Преступления без жертв

(В этом разделе рассматриваются некоторые из основных вопросов, которые были освещены в моей книге "Преступления без жертв". См.: Crimes Without Victims. Englewood Cliffs, 1965.)

В определенном смысле любой уголовный кодекс может оказаться неэффективным в качестве абсолютного фактора, сдерживающего преступность, поскольку, как верно подметил Эдвин Сазерленд, "когда нравы адекватны, законы перестают действовать" (E. Sutherland and D. Сressey. Op. cit., p. 11.). Но иногда уголовные законы настолько неэффективны (или неприменимы), что это приобретает особое значение как с социологической точки зрения (в той мере, в какой проявляется несоответствие ценностей или конфликт между ними), так и с политической, когда эти законы ведут к неразумному и даже вредному распылению в общемто довольно ограниченных ресурсов правосудия. Я использовал выражение "преступления без жертв", чтобы подчеркнуть одну область, в которой правосудие оказывается ужасающе беспомощным, а именно ту, в которой мы упорно стремимся поставить вне закона добровольную куплю-продажу таких товаров или услуг, которые общество считает предосудительными, но которые пользуются спросом. Хотя в моей предыдущей книге под таким названием подробно рассматривались только три типа таких "преступлений": аборты, гомосексуализм и наркомания, есть немало и других правонарушений, включая азартные игры и проституцию, а также различные второстепенные виды сексуальных преступлений, которые можно отнести к этой категории.

Пожалуй, главной и общей для всех этих форм поведения чертой является то, что в каждом случае "преступление" связано (можно даже сказать-"включает в себя") с полюбовной сделкой или обманом. Конечно, один из аспектов "преступления без жертв" состоит в том, что здесь нет прямого и явного (в обычном смысле слова) ущерба или вреда, наносимого одним человеком другому. Напротив, преступное действие заключается в предоставлении одним лицом другому чего-то страстно желаемого последним. Разумеется, можно долго спорить о том, действительно ли в подобных ситуациях дело обходится без "жертвы". Так, можно утверждать, что страдающий наркоманией оказывается жертвой торговца наркотиками, что человеческий эмбрион становится жертвой аборта, что проститутка также превращается в жертву и т. д. Но существует и другая, менее распространенная точка зрения, согласно которой здесь нет жертв, и эта точка зрения также заслуживает внимания. Независимо от того, примем мы или нет точку зрения, согласно которой индивиды становятся в этих случаях жертвами (при этом нам безразлично, как они сами оценивают такую ситуацию), остается фактом, что в силу договорного характера, который носит их "преступление", потерпевшего в обычном понимании здесь нет, то есть нет лица, возбуждающего судебное преследование и дающего показания судебно-исполнительным органам. Клиент обычно не подает в суд на проститутку, и наоборот; наркоман не возбуждает уголовного дела против торговца-разносчика, снабжающего его наркотиками; женщине нет никакого дела до гинеколога, который согласился прервать ее беременность, и она не подаст на него в суд.

Именно отсутствие лица, подающего в суд, и делает соответствующие статьи уголовного кодекса неприменимыми на практике, придавая особый характер процессу отправления правосудия. Этот факт ставит судебные власти в исключительно сложное, почти безвыходное положение, нередко заставляя их прибегать к весьма суровым или этически (и юридически) сомнительным мерам принуждения. Пути и методы отыскания улик в этих случаях крайне ограниченны. Например, в случае производства аборта в суд обращаются лишь тогда, когда женщина умирает или госпитализируется по причине осложнений, вызванных нелегальной операцией. Но даже тогда, когда лицо, возбуждающее уголовное преследование, имеет достаточно улик, чтобы обосновать обвинение, необходим длительный и дорогостоящий процесс негласного надзора, заканчивающегося внезапным налетом, который надо еще умело спланировать. Возника* ет вопрос о необходимости использования средств полиции (что к тому же стоит недешево) в условиях наличия других преступлений, относительно которых публика проявляет (и вероятно, вполне оправданно) большую озабоченность. Практически во всех случаях этих "пограничных" преступлений сбор улик и доказательств для прокурора оказывается связанным с использованием значительных сил и средств полиции. В одном из таких дел с наркотиками пятерым детективам пришлось, как указывалось в полицейском отчете, провести под видом битников целый месяц в Гринвич-Виллидж (один из них, как рассказывали, сумел даже приобрести репутацию поэта), а в целом в последовавших за этим арестах принимало участие свыше сотни полицейских - мужчин и женщин.

