Церковь, школа и семья

"Если бы мы могли вновь обрести бога!" - тогда, как считают произносящие это заклинание, мы сумели бы разделаться и с правонарушениями и с преступностью. В идеале подобное решение заслуживало бы всяческого поощрения. Многие, если не все, преступления определенным образом противоречат общим принципам религиозной морали. Поэтому приобщение к этим принципам и их усвоение могут не без основания рассматриваться как серьезные факторы, сдерживающие преступность.

К сожалению, все это не так просто. Хотя социологи обычно видят в религии крупную функциональную общественную силу, поставляющую достаточно высокие ценности, которые помогают удерживать общество от распада и дают ответы на волнующие людей вопросы относительно целей человеческого существования, они тем не менее признают, что в современном индустриальном обществе религия может становиться и источником дифференциации людей и даже конфликтов между ними и что сопоставление религиозных и социальных ценностей может стать весьма сложной проблемой. И к какой бы сфере взглядов или поведения мы ни обратились, роль религии оказывается далеко не такой четкой и одномерной.

Мы неизбежно встречаемся с этим, когда ставим вопрос об отношении религии к преступности. Подавляющее большинство американцев, если их спросить об этом, скажут, что верят в бога (и даже в загробную жизнь), что, по их мнению, религия исключительно важна; они подчеркивают свою приверженность той или иной вере и регулярно или хотя бы эпизодически посещают церковь или синагогу. И все же, несмотря на такое очевидное благочестие, Америку продолжает наводнять кажущийся неукротимым поток преступности. Наше удивление усиливается, когда мы узнаем в ходе различных систематических исследований, что большой процент (в одном случае он был даже выше, чем средний процент верующих во всей стране) выявленных и осужденных малолетних и взрослых преступников заявляет о своей религиозности и регулярном посещении церкви.

Понять хотя бы частично эту особенность (на первый взгляд она кажется, в сущности, противоречащей здравому смыслу) можно, если учесть сравнительно поверхностный характер религиозных верований в современном американском обществе. Без сомнения, в Соединенных Штатах сейчас много "действительно религиозных" людей. Однако известно, что "возрождение" религии в период после второй мировой войны было в гораздо большей степени взрывом религиозности, чем возникновением серьезных и глубоких религиозных чувств и веры (Изложение всех этих вопросов дано в работе: W. Herbert. Protestant-Catholic-Jew. New York, 1960.). Те же самые американцы, которые утверждают, что верят в бога и ходят в церковь, добавляют к этому, что эта вера очень мало влияет на их идеи и взгляды в таких важных областях повседневной жизни, как,политика и бизнес. Да и сама религиозная доктрина представляется многим американцам всего лишь как второстепенный аспект веры. В своем анализе современной американской религии Уил Херберг не без умысла привел высказывание президента Дуайта Эйзенхауэра, который однажды заявил: "Наше правление не будет иметь никакого смысла, если оно не будет основано на глубокой религиозной вере, а в чем она будет заключаться, мне безразлично". Эйзенхауэр, безусловно, хотел подчеркнуть ценность гармонии в плюралистском религиозном обществе, но получилось так, что он фактически подтвердил поверхностность и отсутствие глубоких религиозных верований у американцев. Религия как элемент порядка, ее внешние атрибуты (такие, как соблюдение основных религиозных праздников, обряды похорон и бракосочетаний, посещение относительно секуляризованных воскресных школ и осуществление социальных программ, связанных с церковью) часто оказываются главным, центральным моментом современной религии в Америке и подменяют собой глубокое ощущение веры. Священник Джозеф Фихтер в своей социологической работе о деятельности римскокатолического прихода в одном из городов Юга сравнивает современные городские церкви с бензозаправочными колонками, где прихожане появляются время от времени только за тем, чтобы "заправиться" по дороге в другое место. Таким образом, религиозная принадлежность и посещение церкви не являются показателями приверженности к религиозным идеалам или к таким формам поведения, которые порождаются религиозным верованием или соответствуют ему. В американском обществе это положение осложняется еще и переплетением формальных религиозных признаков с другими социальными категориями, в частности с классовыми и расовыми (G. Lenski. The Religious Factor. New York, 1963.) Как показывает статистика, различия в цифрах по разным видам преступлений оказываются в большей степени соотносимыми с классовой принадлежностью, расовым составом населения и уровнем урбанизации, чем с любыми факторами доктринального порядка. И опять-таки, принимая во внимание значимость религии для индивида, как и ее эффективность в качестве института социального контроля, центральную роль приобретают именно эти переплетающиеся элементы. С одной стороны, религиозные убеждения часто служат утешением для обездоленных в социально-экономическом отношении, но с другой, как указывал Джозеф Фитцпатрик, социолог, специализирующийся по проблемам урбанистики и преступности:

