Первые "урбанистические" исследования преступности

Еще более важное направление исследований, в которых акцент делался на обучении преступлениям, представляла так называемая "экологическая школа" урбанистики, возникшая в Чикагском университете в конце 20-х гг. (Обзор работ, проделанных этой школой, можно найти в книге; Т. Моrris. The Criminal Area. London, 1958.). К тому времени было уже известно, что уровень преступности в городах значительно превышает уровень в сельской местности. Следовательно, было вполне естественно проанализировать организацию жизни в городах в поисках ключа к объяснению причинности преступлений. В целом работы чикагских социологов являлись частью широкой программы, в которой жизнь индивидов ставится в зависимость от экологической структуры той среды, в которой они существуют. Чикагские ученые собрали большой материал о наличии в городе поразительных по своему характеру "естественных районов", каждый из которых имел свои четкие структурные элементы, состав населения, свой стиль жизни и свои социальные проблемы. Используя самую различную методику, эти ученые показали наличие тесной связи между социальной структурой города и формами поведения, которые там существовали. При этом производилось тщательное "картографирование" районов с целью графически изобразить пространственное распределение определенных социальных условий и различных форм поведения, собирались биографические сведения, а также другие виды информации.

Во время этой работы было установлено, что для определенных районов города характерны свои особые формы антисоциального поведения. Эрнест Берджес, основываясь на концепции "естественных районов", изобразил Чикаго в виде пяти концентрических зон, начинающихся от деловых кварталов в центре города и кончающихся пригородами, связанными с городом электричкой. Его коллега Клиффорд Шоу провел специальное исследование преступности несовершеннолетних в Чикаго и обнаружил, что районом самой высокой концентрации преступников является промежуточная зона, окружающая центральные деловые кварталы ("промежуточные районы между жилыми и деловыми или промышленными кварталами", где наблюдается частое перемещение людей, объясняющееся постоянными наплывами новых жителей, выходцев из различных этнических, главным образом иммигрантских, групп). Он выявил также так называемую "градационную тенденцию" - прогрессирующий спад преступности в направлении от промежуточной зоны к пригородной. Позже Шоу использовал этот подход примерно с тем же результатом при анализе уровня преступности среди несовершеннолетних в других американских городах и пришел к выводу, что ее распределение зависит от физической и социальной структуры города. Более того, исследования показали, что, несмотря на наводнение этих промежуточных, в основном состоящих из трущоб городских районов сменяющими друг друга волнами мигрантов, уровень преступности в различных районах остается более или менее стабильным в течение определенного времени.

Последующие попытки "картографирования" преступности в американских городах показали сомнительность "теории концентрических кругов" и концепций "градационных тенденций". И в физическом, и в сощь альном отношении структура городов недостаточно однообразна, чтобы какая-то одна схема пространственного анализа была действенна во всех случаях. В то же время уже в течение многих лет господствует мнение, что антисоциальное поведение имеет свою географию. Криминологи в своих исследованиях постоянно указывают на то, что наиболее часто преступники концентрируются лишь в некоторых районах крупных городов - причем неудивительно, что этими районами обычно бывают самые неблагоустроенные, старые, перенаселенные, с высоким процентом представителей национальных меньшинств,- а также в районах, где чаще всего наблюдаются самые различные формы антисоциального поведения.

Ниже мы вернемся к вопросу о связях между современными городскими трущобами и преступностью. Ясно, что жизненные условия городских гетто не стали менее криминогенными со времени описанных выше ранних чикагских исследований; если уж говорить откровенно, то, вероятно, произошло как раз обратное. Первый урок, извлеченный из этих исследований, отнюдь не сводился к тому, что жизнь в городских трущобах порождает преступность (хотя в этих работах и было собрано немало документальных данных, подтверждающих такой тезис). Чикагские ученые не ограничились простой демонстрацией особенностей и различий в функциональном и географическом распределении преступности в городских районах; они сумели разработать теоретические основы для общего анализа этого феномена. Шоу и его сотрудники видели в преступности малолетних и взрослых всего лишь аспект общей проблемы социальной дезорганизации в районах, заселенных беднотой. В промежуточной зоне, окружающей центральные деловые кварталы, имеет место наибольшая степень дезорганизации; что в основном объясняется крахом программ социального контроля в результате исключительно высокой подвижности населения, что связано с временными наплывами мигрантов в эти районы. В такой ситуации образуются соперничающие и сталкивающиеся моральные ценности, создаются условия, в которых преступность как способ существования начинает серьезно оспаривать нормальные ценности и сложившиеся социальные институты. Дети в районах с повышенной преступностью оказываются перед самыми разнообразными стандартами поведения, в том числе и противоречащими друг другу. В итоге в этих районах появляются значительные возможности для передачи той или иной "преступной традиции". В такой же мере, как, скажем, язык или другие социальные обычаи, эти традиции передаются от одного поколения детей к другому.