Поскольку главная задача здесь - получение доказательств, полицией широко применяются методы выслеживания и заманивания в ловушку. Всем известно, что наиболее распространенной практикой является использование переодетых сыщиков, изображающих потенциальных "клиентов" для проституток или "объекты" для гомосексуалистов. Хотя во время заманивания в ловушку и принимаются меры к тому, чтобы оградить непричастных к преступлению лиц, случайно оказавшихся на месте преступления, от непроизвольного вовлечения в компрометирующие действия, отрицательные социальные последствия подобной практики весьма ощутимы. Эта практика требует, чтобы служители правосудия занимались предосудительными в этическом плане и в высшей мере недостойными делами. Нежелательными могут оказаться последствия и для сознания самих индивидов, чье поведение оказывается девиантным. А если полиция будет применять такую практику еще интенсивнее, это может привести к примирению общества с систематическим полицейским контролем в определенных секторах жизни, то есть к такому положению, которое может вызвать тревогу как в моральном, так и в гражданском планах. Недавно проведенное исследование позволило обнаружить, что в районе Лос-Анджелеса все еще применяются исключительно сложные методы скрытого наблюдения за общественными уборными и другими предположительными местами встреч гомосексуалистов и используется техника, которая позволяет вторгаться в тайны личной жизни ни в чем не повинных людей в той же мере, как и гомосексуалистов (Adult Homosexual Behaviour and the Law. - "UCLA Law Review", № 13, 1966, p. 648-831.).

Другой распространенной практикой, касающейся "пограничных" преступлений, является использование информаторов, особенно в борьбе с торговлей наркотиками. Как отмечал Альфред Линдсмит, исключительное пристрастие наркомана к наркотикам делает его легко поддающимся вербовке в качестве информатора.

"Обычно наркомана используют как "подсадную утку", применяя нажим, если он отказывается. Неопытный наркоман может сразу же согласиться, едва лишь ему пригрозят арестом или пообещают, что в случае, если он выдержит проверку и будет сотрудничать с полицией, ему снизят срок лишения свободы или даже отпустят совсем. Полиция нередко проявляет снисходительность к наркоману, если он соглашается выдать одного или нескольких торговцев наркотиками. Наиболее действенным средством привлечения к сотрудничеству является разрешение употреблять наркотики, хотя бы временно. Лица, обнаруживающие недюжинные способности в качестве информаторов, могут даже сделать на этом карьеру и сохранить свою привычку в течение нескольких лет. Но как правило, карьера "утки" оказывается непродолжительной, так как его быстро разоблачают" (A. Lindesmith. The Law. Bloomington, 1965, p. 47. Дополнительная информация о полицейской технике использования системы доносчиков содержится в работе: J. Skо1niск. Justice Without Trial. Op. cit., Chaps. 6-7.).

Среди специалистов наблюдаются существенные разногласия по поводу приемлемости подобных методов. Критики считают, что подобная техника расследования заставляет самих служителей порядка поощрять преступную деятельность и даже заниматься ею. Они утверждают, что существует серьезная опасность инсценировки информаторами подозрительных случаев. По их мнению, использование улик, полученных от анонимных информаторов, нарушает право подсудимого на полное ознакомление с материалами следствия и на очные ставки со свидетелями, от чьих показаний зависит выносимый по его делу приговор. По заявлению Линдсмита, "использование наркоманов в качестве "подсадных уток" стало настолько обычным, что иногда это вызывает замешательство даже у самой полиции. Дело в том, что создается целый класс правонарушителей, которые на протяжении различных периодов времени оказываются вне сферы действия уголовных законов. По причине секретности, окружающей личность информаторов, полиция одного района часто арестовывает их, не зная, что они служат в другом, и полицейские власти вынуждены выкупать их друг у друга. Арестованные преступники нередко с возмущением требуют освободить их, так как они сотрудничают с полицией" (A. Lindesmith. The Addict and the Law, p. 49.).

