Средства массовой коммуникации и преступность

Если обратиться к несколько иной проблеме, то что можно сказать о довольно широко распространенном мнении, будто главная причина и источник преступности в современном американском обществе заключается в деятельности средств массовой коммуникации - комиксов, газет, кино и телевидения? В ходе общенациональной дискуссии по поводу недавних политических убийств и расовых беспорядков поднимался вопрос о том, в какой мере эти средства порождают насилие (а отсюда в известной степени и некоторую долю крупных преступлений). Так, в театральном разделе газеты "Нью-Йорк тайме" от 30 июня 1968 г. была опубликована подборка кратких высказываний на тему "Учит ли нас кино быть жестокими?". В приведенных высказываниях лиц, связанных с киноиндустрией, а также некоторых аутсайдеров говорилось о многом, но не по существу; в числе прочего там было лишь одно серьезное выступление против натуралистического показа сцен преступлений и насилия, а также несколько более умеренных заявлений о том, что главные источники насилия следует искать где-то в другом месте.

Систематическое социологическое изучение содержания массовой информации и его влияния не дает достаточно веских подтверждений тому, что ее средства способствуют возникновению нации преступников (Прекрасный критический обзор результатов исследований в этой области можно найти в работах: J. К1аррег. The Effects of Mass Communication. New York, 1960; C. Wright. Mass Communication. New York, 1959; O. Larsen, ed. Violence and the Mass Media. New York, 1968.). Результаты этих исследований показывают, что преобладающим эффектом от восприятия информации индивидом является подкрепление уже сложившихся у него взглядов. Этот вывод вполне согласуется с обнаруженными тремя главными процессами, определяющими, контакт со средствами массовой коммуникации: селективной экспозицией (выбором), селективной перцепцией (восприятием) и селективной фиксацией. Люди склонны усваивать лишь ту информацию, которая согласуется с уже сложившимся у них мировоззрением: они склонны смотреть то, что им хочется увидеть, и отказываются от того, чего не хотят или не ожидают увидеть. Они также склонны поддаваться впечатлению, производимому прежде всего такими эффектами, которые соответствуют их собственным взглядам и усвоенному ранее опыту. Хотя большая часть результатов, подтверждающих селективность выбора информации, получена из обследования взрослых людей (а каждый понимает, что дети обладают меньшей избирательной способностью в этом отношении), вполне вероятно, что селективное восприятие и селективное фиксирование воспринятого являются общими социально-психологическими процессами, присущими как детям, так и взрослым. Точно так же, поскольку основные результаты исследований, говорящих о подкрепляющих свойствах информации, собраны при изучении попыток изменения или хотя бы воздействия на приобретенные взгляды (особенно политические), нет причин считать, что этот вывод неприемлем и для других ситуаций.

Еще одним результатом исследований в области воздействия средств массовой коммуникации, имеющим некоторое отношение к вопросу о связи между ними и преступностью, является вывод о том, что было бы упрощением говорить о возможности прямого переноса идей и взглядов непосредственно от того или иного средства коммуникации на недифференцированную массовую аудиторию. Наоборот, социологи обнаружили, что чаще всего здесь наблюдается так называемый "двухступенчатый поток" информации: вначале - от средства к наиболее влиятельным индивидам ("задающим тон" неофициальным вожакам групп), а далее - от этих лиц к членам их "ячеек" и прочим индивидам, с которыми они чаще всего контактируют. В связи с этим процессом мы должны помнить о возможности того, что влияние любого криминального содержания коммуникации можег быть "опосредовано" промежуточными процессами, возникающими в группах молодежных вожаков, а также воздействием членов семьи.

Озабоченность широкой публики изображением средствами массовой коммуникации преступности и насилия, по-видимому, достигла апогея во время споров, разгоревшихся в начале 50-х гг., по поводу преступлений и ужасов, описываемых в комиксах. Одним из наиболее часто цитировавшихся высказываний, осуждающих деятельность средств коммуникации в этом жанре, было заявление психиатра Фредерика Верзема в его книге "Соблазнение невинного", опубликованной в 1954 г. (F. Wert ham. Seduction of the Innocent, New York, 1954.) Верзем видел в комиксах ужасающее изобилие наглядных материалов из области насилия, эротики, эротосадизма, материалов, оправдывающих преступления; все это он подкреплял многочисленными примерами (включая репродукции некоторых наиболее зловещих сцен). Он сопоставил их с различными случаями из его клинической практики и из практики других врачей, случаями, когда молодые люди обнаруживали серьезные нервные расстройства, в основе которых, как он чувствовал, лежали комиксы. В его книгу были включены описания нескольких крупных преступлений, совершенных подростками, на которых, очевидно, содержание комиксов произвело соответствующее впечатление (это было видно по усвоенной ими технике преступлений, костюмам и т. п.). Верзем, видимо, был убежден, что подражание насильственным актам, изображенным в комиксах, и общее искажение ценностей, достигаемое благодаря почти открытому прославлению преступности и насилия (в том числе и сексуального садизма), являются серьезнейшей угрозой.