"Мораль, которую навязывают беднякам, чтобы заставить их поддерживать систему, покровительствующую богатым, никогда не навязывается в той же мере богатым, чтобы заставить их охранять интересы бедняков. Эта ситуация ставит духовенство в трудное положение, когда оно вынуждено использовать религиозные догмы, чтобы привить конформизм по отношению к общественным нормам. Если, как вполне может случиться, эти нормы будут действовать в пользу людей, обладающих привилегиями и властью, религия может обрести черты еще одного инструмента защиты официальных интересов" (J. Fitzpatrick. The Role of Religion in Programs for the Pretention and Correction of Crime and Delinquency. President's Commission on Law Enforcement and Administration of Justice, Task Force Report: Juvenile Delinquency and Youth Crime, p. 321.).

Мы знаем также, что многочисленные формы поведения и установившиеся социальные ценности в американской жизни (если не признанные официально, то, во всяком случае, существующие на деле) не отвечают главным принципам иудейско-христианской морали, и это не может не подрывать влияния религии, направленного на социализацию индивидов путем воспитания у них определенных моральных воззрений и жизненного уклада.

Стало быть, недостаточно просто утверждать, что если нам удастся настроить всех членов общества на восприятие "мессианской" сущности религии, то мы сумеем резко снизить преступность. Непреодолимым барьером здесь является то, что многие индивиды не примут мессианство религии, коль скоро социально-экономические условия не будут "поощрять" развитие сотрудничества и добрых человеческих отношений между людьми. Но может случиться и другое: они воспримут его и именно в силу этого начнут считать справедливыми преступные действия, которые вызваны отчаянием и идут вразрез с официальным диктатом системы, рассматриваемой ими как система угнетения. Это звучит как ирония, но именно соотносимость характера индивидуального проступка с какой-то основной религиозной догмой (учитывая к тому же свойственное этой догме подчеркивание свободы морального выбора и сугубо личной греховности совершенного "аморального" деяния) может быть иногда обращена на то, чтобы поколебать взгляды тех, кто отказывается признать, что некоторые люди более свободны, чем другие, и что социальные факторы обладают достаточной силой, чтобы влиять на развитие определенных видов преступлений.

Мы должны также помнить о том, что, по крайней мере в условиях существующего ныне в Соединенных Штатах религиозного плюрализма, сама вера может провоцировать некоторые преступления. Нарушение мормонами законов бигамии, отказ людей от воинской службы по религиозным или морально-этическим убеждениям, нежелание представителей той или иной религии выполнять санитарные или медицинские предписания и процедуры - вот лишь некоторые примеры того, какими путями религиозные верования могут порождать преступность. Таким образом, косвенно любая религия может способствовать увеличению масштабов преступности уже хотя бы тем, что она нередко ведет к превращению моральных стандартов отдельной личности в уголовно наказуемое поведение.

Если действительно религиозный подход к проблемам преступности требует активных действий, направленных против аморальной социальной обстановки и поднимаемых на щит ценностных категорий в большей степени, чем перевоспитание индивидов, то из этого вовсе не следует, что существующие сейчас религиозные общины совершенно не способны собственными силами содействовать снижению преступности. Конечно, в особых случаях религиозное учение помогает пресечь склонность к преступлениям. В порядке профилактики усилия религиозных общин, почти без сомнения, могут дать весьма значительный эффект, о чем свидетельствует работа таких организаций, как протестантский приход Восточного Гарлема, католический центр пуэрториканцев в Джерсисити и еврейский Совет охраны. Известную пользу приносят и усилия капелланов в исправительных заведениях.