Этим далеко не исчерпываются сомнительные формы полицейской практики в борьбе с преступлениями без жертв и другими пограничными правонарушениями. Знаменательно, что во многих наиболее важных постановлениях Верховного суда США, связанных с так называемым посягательством на конституционные права и гарантии подозреваемых граждан (например, в случаях неправильного оформления ареста, незаконных обысков и конфискаций, а также при даче невыгодных для себя показаний), делались попытки узаконить эту практику. Много дел, основанных на материалах электронного подслушивания, было создано в результате усилий судебно-исполнительных органов по пресечению азартных игр и политических (связанных с "национальной безопасностью") преступлений (при этом следует заметить, что последние также являются весьма сомнительной сферой пограничной преступности). Примером применения крайних методов полицейской практики при недостаточности улик может служить неблаговидное поведение полиции, заставившее Верховный суд принять в 1952 г. специальное постановление по делу Rochin V. California. Тогда, как известно, полицейские, подозревавшие обвиняемого в торговле наркотиками, ворвались в его комнату и завязали борьбу, в ходе которой обвиняемый проглотил несколько таблеток, лежавших у него на ночном столике. Его отправили в больницу, где, несмотря на его протесты, промыли желудок. Обнаруженный там морфий был доставлен в суд как улика. Выступая в качестве представителя Верховного суда, отменившего вынесенный приговор, судья Франкфуртер заявил:

"... Процедура, на основании которой был вынесен указанный приговор, более чем вредна уже потому, что вызывает отрицательную реакцию наших граждан на слишком энергичные методы пресечения преступности. Такое поведение полиции действует на их сознание самым шокирующим образом... Подобные методы правительственных чиновников, направленные на получение доказательств, безусловно, оскорбили бы даже самых черствых людей. Они слишком напоминают практику палачей, чтобы можно было позволить их узаконить" (Rochin v. California, 342 U. S. 165, 172 (1952).).

Беспристрастные исследователи проблемы преступности признают, что, какие бы жесткие меры ни применялись для пресечения преступлений без жертв, усилия органов правосудия не достигнут желаемого эффекта. Основным результатом репрессивного законодательства в этой области, по-видимому, всегда будет переориентация с легальных путей на нелегальные и обеспечение прочного экономического положения нелегальному сбытчику. Профессор права Герберт Пакер предполагает существование некоего "преступного тарифа", применяющегося в подобных операциях. Он отмечает, что, "превращая торговлю товарами и услугами, для которой характерен эластичный спрос, в нелегальную, мы тем самым создаем условия монополии для предпринимателя, готового нарушить закон" (H. Packer. The Crime Tariff. - "American Scholar", № 33, 1964, p. 551-557; H. Packer and R. Gampell. Therapeutic Abortion. - "Stanford Law Review", № 11, 1959, May, p. 417-455.). Хотя различные виды нелегальной торговли могут обнаруживать существенную разницу в степени организации и монополистической концентрации, все-таки даже в самом худшем случае, как подчеркивает экономист Томас Шеллинг, "любой предприимчивый подпольный торговец использует преимущества "закрытого" рынка, огражденного от внешних влияний, так же, как промышленность страны использует защитные тарифы, а рынок сбыта сливочного масла - закон о маргарине. Уже благодаря существованию закона о нелегальной торговле такой торговец автоматически избавляется от конкурентов, не желаю щих пользоваться недозволенными методами. Эти законы предоставляют тем, кто хочет нарушить их, своего рода торговые привилегии" (Т. Schelling. Economic Analysis and Organized Crime. См.в: President's Commission on Law Enforcement and Administration of Justice, Task Force Report: Organized Crime, p. 117.). Характер этого процесса и связанные с ним перипетии можно проследить на примере нелегальных абортов, где ограничивающее законодательство создает "бесконечный порочный круг".

