уже не сможет причинить мне боль. Теперь он будет держать ответ перед богом. А бога ему купить не удастся". После длительной паузы Присцилла добавила: "У меня такое чувство, будто сегодня все в выигрыше, кроме меня. Каллен обрел свою свободу, Хейнс - свой миллион долларов, вы - свои статьи, книги, сценарии. Но какой ценой? Запомните: мне все это стоило ребенка, которого я горячо любила. Но об этом сейчас уже никто не хочет говорить".

...Впервые почти за 16 месяцев Каллен Дэвис лег спать в ту ночь свободным человеком. Формально он все еще обвинялся в убийстве Стэна Фарра, а также в покушении на убийство Присциллы и Гаврела и оставался на свободе под залог на сумму более 1 миллиона долларов, но вероятность того, что он когда-нибудь предстанет перед судом по этим не снятым с него обвинениям, была невелика.

В качестве первого жеста, призванного показать, что жизнь вернулась в свое обычное русло, Каллен и Карин устроили в пятницу небольшой ужин для присяжных и избранных представителей прессы и телевидения. Каллен вел себя вежливо и несколько надменно. На вопрос репортеров, как он воспринял вердикт, Каллен ответил: "Думаю, я всем им показал".

...В воскресенье утром из Амарилло уехали последние участники "представления". Было много грустных прощаний, как это всегда бывает по окончании любого тяжелого испытания. Корреспонденты телевидения отсняли пленку, запечатлевшую последние рукопожатия Каллена и Карин, садившихся в свой "лирджет". Каллен сказал, что на День благодарения они поедут кататься на лыжах в Колорадо. Что же касается его планов на самое ближайшее будущее, то уже в понедельник утром он будет сидеть за своим рабочим столом в "Мид-континент". Ричард Хейнс уже уехал в Бостон, где собирался произнести речь, а многочисленные представители прессы вернулись опять в свои газеты и принялись, как и прежде, описывать автомобильные катастрофы и обыкновенную поножовщину.