Хотя Верзема и критиковали за подбор наиболее отталкивающих мест из комиксов, вряд ли можно сомневаться, что последние действительно содержали большое количество картин беспричинного и изуверского насилия. Например, систематический анализ содержания 350 комиксов, предпринятый в 1954 г. в штате Вашингтон, показал, что на 7 иллюстраций приходится одна с изображением акта насилия; при этом было просмотрено 44 653 иллюстрации. Даже если на них и не было изображено насилие с применением оружия или изуродованное тело, то такой же жуткий эффект достигался с помощью сопроводительных подписей. Вот один из приводимых в книге примеров:

"Изображен мужчина с поднятым топором, намеревающийся убить свою жену, лежащую на полу. В еле дующий момент он опускает топор; жены не видно, но под всем этим идет подпись: "Норман опускает топор, слышен пронзительный крик Берты, сверкает сталь, глухой удар, крик обрывается". В следующей сцене он снова с поднятым топором, тела опять не видно, но подпись гласит: "Он поднимал свой топор снова и снова, рубя, кромсая, расчленяя труп"" (М. Gгаа1fs. Violence in Comic Books. (Before Self-Regulations by the Comics Industry), from A Survey of Comic Books in the State of Washington, 1954, in Larsen, op. cit., p. 91-96,).

Хотя и сомнительно, чтобы какое-то другое средство массовой коммуникации достигло таких масштабов в показе насилия, можно быть почти уверенным, что и в его продукции подобных сцен также немало. Систематические исследования, проведенные в начале 50-х гг. для Национальной ассоциации работников учебновоспитательного радиовещания (для этого все развлекательные телевизионные передачи в Нью-Йорке записывались в течение одной недели по каждому из возрастных циклов и тщательно просматривались, а каждый кадр, имевший отношение к насилию или угрозе насилием, фиксировался), позволили установить, что в 1953 г. в течение одной недели было показано в общей сложности 3350 случаев насилия, а в 1954 г. их было еще больше - 6868. Было также выявлено, что частота передач с показом актов насилия оказывалась большей в часы, отведенные детским программам.

Администрация "издательств, специализировавшихся на комиксах, под сильным нажимом приняла в 1954 г. систему самоконтроля, которая, вероятно, способствовала изъятию значительной части книг наиболее предосудительного содержания. Однако то, что казалось достаточным представителям индустрии комиксов и некоторым внешним организациям, не удовлетворило доктора Верзема. И мы хорошо знаем, что производственные каноны кино и телевидения вряд ли допустили бы полное изъятие картин насилия с экранов. И все же одно дело - документально определить частоту, с которой насилие или преступность изображаются этими средствами, и совсем другое - доказать, что демонстрация насилия действительно имеет вредные последствия в социальном плане. И здесь взгляды доктора Верзема и его коллег, настроенных на поиск научных доказательств, расходятся. Вначале Верзема критиковали за то, что он полагался только на нерепрезентативный опыт клинициста: он выбирал лишь те встречавшиеся ему случаи, где, как ему казалось, психическое расстройство вызвано тем или иным влиянием информации. Верзем же, критикуя составляемые его противниками опросники, проводимые интервью и экспериментальные изыскания, настаивал на том, что только глубокое психологическое обследование ребенка может понастоящему сказать, что происходит в его голове. Как он заявил недавно:

"...Мы должны изучить всего ребенка, а не только какую-то одну его сторону. Единственным методом, который может дать положительные результаты, является клинический метод обследования. Иначе говоря, ребенка надо тщательно обследовать и проанализировать воздействие всех психобиологических и психосоциальных факторов на его жизнь. Влияние телевидения необходимо проанализировать беспристрастно и во всех мелочах. Нужно постадийно изучать весь период развития человека, особо тщательно проверяя то, что говорят молодые люди о своем детстве, становясь взрослыми" (F. Wertham. School for Violence. Op. eft, p. 36.).