"Желание женщин избавиться от возможного ребенка приносит врачу, производящему аборты, колоссальный доход. Часть денег он тратит на то, чтобы сделать аборт безопасным для здоровья женщины и тем самым уменьшить вероятность разоблачения. Это приводит к увеличению притока женщин, желающих прекратить свою беременность. И так до бесконечности" (A. Rongy. Abortion: Legal or Illegal? New York, 1933, p. 117.).

С этой практикой связан и другой процесс, который криминолог Эдвин Сазерленд назвал конкурентным развитием методов исполнения законов и уклонения от правосудия. Классический тому пример - соревнование между изготовителями сейфов и их профессиональными взломщиками - медвежатниками, в ходе которого выявляется некая спираль в попытках одной стороны перехитрить другую. То же самое наблюдается и в области преступлений без жертв: усилия, направленные на пресечение торговли наркотиками, вызывают к жизни появление все более совершенных способов контрабанды; усиление репрессивных мер по отношению к "колгерлс" и врачам, занимающимся производством абортов, сводится на нет введением хитроумных "кодов", по которым назначаются встречи с клиентами, пациентами и т. д.

Правоприменяющие органы уже давно отказались от попыток ликвидировать пограничные преступления. Деятельность полиции в этих сферах носит обычно спорадический и поверхностный характер, отражающий лишь атмосферу беспокойства и неуверенности. Изредка возникающие дела о "фабриках по производству абортов" и "шайках контрабандистов, распространяющих наркотики", служат своего рода данью общественности, упрекающей полицию за то, что она ничего не делает, чтобы "поставить под контроль" эти социальные проблемы.

Широко известна и рутинная практика наложения штрафов на проституток, которая не мешает последним немедленно возвращаться к своему ремеслу; практика настолько будничная, что проститутки рассматривают ее просто как обязательный элемент свой "работы".

Эпизодические налеты полиции на притоны гомосексуалистов - бары и другие места их встреч, а также широко освещаемые прессой случаи обнаружения сборищ гомосексуалистов в определенных районах крупных городов также вряд ли могут дать положительный эффект. Большинство специалистов-правоведов так же, как и многие исследователи этих проблем, приходят к выводу, что, пока спрос на запрещенные товары и услуги остается достаточно высоким и пока он не может быть удовлетворен легально, всегда будут находиться какие-то возможности для его незаконного удовлетворения, какие бы препятствия этому ни чинились.

Как мы уже видели, отношение широкой публики к преступлениям без жертв оказывает на исполнение законов непосредственное влияние. Значительное и в большей мере нежелательное воздействие испытывают при этом и служащие судебно-исполнительных органов. Возложение на полицию обязанностей по борьбе с этими "пограничными" видами правонарушений чревато созданием значительных возможностей и побудительных стимулов для подкупа полиции. Двойственное отношение публики к подобным правонарушениям и то, что они обычно совершаются в приватной обстановке (а это значит, что представители правоприменяющих органов должны действовать весьма осторожно, "решая" вопрос, следует ли предать гласности данный случай и официально квалифицировать его как "преступление"), а также упорное сопротивление некоторых преступников тому, чтобы их поведение стало достоянием гласности (например, когда речь идет о "добропорядочном" в других отношениях гомосексуалисте), способствуют именно такому развитию. Понятно, что степень деморализации полиции при таком ее использовании оказывается довольно высокой. Несмотря на то что эффективное исполнение законов в этой сфере практически невозможно, официальные лица часто подвергаются нажнму и критике со стороны публики за неспособность установить действенный контроль за антисоциальным поведением.