В то время как влияние церкви в нынешнем американском обществе за последние годы несколько ослабло, влияние государственной школы приобретает все большее значение. В нашем обществе, где огромная роль придается воспитанию и образованию детей, школа, оказывающая на них в процессе обучения длительное и интенсивное влияние и играющая роль главного фактора в определении и выборе индивидами своего места в обществе, должна рассматриваться как решающая сила, формирующая жизнь американской молодежи. Уже давно принято говорить, что преступность и правонарушения среди подростков отражают "кризис нашей школы". Под этим обычно подразумевают, что школа не заботится о воспитании в детях уважения к закону и порядку и не учит их отличать добро от зла. Но, как и в случае с религией, концентрировать внимание только на довольно расплывчато и несколько претенциозно определяемой функции сознательного привития моральных норм и идеи послушания законам значило бы рассматривать деятельность школы вне тех социальных условий, в которых она должна функционировать, и игнорировать как ожидаемые, так и непредвиденные последствия нынешней педагогической практики.

Ясно, что в настоящее время школа не может похвастаться тем, что она эффективно содействует предупреждению правонарушений и преступлений. Однако еще более удручающим является другой вывод: школы оказываются не просто неспособными задержать рост и размах преступности, но в том виде, в каком они сейчас существуют, они активно содействуют развитию этого процесса. На основе тщательного изучения большого количества данных ученые-социологи Уолтер Шейфер и Кеннет Полк пришли к заключению, что "правонарушения среди подростков происходят частично из-за приобретаемого детьми в школе противоречивого и негативного опыта" и что "в воспитательной системе имеются серьезные недостатки; это особенно сказывается на подростках из семей с низким доходом"; именно эти недостатки в значительной мере и способствуют проявлению преступного поведения. Они утверждают далее, что "если не изменить условий, на которых основан процесс воспитания и которые помогают росту преступности, то в конечном счете любые усилия, направленные на преодоление преступных тенденций или поведения у того или иного подростка, окажутся малоэффективными" (Ниже в данном разделе использован очерк У. Шейфера и К. Полка. См.: W. Sсhafer, К. Polk. Delinquency and the Schools.- Task Force Report: Juvenile Delinquency and Youth Crime, p. 222-277.).

Поскольку успехи в школе являются важным фактором для приобретения профессии и устойчивого экономического положения и поскольку эти успехи сами по себе существенно зависят, во-первых, от того, из какого социального окружения дети приходят в школу, а во-вторых, от того, как их там встречают, плохая постановка школьного дела превращается в главное звено порочного круга, ограничивающего возможности продвижения вверх детей из низших социальных классов и негритянских детей. Многие авторитеты признают сейчас, что такие дети в большинстве случаев приходят в школу из так называемых "культурно отсталых" семей; неадекватная социальная атмосфера и неправильное домашнее воспитание до поступления в школу не могут подготовить их к учебным занятиям. В то же время недавние исследования показали, что стремление к образованию свойственно не только представителям средних и высших классов. Несмотря на сохраняющиеся классовые различия в оценке образования, значительный процент родителей из низших классов весьма заинтересован в том, чтобы их дети хорошо учились в школе. Они отлично понимают его если не абстрактную, то практическую ценность как средства достижения относительной экономической стабильности. В высшей степени неверно представление о том, что дети из низших социальных классов, начиная учиться, якобы испытывают четко выраженное негативное отношение к образованию. В действительности, как это наглядно показали такие педагоги-писатели, как Джонатан Козол, Герберт Кол и Джон Холт, они обычно проявляют живой интерес к учебе, их волнует первый опыт, приобретенный в школе. И в том, что в дальнейшем они оказываются в числе отстающих, повинно не отсутствие заинтересованности и не их низкие умственные способности, а сама система образования.