Исследователей, привыкших к систематизированной научной работе, это по большей части не убеждает. Они хотят, чтобы им показали, что Верзем проделал нечто большее, чем просто подобрал несколько зрителей, которые, по всей вероятности, страдали психическими заболеваниями еще до того, как встретились со сценами насилия в кино или на телеэкране. Пока же нет достаточно веских эмпирических доказательств того, что изображение преступлений и насилия средствами массовой коммуникации производит на индивидов ярко выраженное негативное влияние. В одном из первых английских исследований того эмоционального влияния, которое оказывает телевидение на детей (в его ходе было обследовано около 2 тыс. детей, причем половину из них составляли зрители, а половину - "контрольная" группа), ученые пришли к выводу, что в целом дети почти неспособны "трансформировать телевизионный опыт в действия". Собранные ими данные говорили о том, что даже такие программы, которые отличаются эмоционально взрывчатым содержанием, "не вызывают агрессивного, неуправляемого или преступного поведения", хотя и могут "способствовать его проявлению". Примерно такие же результаты получили американские исследователи, изучавшие воздействие телевидения на детей в 11 различных районах страны (было обследовано 6 тыс. детей); они пришли к заключению, что лишь незначительная часть преступлений может быть связана непосредственно с программами телевидения: самое большее, что они могут,- это стать фактором, влияющим на причины преступности среди несовершеннолетних. Английские ученые установили также, что среди детской телеаудитории было немало и таких детей, у которых определенная часть изображаемых преступлений и актов насилия вызывала страх. При этом было обнаружено, что, вероятно, этот страх объясняется не столько общим количеством сцен насилия, сколько обстановкой, в которой изображается насилие, и общей режиссурой этих сцен. Поскольку эти изыскания были направлены прежде всего на выяснение непосредственных кратковременных реакций у детей, ни одно из них не указывало на то, как часто могут возникать какие-то долговременные или серьезные психологические травмы.

Многочисленными исследованиями были установлены определенные типические различия в степени восприимчивости детей к содержанию средств массовой коммуникации и в предпочтении ими того или иного содержания. В одной из работ, связанной с выяснением "экспозиционных привычек и познавательных эффектов", в ходе которой было обследовано более 600 учащихся 5-х и 6-х классов средней школы в районе Бостона, среди мальчиков, особенно увлекающихся кино и телевидением, было обнаружено ярко выраженное стремление к подражанию "агрессивному герою", эти мальчики обладали и соответствующими психологическими характеристиками (трудности в отношениях с родителями и друзьями, высокая степень самоосуждения за неудачи и "бунтарская независимость"). Однако проводившая эту работу исследовательница утверждала, что эти характеристики, по-видимому, не являются результатом влияния средств коммуникации. Она, правда, нашла некоторые свидетельства того, что подобные дети использовали содержание информации в "эскапистских" целях, но это совсем не то же самое, что найти доказательство его прямого влияния на преступность среди несовершеннолетних и на преступность в целом. В общем, исследователи, изучающие воздействие средств массовой коммуникации, сходятся на том, что в большинстве случаев неблагоприятные реакции возникают у тех детей, которые и до этого страдали какими-то расстройствами. Как заключает один очень известный ученый, "вид и степень замещающих переживаний зависят в известной мере от ранее имевшихся у каждого индивидуального зрителя интересов и мотиваций и от их соответствия происходящему на экране" (Е. Maccoby. Effects of the Mass Media. Op. cit., p. 119.),

Экспериментальные лабораторные анализы "агрессивности", проведенные социопсихологами, дают, как правило, довольно туманные и недифференцированные результаты. Так, в одной из более ранних работ подчеркивался эффект "катарсиса" (очищения), который сводится к тому, что созерцание сцен агрессивного характера может значительно ослабить агрессивные наклонности человека, давая косвенный выход латентной враждебности. Однако здесь есть и моменты, говорящие о совершенно противоположном, а именно: что агрессивные "стимулы" могут провоцировать агрессивное поведение сразу после их созерцания. При попытках перенести такие результаты (получаемые, между прочим, в искусственных лабораторных условиях) на реальную почву нужно быть весьма осторожным. Тем не менее некоторые аналитики стремятся доказать, что созерцание актов агрессии в фильмах может вызвать у некоторых индивидов желание совершить то же самое. Даже наказание "злодея" не дает полной гарантии того, что все агрессивные импульсы, возникшие во время просмотра, окажутся подавленными. Конечно, наказание дает такой эффект, но оно же может укрепить человека в сознании, что злодейская акция в отношении людей, которых зритель счел "плохими", вполне оправдана. Потенциально важную роль здесь играет имевшая ранее место восприимчивость к определенному материалу. В этом плане одним из элементов может быть и степень недовольства или утомления зрителя к моменту просмотра. Когда одной группе школьников в ходе анализа влияния фильмов было предложено легкое задание, а другой - очень сложное и неинтересное, реакция на показанный после этого кинофильм была у них различной искусственно раздосадованные дети усвоили гораздо большую часть агрессивных сцен, чем те, которые не утомились.