Принимая во внимание это давление на блюстителей порядка, а также общепризнанную двойственность отношения публики к подобным "преступлениям" и снижение морального уровня полиции, вряд ли можно удивляться выводу, к которому пришла в своем докладе оперативная группа президентской Комиссии по применению закона и отправлению правосудия: "Значительное число наиболее серьезных проявлений антисоциального поведения объясняется неудачами в исполнении законов, которые расходятся с нормами, существующими в данной общине" (President's Commission on Law Enforcement and Administra Hon of Justice, Task Force Report: The Police, p. 211-212.) Если наша полицейская практика в отношении этих преступлений ставит перед судебно-исполнительными органами неразрешимые проблемы, то она же оказывает и очевидное влияние на действия и взгляды тех индивидов, против которых она направлена. Как я уже говорил ранее, отсутствие сдерживающего эффекта не означает, что политика исполнительных органов вообще не имеет никаких социальных последствий. Анализ процесса стигматизации преступника, о котором упоминалось в главе 3, указывает, что и девиантные "карьеры" и девиантные "представления о себе" в большой мере складываются под влиянием официальных и неофициальных реакций общества на девиантное поведение. Воздействие на индивида того, что я называл криминализацией девиантности, оказывается весьма неодинаковым применительно к разным видам преступлений без жертв. Насколько серьезным оно будет, зависит в большой мере от того, в какой степени юридические запреты будут толкать индивида к его увлечениям или к занятиям, помогающим ему удовлетворять свои желания. Чем больше индивид с девиантными наклонностями будет вынужден под влиянием правовых положений или реакции общества действовать как преступник и объединяться с людьми такого же "сорта", тем вероятнее он осознает "преступность" как отличительную черту своей личности, а это в свою очередь подтолкнет его к восприятию еще более широких "норм" девиантного поведения. В этом процессе большую роль играют как природа первоначальной девиантности, так и характер давления состороны правосудия. Когда же запрещенная деятельность может быть без особого труда интегрирована в другой, вполне законной форме поведения, индивид, вероятно, не будет испытывать угрызений совести от того, что его прежняя деятельность была заклеймена как "преступная". Таким образом, человек, который играет в "номера" на купюрах, вряд ли станет задумываться над тем, что сама по себе азартная игра является преступлением, даже если обретение навыка в такой игре потребовало от него длительных упражнений. Как правило, ему не нужно искать какой-то "дополнительной девиантности", чтобы сохранить свою привычку, хотя, конечно, если он примет участие в какой-то более серьезной игре, ему могут грозить и серьезные финансовые затруднения, но это уже другой вопрос.

Проблема женщин, пытающихся найти специалиста для производства аборта, несколько сложнее (См.: Е. Schur. Crime Without Victims, p. 11-16, а также: Abortion. - "The Annals of the American Academy of Political and Social Science", № 376, 1968, March, p. 136-147.) Это объясняется тем, что они совершают такие правонарушения, как правило, эпизодически и не считают себя преступницами; кроме того, их действия не носят четко выраженного характера, позволяющего определить их как особую форму поведения. В то же время очень строгие ограничения, которые ввело наше общество на производство легальных абортов, вынуждают женщин, не имеющих на то права, прибегать к довольно опасным методам, причем иногда они попадают в ситуации, которые могут иметь серьезные психологические последствия. С нелегальными операциями подобного рода связана опасность возможных неприятностей, которые исключены при производстве аборта в больничных условиях, и, по-видимому, одно только осознание таких последствий значительно усиливает эмоциональную нагрузку, сопровождающую производство нелегального аборта. Не говоря уже о том, что женщину могут ожидать различные послеоперационные осложнения, чрезвычайно неблагоприятной для большинства из них оказывается и та обстановка, в которой им приходится делать аборты. При этом не имеет значения, насколько опытен врач, производящий операцию; встреча с ним унижает женщину уже хотя бы потому, что это необходимо скрывать. Мы не располагаем достаточно систематизированными данными о социально-психологическом влиянии на женщин того факта, что мы превратили аборт в преступление. Однако материалы, которые у нас есть, свидетельствуют о том, что лишь немногие сделавшие аборт женщины серьезно сожалеют о своем решении прекратить беременность, а многие (особенно те, кому посчастливилось попасть в руки опытных хирургов) отзываются о врачах, производящих аборт, с уважением и благодарностью. Правда, такие отзывы дают главным образом женщины с относительно высоким социально-экономическим положением, но ведь именно эта категория женщин и имеет возможность быстрее и сравнительно (безопаснее пользоваться услугами врача, делающего аборты. И все же нам следует быть осторожнее, когда мы, не имея достаточных фактов, свидетельствующих о частых и серьезных психологических последствиях абортов, делаем вывод о том, что наша квалификация этих женщин как "преступниц" не имеет большого значения.