Они очень скоро обнаруживают, что эта система не желает считаться с их особенностями и даже не рассматривает их как приемлемые для нее человеческие существа. Большинство учителей являются выходцами из средних классов, имеют убеждения своего класса, разговаривают на языке своего класса и требуют от учеников таких норм поведения, которые характерны для этого класса. Учебный материал, как сами педагоги только сейчас начали понимать, в значительной мере ориентирован на условия жизни среднего класса (да еще белого населения), и потому ребенок из низших слоев не находит в нем практически ничего, что показалось бы ему имеющим хоть какое-то отношение к его собственному опыту и к обстановке городского гетто. Так, один бывший малолетний преступник, рассказывая о своих первых годах обучения, заметил:

"Мне это было неинтересно. Мне нравились ученые книжки, но остальные я просто не переваривал. Ну что это: "Дик и Джейн пошли куда-то, чтобы принести ведро воды. У Мери был ягненочек. Собака Спот прыгала через забор"? И даже в седьмом классе было полно такой же чепухи. Получил я тогда такой учебничек, не больше вот этой книженции. Открываю: "Дик и Джейн сидели дома. Мама и папа пошли в магазин. Спот был во дворе и играл с мячом и с Салли". Ну, я и говорю: нечего сказать, хороша история. И однажды взял эту книжицу и сунул ее прямо под нос учителю, сказав ему: "Эту вашу чепуху я читать не стану"" (Цит. по: W. Sсhafer and К. Polk. Op. cit, p. 238.).

Из-за недостатка культуры в семье и плохой общей подготовки, выявляющихся на стандартных испытаниях умственных способностей (тест айкыо), которые проводятся для определения пригодности к умственным занятиям, многие дети из низших слоев общества оказываются среди отстающих с самого начала обучения, попадают в разряд "тугодумов" и т. п. Многие из педагогов полагают, что это вполне естественно. Как свидетельствуют многочисленные данные, существует упорно сохраняющееся мнение, что "в будущем от этих детей нельзя ожидать выполнения какой-то "приличной" работы". Наиболее часто это говорится о школьниках-неграх. Не желая рассматривать сочинение, которое наглядно отражает нищенскую обстановку, окружающую ребенка, как "приемлемое", учитель заключает, что ребенок вообще не способен писать; не умея применить более гибкие педагогические приемы, с помощью которых можно было бы связать школьные задания с жизнью этих детей, учитель сталкивается с апатией и беспомощностью; требуя строгого соблюдения норм поведения, присущих среднему классу, учитель оказывается перед группой враждебно настроенных и неуправляемых ребят.

Ранние школьные неудачи накапливаются постепенно, чему особенно способствуют различные системы "подтягивания отстающих", "продленных часов" и т. п.; школьники, занимающиеся неважно, вряд ли могут надолго сохранить желание продолжать занятия. Как указывают Шейфер и Полк, "неуспевающих постепенно и во все большей мере оттесняют и изолируют успевающие ребята, отдельные педагоги и сама система в целом". Не удивительно, что они постепенно начинают смотреть на себя и на свое будущее как на нечто мрачное и безотрадное и в конце концов "пребывание в школе становится для них в высшей мере неудовлетворяющим, разочаровывающим и горьким". Возможность адаптации к преступности в этих условиях очевидна. Такой ребенок часто может вполне серьезно воспринять как более импонирующие ему тот дух соревнования и самоутверждения, ту групповую поддержку, те более разнообразные и увлекательные переживания и ту повышенную социальную и финансовую отдачу, которые сулят ему преступные действия, по сравнению с враждебной и отвергающей его школьной системой.

Что касается подростков-негров, то, даже если они оказываются способными учениками, им очень трудно (по крайней мере так было до недавнего времени) рассчитывать на то, что успехи в школе серьезно помогут им в дальнейшем добиться успеха в жизни. Знание того, что даже высокообразованные негры зачастую работают лакеями или занимают какие-то низкооплачиваемые должности, вряд ли может убедить негритянских юношей в том, что ради этого стоит хорошо учиться. Верно, что ситуация сейчас меняется и что усиливается интерес к "компенсационным" и воспитательным программам(как в школьный, так и в дошкольный период), рассчитанным на то, чтобы повысить шансы на достижение такими детьми высокого уровня общественной полезности. Однако совершенно ясно, что программы, нацеленные на создание возможностей для получения более квалифицированной профессии и работы, как и общеобразовательные программы нового типа, еще далеко не отвечают нуждам и чаяниям негров и представителей низших классов. Такие изменения должны принять гораздо более широкие масштабы, прежде чем под их влиянием начнут исчезать чувства обиды и разочарования, накопившиеся за многие годы.