Каким образом происходит передача "культурных традиций" преступности и правонарушений несовершеннолетних, можно проследить, изучив биографии преступников, собранные чикагскими социологами для иллюстрации их статистических материалов по уровню преступности. Я уже цитировал отрывок из имеющей большое значение работы Шоу "Фургонщик Джек", показывающей, как влияют семья и общие традиции микрорайона на преступность. Описав и проанализировав историю "карьеры" малолетнего преступника, Шоу попутно продемонстрировал и то, что различные районы, в которых "Стэнли" довелось жить, имеют свои особые традиции в отношении как соблюдения, так и нарушения законов, традиции, которые оказываются решающими в формировании взглядов и поведения молодежи района. С помощью этих глубоких исследований, на которые официальная социология слишком часто смотрит свысока, предпочитая делать общие обзоры мнений, манипулировать статистическими данными и т. п., Шоу сумел очень точно передать, какое ощущение испытывает человек, живя такой жизнью и попадая в такие ситуации, которые, как небо от земли, отличаются от условий жизни "респектабельных" граждан из среднего класса. (То же самое совсем недавно было проделано и Джеймсом Болдуином, Клодом Брауном и Пири Томсоном в их автобиографических заметках, а также Оскаром Льюисом в его этнографических "повестях". Однако попытки почерпнуть из этих субъективных восприятий нечто, что могло бы помочь нам в понимании преступности, были, к сожалению, довольно робкими.) "Стэнли" очень много сделал, чтобы рационализировать свое девиантное поведение, и в его рассказах есть та непосредственность, атмосфера присутствия, которой так часто не хватает формализованным социологическим исследованиям. Получив возможность увидеть его в детстве, мы начали понимать, почему "жизнь на улицах и в переулках становится интересной и захватывающей", и осмысливать, что он имеет в виду, когда говорит:

"Эти соблазны и собственный непреодолимый интерес влекут меня туда, подобно магниту, и я всегда оказываюсь не д силах устоять. Я был похож на индейскую пирогу в бушующем море меня гоняло туда и сюда, беспомощного и жалкого. И у меня было не больше шансов научиться управлять своими желаниями и при этом не захлебнуться в потоках на дне общества, чем у пироги на то, чтобы преодолеть шторм. Но в этом море я столкнулся с такими же лоботрясами и подонками, как я сам, и люди не таращили глаза на мои обноски и мою бедность. Здесь я был "дома", потому что "нужда живет скопом". Так я и плыл по течению вместе со всем этим сплавом, плыл, гонимый течениями Уэст-Мэдисонстрит, которыми заправляет "большая сотня" избранных" (С. Shaw. Op. cit., p. 50, 93.).

В числе чикагских исследований по проблемам районирования преступности была и первая крупная работа, посвященная шайкам малолетних преступников. В своей опубликованной в 1927 г. книге "Шайка" (F. Thrasher. The Gang. Chicago, 1927 (1960),) Фредерик Трэшер описал свыше 1300 выявленных им в Чикаго шаек, и этот факт сам по себе имел немалое значение. Здесь снова основной акцент ставился на влияние традиций микрорайона; Трэшер рассматривал шайку как феномен, возникающий из игровой группы, но при этом замечал, что шайка не становится таковой, "пока не вызовет у окружающих сначала несогласие с ее поведением, а потом и резкую оппозицию, и таким образом не обретет более четкого группового сознания". Следовательно, к концепции обучения преступлениям через контакт с непосредственным окружением Трэшер добавлял идею группового конфликта. Поведение шаек подростков рассматривалось им как точно отражающее социальные взаимоотношения взрослых, пользующихся авторитетом в довольно ограниченном детском мирке, а также деморализующие условия, в которых живут эти дети (шайка была средством удовлетворения их запросов возбуждения, поиска новых приключений и т. п.,- которых нормальное общество не могло дать). Что же касается условий "уличной среды", то, по мнению Трэшера, они давали максимум возможностей для конфликта с отдельными антагонистами или группами антагонистов внутри или вне социальной среды самой шайки.

Короче говоря, традиция чикагских криминологов соединяла в себе интерес к процессам становления индивидуальных преступников с систематическими попытками понять смысл районных различий в уровнях преступности путем изучения общей социальной структуры, в которой зарождается и процветает преступность. Сосредоточивая внимание на процессах обучения, происходящих в атмосфере постоянных конфликтов с окружением, и на передаче криминальных традиций, эти исследователи заложили основу для дальнейшего анализа "делинквентных субкультур". Используя биографии преступников как главный материал для исследования и выявляя субъективные реакции правонарушителей, они одновременно создали и базу для определения той роли, которую играют другие лица (члены семьи, педагоги, полиция и прочие представители законных властей) в формировании преступниками собственных концепций и поведения. Точно так же они были первыми, кто понял, что межгрупповой конфликт является причиной большей части преступлений среди подростков и взрослых. Эти исследования должны были указать политикам (хотя последние в то время не очень часто прибегали к помощи научных консультантов) тот предел эффективности социальных программ, рассчитанных на индивидуальную профилактику преступлений и на исправление правонарушителей, за которым подобные программы становятся беспомощными перед лицом структурных и культурных источников преступности.