Особенно неблагоприятным аспектом нашей нынешней политики в отношении абортов является то, что она способствует серьезной дискриминации женщин, находящихся на нижних ступенях социально-экономической лестницы. (Фактор социально-экономической дифференциации присутствует в той или иной мере и во многих других сферах пограничной преступности, поскольку сама возможность приобретения запрещенных товаров и услуг часто зависит от наличия у лица, их приобретающего, достаточных финансовых ресурсов.) Важную роль в получении доступа к врачу, делающему аборты, играет и фактор классовой принадлежности. При существующей системе, когда решение о необходимости аборта принимает специальная врачебная комиссия больницы, получить разрешение на его производство - весьма сложная задача. Многие женщины из низших классов почти не имеют представления об этой процедуре, не говоря уже о тех фактах, на основании которых они могли бы получить разрешение на прекращение беременности. Однако и эти соображения не помогают объяснить поразительную разницу в цифрах социально-экономической статистики, показывающей действительное положение с производством абортов в больницах. Хотя разрешение на аборт дают не часто (по имеющимся данным, общее количество официальных абортов составляет в среднем 8 тысяч в год по всей стране), как показывает анализ этих данных, подавляющее большинство абортов сделано белым женщинам из среднего класса.

В условиях невозможности произвести аборт законным путем экономический и социальный статус женщины еще более осложняет ее положение при обращении к нелегальным методам. До некоторой степени этот вопрос является чисто экономическим; хорошо известно, что профессиональный уровень производства нелегальных абортов непосредственно зависит от уплаченной суммы, и, разумеется, когда он снижается, риск увеличивается. (В этой связи весьма симптоматично, что смертность среди женщин в Нью-Йорке, вызванная абортами, вдвое выше у небелых женщин и у пуэрториканок, чем у белых женщин.) Женщины из низших классов страдают не только от того, что не могут оплатить нелегальный, но квалифицированно сделанный аборт, но и потому, что они, как правило, не знают, где произвести такую операцию. Женщины, находящиеся в таком положении, вероятно, чаще, чем все другие, решаются на самостоятельное изгнание плода, причем нередко такими методами, которые могут оказаться исключительно опасными.

Тревога по поводу процветающего бизнеса нелегальных абортов, признание невозможности обеспечить исполнение существующих законов, а также беспокойство, вызванное той опасностью, унижением и крайне неприятными процедурами, которым подвергаются женщины, пытающиеся сделать аборт, вызвали в последние годы нарастающую волну требований изменить американское законодательство в этой области. В большинстве наших штатов аборт считается преступлением. Он допускается только в случаях, связанных с "необходимостью сохранить жизнь матери",- оговорка, которая, принимая во внимание достижения современной медицины, не имеет никакого смысла. Из-за этих ограничений большинство абортов, производимых в нашей стране (подсчитано, что их число колеблется в пределах от 200 тыс. до 1,2 млн. в год), оказываются нелегальными. Медицинские и юридические организации, равно как и отдельные группы граждан, все чаще присоединяют свои голоса к протестам отдельных критиков, которые уже давно выступают против американской политики в отношении абортов. Особенно вескими были рекомендации Американского института права, предложившего разрешить производство абортов врачам, если есть "опасность, что продолжение беременности будет серьезно угрожать физическому или душевному состоянию матери или что у новорожденного будут физические или умственные недостатки", а также в тех случаях, когда зачатие происходит в результате изнасилования, кровосмешения или "других преступных насильственных действий" (включая незаконную половую связь с девушкой, не достигшей 16-летнего возраста) (American Law Institute, Model Penal Code, Proposed Official Draft. Philadelphia, 1962, p. 189-190.).