Я уже не говорю о тех достойных сожаления условиях, которые, как мы все знаем, существуют во многих школах гетто. Скученность, ветхие здания, антисанитарные условия, недостаток учебных материалов - все это еще господствует там; а когда об этом заходит разговор, все только молча соглашаются. Такую типичную реакцию на недостатки школ в гетто хорошо описывает Джонатан Козол:

""Дети, вы должны благодарить бога и чувствовать ниспосланное вам счастье иметь все то, что вы имеете здесь. На земле еще так много маленьких детей, которым предоставлено гораздо меньше". А учебники вконец истрепаны, со стен отваливается штукатурка, в подвале вонь, учителя называют тебя "ниггером", оконные рамы под напором ветра грозят упасть прямо на голову. "Благодарите бога за то, что вы не живете в Африке! Благодарите бога за те милости, которые он вам дает!" И наконец однажды, после того как ветром выбило окно, я сказал своему приятелю, возвращаясь из школы: "Мне кажется, что здание школы, где я учу детей, не в очень хорошем состоянии". Но говорить встоль мягких, не подходящих к случаю выражениях о той ветхости, убожестве и даже просто опасности пребывания в таком помещении, пожалуй, даже хуже, чем вообще ничего не говорить" (J. Kozol. Death at an Early Age. New York, 1968, p. 33.).

Какими бы, однако, ужасающими ни были условия в школах, они все же не способствуют формированию преступного образа мышления и поведения в такой степени, в какой этому содействует общая социально-психологическая атмосфера, пронизывающая наше школьно-воспитательное дело. Как явствует из приведенных мною выше фактов, реакция учителей и представителей школьных властей, их отношение к запросам, поведению и проблемам детей могут вызвать у ребенка нежелание учиться и толкнуть его на путь отчуждения от школы и общества. Если не предоставить этим детям возможности сохранить чувство собственного достоинства и не предпринять усилий, чтобы придать основным педагогическим процессам такое содержание, которое имело бы для них смысл, школа, по-видимому, и впредь останется скорее позитивным, нежели негативным фактором причин преступлений.

В общем, из того, о чем я рассказал, следует, что если мы хотим создать надлежащие условия для получения образования и разработать учебные программы, позволяющие одновременно учить детей и избегать тенденций, порождающих преступность, то для этого потребуются огромные финансовые средства и серьезные усилия. Это было признано и президентской комиссией, которая рекомендовала широкую программу в поддержку школьной реформы, включая оказание помощи персоналу школ, субсидии на ремонт и строительство зданий, ослабление расовой и экономической сегрегации, расширение "компенсационных" программ, подготовку более содержательных учебных материалов и организацию вспомогательных служб. Но ситуация в школе не может рассматриваться в отрыве от условий, существующих в гетто в целом. Нормализация положения в школах является в лучшем случае только одним из главных направлений, позволяющих устранить из жизни обитателей гетто все то, что является источником преступности.

Таким образом, первое и главное, в чем сегодня нуждаются школы,- что даже не столько разработка программ, которые позволили бы научить детей быть добропорядочными, сколько необходимость создания такой системы, которая воспитывала бы у них желание учиться и была достаточно гибкой, чтобы обеспечить учащимся знания в соответствии с их способностями, не вызывая при этом разочарования. Если к тому же будет проведена реформа, изменяющая к лучшему реальные условия жизни, то это будет означать, что школа станет действенным фактором, препятствующим росту преступности, а не порождающим ее. Было бы также полезно преподавать в школах и основы правовых знаний. Однако любая подобная программа должна быть хорошо продумана и понятна тем, на кого она рассчитана. Она не должна носить "проповеднического" характера, не должна быть ни слишком наивной, ни чересчур усложненной, что может только повредить делу. И уж во всяком случае, нельзя надеяться на успех, внушая уважение к закону и порядку в условиях такого общества, к которому школьник не питает истинного уважения. Вероятность того, что в ходе классных занятий можно подвести учащегося к принятию ценностей, которые не имеют для него значения в реальной жизни, исключительно мала.

Фактором, содействующим развитию преступности среди подростков и взрослых, нередко объявляется "разрушение семьи" в американском обществе. На деле, однако, сам факт "разрушения" оказывается довольно сомнительным. Несмотря на существование в нашей стране отдельных групп хиппи и прочих оригиналов, пытающихся время от времени жить в так называемых коммунах, а также молодых пар из среднего класса, обходящихся без официальной регистрации брака (в большинстве случаев в течение непродолжительных периодов), нет никаких признаков того, что семья, как основная структурная единица нашего общества, находится на стадии исчезновения. Верно, конечно, что семья уже давно не является самообеспечиваемой и внутренне независимой экономической единицей (какие иногда были семьи американских фермеров в ранние периоды истории) и что многие из прежних социальных функций семьи переданы другим социальным институтам. До некоторой степени и семейные узы стали не такими прочными, какими они были раньше. Однако известная потеря уважения к семейным и брачным узам как к основе всей жизни, вероятно, компенсируется сопровождающим этот процесс увеличением свободы и независимости членов семьи. Если ребенок не всегда безропотно подчиняется родителям, то, возможно, он хочет научиться думать самостоятельно, что раньше не часто поощрялось. Высокий процент разводов на первый взгляд кажется свидетельством ослабления брачных уз, но это может быть и иллюзией, поскольку и низкий процент разводов ничего не говорит нам о достоинствах браков, которые не разрушаются. Представление о том, что отсутствие развода означает брачную гармонию, необоснованно: есть понятие "эмоциональный развод", введенное одним обозревателем для определения разъедаемых конфликтами браков, которые тем не менее сохраняются; этот обозреватель указывает на неправильность утверждения, что отказ от открытого развода означает стабильность семьи. Нужно помнить также, что если в Америке высок процент разводов, то в ней же наблюдается и высокий процент бракосочетаний. Даже то, что все большее число американцев не желает мириться с неудавшейся супружеской жизнью, еще не доказывает, что они разочаровались в институте брака и семьи в целом. И хотя среднее количество детей в семье по сравнению с более ранними периодами истории снизилось, мало что свидетельствует о нежелании современных американцев иметь и воспитывать детей.

И все же, размышляя о связях между семьей и преступностью, можно сделать большую ошибку, если предположить, что семья является главным фактором, способным предотвратить преступность. "После года воровства из автофургонов и в магазинах моя мачеха сообразила, что может посылать и меня воровать овощи на рынке. Это оказалось для нее очень выгодным". Так рассказывал о себе один малолетний преступник с большим опытом; его история была опубликована в книге "Фургонщик Джек", классическом исследовании преступности среди подростков, вышедшем в свет в 1930 г. "Воровство у соседей было обычным явлением среди детей и поощрялось родителями" (С. Shaw. The Jack-Roller. Chicago, 1930, 1966, p. 53, 54,). Хотя приведенный пример не совсем удачен, поскольку в данном случае мачеха вызывала у пасынка ненависть и ее влияние нетипично для любящих и уважающих друг друга членов семьи, общий принцип остается и в этом случае действенным. Иногда определенные формы преступного поведения прививаются и дома. И даже тогда, когда родители активно пытаются вызвать у детей отрицательное отношение к правонарушениям, окружающие условия, содействующие росту преступности, иногда оказываются сильнее в своем влиянии на ребенка.

В районах, где преступность распространена в равной степени как среди подростков, так и среди взрослых, семья может оказать серьезное влияние на поведение детей, толкая их на преступления или удерживая от них. Однако нужно иметь в виду, что в подобных ситуациях родителям, пытающимся уберечь своих детей от этой беды, приходится бороться с сильно превосходящими силами противника. Поэтому делать вывод, что "основные" причины преступности взрослых и подростков неизменно коренятся в семье, значило бы игнорировать сложную систему взаимодействия между влиянием семьи и параллельным влиянием общины, лидирующих в ней групп, свойственных ей форм поведения, социально-экономических трудностей и прочих существенных факторов. Характер и степень влияния семьи - это не постоянная величина, скорее она лишь отражает более, сложное взаимодействие многих "переменных".