Общенациональный опрос общественного мнения, проведенный в декабре 1965 г. Национальным центром по изучению общественного мнения, выявил, что эти рекомендации по изменению законодательства об абортах находят широкую поддержку, хотя опрашиваемые и не пожелали решительно выступить за разрешение абортов по социальным и экономическим причинам. Когда перед 1484 взрослыми американцами был поставлен вопрос, одобряют ли они производство легальных абортов по указанным ниже причинам, их мнения распределились следующим образом: за производство аборта в случае, если беременность угрожает жизни самой женщины, высказался 71% опрошенных; в случае, если женщина забеременела в результате изнасилования - 56%; если есть серьезное подозрение, что новорожденный окажется дефективным,- 55%; если семья имеет очень низкий доход и не может себе позволить иметь новых детей - 21%; если женщина не замужем и не хочет выходить замуж за отца ребенка- 18%; если женщина замужем и больше не хочет иметь детей- 15%. Хотя по канонам римско-католической церкви ни одно из указанных обстоятельств не является моральным оправданием прекращения беременности, почти половина мужчин и женщин, исповедующих католицизм, при опросе высказались за легализацию абортов в первых трех случаях (A. Rossi. Abortion Laws and their Victims, - "Trans-Action", September - October, 1966.).

Несмотря на то что церковь продолжает утверждать, будто любое сознательное пресечение беременности является аморальным поступком, лишающим человека жизни (и в поддержку этой точки зрения оказывается значительное политическое давление), все-таки отчетливо наблюдается тенденция к реформе законодательства об абортах в соответствии с предложениями Американского института права. За последние несколько лет некоторые из наших штатов изменили свои законы, касающиеся абортов (в частности, эти изменения в Калифорнии и Колорадо широко комментировались прессой). В Нью-Йорке весной 1968 г. специально созданная комиссия рекомендовала пересмотреть законодательство штата об абортах, но это предложение не получило (как и в ряде случаев, имевших место в прошлом) достаточной поддержки у законодателей штата. Многие специалисты, однако, утверждают, что реформа, основанная только на рекомендациях Американского института права (АИП), не решит проблему полностью. Она позволит удовлетворить лишь самые очевидные требования в случаях, когда налицо явные показания для производства абортов, и оставит в беспомощном состоянии тех женщин (замужних и незамужних), которые по самым различным социальным и экономическим причинам решили прекратить беременность. Кроме того, по этим новым законам женщина, желающая сделать аборт, должна будет пройти различные бюрократические процедуры (обследование комиссией по абортам и т. д.), прежде чем ей разрешат подвергнуться операции. В то же время никакие реформы, кроме введения абортов "по требованию", настаивают критики, не устранят ту атмосферу бесчестия и ограничения свободы личности, которую создает нынешняя система. Все это явилось причиной нарастающего национального движения за полную отмену законодательства об абортах, а не за частичную его реформу. Некоторые аналитики все же полагают, что даже принятие поправок, содержащих ссылки на физическое здоровье и психическое состояние женщины, уже может привести к реальному изменению ситуации, особенно если термин "психическое состояние" будет толковаться расширительно. Однако пока опыт внесения ограниченных изменений в эти законы можно назвать разочаровывающим. Ни в одном из штатов нашей страны еще не проведена такая широкая реформа, какая недавно имела место в Великобритании, где отныне параграф о "физическом здоровье или психическом состоянии любого из имеющихся детей" (этот параграф получил название "социального") включен в число показаний для легального прекращения беременности ("New York Times", 1967, October 26, p. 1.).