Наиболее часто преступность малолетних объясняют "разрушением семьи". Действительно, во многих научных работах отмечается более высокий процент распавшихся семей у делинквентов, а не у их сверстников с нормальным поведением. Однако это различие само по себе нестабильно и зависит от вида преступлений, от возраста и пола обследованных индивидов. Развал семьи сильнее отражается на детях младших возрастов, толкая их на преступления значительно чаще, чем детей (особенно мальчиков) старшего возраста. Далее, нужно учесть, что большинство выявленных при обследованиях случаев серьезного воздействия распада семьи относится к подросткам, уже находившимся в исправительных заведениях. Когда же примеры берутся прямо среди населения, для чего применяется описанная выше техника саморазоблачения, значение этого фактора оказывается гораздо меньшим. Один из главных выводов состоит в том, что наличие распавшейся семьи имеет прямую связь с тем, в какой мере ребенку, вставшему на опасный путь, грозит отправка в исправительное заведение; именно эта связь, а не прямая зависимость между разрушенными семьями и преступностью несовершеннолетних, в основном и просматривается в более ранних исследованиях. Обращает на себя внимание и вывод о том, что структура семьи оказывает значительно меньшее влияние на причины преступности несовершеннолетних, нежели условия жизни ребенка в семье. Согласие между родителями, строгий порядок, не ущемляющий достоинства детей, а также атмосфера родительской ласки и заботы о ребенке - все это, как показывают исследования, способствует снижению масштабов противоправного поведения среди подростков.

Поскольку семья играет ключевую роль в процессе "становления" ребенка в обществе (начиная с выбора местности, в которой он живет, среды, которая прививает ему определенные понятия о ценностях в обществе, и кончая определением его социально-экономического статуса), она известным образом может оказать особое влияние и на то, станет ли ребенок преступником или семье удастся оградить его от этого. Во многих отношениях именно от семьи зависит, вступит ли ее член в контакт с преступным миром, идя на риск перехода в другую общественную категорию. К тому же мы очень хорошо знаем, что не все дети в районах с высокими показателями преступности попадают под ее влияние и Что преступниками становятся и некоторые дети из районов с низким уровнем преступности. Следовательно, мы можем сказать, что, хотя и существует тесная связь между влиянием социального слоя и семейными факторами, эти категории не идентичны. Проблемой, продолжающей волновать исследователей-социологов, как раз и является выяснение действенности этих факторов и отыскание наиболее четкого определения их взаимосвязей. Но пока что все, о чем мы можем сказать с уверенностью,- это то, что такие взаимосвязи исключительно сложны.

В теоретических обоснованиях преступности все чаще подчеркивается и такой фактор, как создающееся у индивида представление о себе самом, другими словами - его способность видеть себя со стороны. А это в свою очередь тесно связано с тем, каким видят его и как к нему относятся "другие", особенно люди, пользующиеся у него авторитетом, то есть те, кого он выбирает из своего окружения в качестве эталона, по образу и подобию которого пытается моделировать свои воззрения и свое поведение. В этом смысле семья оказывается очень важным фактором: ведь именно здесь у ребенка впервые возникает (или не возникает) чувство собственного достоинства, именно здесь он может найти (или не найти) "пример для подражания", который направит его развитие в ту или иную сторону.

Этот процесс является одним из главных моментов, обусловливающих то серьезное внимание, которое уделяется в докладе Мойнигена проблеме "матриархальной" (не имеющей отца) семьи в низших слоях негритянского городского населения. Отсутствие отца не только усиливает нищету и зависимость, но и лишае г мальчиков возможности иметь перед собой пользующегося влиянием и обладающего сильным характером мужчину, с которого они могли бы копировать поведение и от которого могли бы перенять положительное отношение к работе, к семейным обязанностям, а также получить сведения о правовых нормах и научиться строго их соблюдать. И здесь снова следует подчеркнуть трудности выявления реального воздействия этих, безусловно взаимосвязанных, сил и факторов. Так, для решения проблемы городских негров доклад Мойнигена предлагает направить главные усилия в первую очередь на расширение их возможностей в получении работы. (Ниже будет показано, насколько ужасающа ситуация в этой области.) Улучшение положения негритянской семьи возможно только при обеспечении работой в условиях стабильной экономики, и нет никаких оснований утверждать обратное.