Что касается проблем, связанных с гомосексуализмом, то здесь мы сталкиваемся с несколько иными последствиями квалификации индивидов с девиантным поведением как преступников (E. Schur. Crimes Without Victims, p. 67-119. Некоторые положения взяты мной из еще не опубликованной работы, которую я подготовил в качестве члена рабочей группы по проблемам гомосексуализма при Национальном институте психиатрии; она озаглавлена "Социокультурные факторы в поведении гомосексуалистов".). Даже в том случае, если бы удалось ограничить влияние юридического и социального "клейма", которым "награждают" гомосексуалистов, эти люди, вероятно, все равно продолжали бы рассматривать себя как носителей девиантного поведения.

Клеймо, налагаемое законом, дополняется еще и клеймом, налагаемым обществом, что, по-видимому, усиливает испытываемую большинством гомосексуалистов необходимость почти постоянно и тщательно маскировать свой порок.

Хотя некоторые гомосексуалисты, вероятно, и способны "перекочевывать в нормальный мир", не чувствуя при этом особого напряжения или подавленности, все же для того, кто имеет достаточно прочное положение в обществе (хорошую работу и связи), это отклонение чревато крупными неприятностями. Верно, что некоторые убежденные гомосексуалисты иногда предпочитают не скрывать своих занятий, но это часто приводит к полному разрыву прежних связей с "нормальным" обществом. В частности, от выбора между открытым признанием и сокрытием своих занятий в значительной мере будет зависеть и возможность получить ту или иную работу. Человеку, открыто заявляющему о том, что он гомосексуалист, могут предложить лишь определенную сферу занятий — одну из тех, в которых традиционно наблюдается терпимость по отношению к гомосексуалистам. Особый аспект этой проблемы представляет существующая в некоторых правительственных ведомствах практика (в том числе и в вооруженных силах) не брать на службу гомосексуалистов по той причине, что они либо «ненадежны в отношении вопросов безопасности», либо снижают общий моральный уровень, либо создают нездоровые отношения путем какого-то «заражения» и т. д...

Несмотря на то что законы, направленные против гомосексуалистов, отличаются сравнительной мягкостью, а их применение — спорадичностью, гомосексуалист постоянно оказывается в исключительно ненадежном положении по отношению к закону и правоприменящим органам. Я уже упоминал о систематических помехах, чинимых полицией, об использовании агентов-провокаторов (сотрудников полиции нравов, работающих под видом правонарушителей) и о применении очень сложной техники наблюдений. Эти методы противодействия становятся постоянными факторами в повседневной жизни гомосексуалистов, а их образ мышления и поведение неизменно оказываются под сильным воздействием страха быть разоблаченными и привлеченными к уголовной ответственности...

...Сейчас все шире распространяется убеждение, что законодательство неоправданно вторгается в частную жизнь очень многих граждан, которые в противном случае могли бы вполне сносно адаптироваться к условиям жизни общества (а некоторые это и делают), тем более что они, по сути дела, не причиняют ему никакого ощутимого вреда.

Как показывают эти примеры, каждая из ситуаций, связанных с преступлениями без жертв, имеет свои отличительные черты; они довольно сильно разнятся друг от друга по уровню нелегальности сделок, по степени вторичной девиантности, по масштабам вредных психологических последствий для общества, по характеру проблем, стоящих перед правоприменяющими органами, и т. д. Из всех видов преступлений без жертв, вероятно, единственным, в котором вторичные проблемы оказываются наиболее сложными и носящими нежелательный характер, что частично объясняется нашим стремлением квалифицировать его как преступный по существу, является наркомания. По этой причине данная проблема заслуживает того, чтобы остановиться на ней более подробно.