Несколько работ было посвящено выявлению привычки к средствам коммуникации у преступников, вина которых только что установлена, и у преступников, уже находящихся в заключении. Одна из таких ранних (1933) работ, в ходе которой опрашивались содержавшиеся в заключении преступники, показала, что среди них наибольшей популярностью пользуются детективные фильмы. Исследователи сделали вывод, что фильмы, разжигая страсть к добыче легких денег и пропагандируя ловкость и авантюризм в сочетании с показом техники совершения разных преступлений, "могут совершенно бессознательно выявлять наклонности и обеспечивать необходимые технические знания для развития преступного поведения". Это суждение, однако, не базируется на "прочных" доказательствах прямого влияния кинофильмов на криминальное поведение. В одном из более поздних исследований было обнаружено, что у подростков обоего пола, арестованных за преступные деяния, в большей мере обнаруживалось пристрастие к чтению комиксов со сценами преступлений, насилия и авантюризма, чем у контрольной группы таких же подростков-непреступников. Но исследователи были достаточно осторожны и не сделали из этого случайного совпадения таких выводов они отметили лишь, что подобное влияние может иметь и совершенно противоположную направленность.

Таким образом, никакие доказательства прямого и социально опасного влияния изображаемых средствами массовой коммуникации сцен преступлений и насилия не могут служить достаточной опорной базой для понимания преступности. Мы не так уж много знаем об общем влиянии опасного и неопасного на психику людей. Но даже если есть какие-то группы, оказывающиеся под сильным влиянием этих материалов, и если принять во внимание, что предшествующий психологический опыт этих людей делает их весьма восприимчивыми к подобному влиянию, возможность такого негативного воздействия может явиться причиной для общего беспокойства, но - и это следует подчеркнуть - не для паники. Как комментирует Джозеф Клаппер, основываясь на результатах своего тщательного анализа всех имеющихся фактов, "если изображение преступлений и актов насилия оказывает нездоровое влияние даже на 1 % всех детей в стране, то проблема возможности и способов изменения подобной ситуации уже обретает социальное значение". Хотя лишь немногие специалисты выступают с требованием ввести цензуру (несмотря на то что вопрос об изъятии картин, рекламирующих насилие или изображающих его чрезмерно натуралистически в комиксах, предназначенных почти исключительно для детей, представляется актуальным), давление общественности на средства массовой коммуникации с целью заставить их относиться более внимательно к изданию комиксов, составлению телепрограмм и сократить показ преступлений и насилия, не нужных для раскрытия сюжета или создания определенной атмосферы, продолжается. И это вполне оправданно, так как подобные меры могут некоторым образом предотвратить усиление противоправных тенденций среди молодежи, вреда же ог этого никому не будет.

Как я говорил, коренным недостатком большинства исследований о влиянии средств коммуникации является то, что оно изучается лишь в течение короткого периода времени. Куда труднее выяснить его долгосрочные и неясно выраженные аспекты. И тем не менее можег оказаться, что именно эти слабые и неясные эффекты играют в действительности большую роль, чем специфические и прямые. И если содержание информации не ведет непосредственно к совершению преступного деяния, оно все же может стать серьезным фактором, формирующим взгляды общественности на проблему преступности. Мы уже видели, что разговоры о так называемых "волнах преступности" нередко вводят в заблуждение. В той мере, в какой они опираются на сомнительную статистику и фокусируют внимание на высказываниях паникеров (а их особенно много в среде газетчиков), они оказывают нам плохую услугу. Но в то же время газеты иногда указывают на недостатки официальной статистики, и это, конечно, делает им честь.

Пользуясь неуместными и предосудительными эпитетами при описании преступных акций, средства массовой коммуникации могут способствовать появлению у публики поспешных суждении и ошибочных предположений относительно подозреваемых и подсудимых. Достаточно вспомнить приведенный выше пример со статьей в "Нью-Йорк тайме" под названием "Вооруженный бандит терроризирует Центральный парк"; в качестве подзаголовка она имела следующую фразу: "Негодяй на крыше в течение часа ведет перестрелку с полицией". И это несмотря на то, что в самой информации о подозреваемом (она была помещена на одной из внутренних страниц) не было ничего, что оправдывало бы слово "негодяй". Разумеется, вопрос о том, что следует понимать под честным репортажем, дискутируется у нас уже много лет, но в данном случае меня интересует не потенциальное влияние комментаторов на исход того или иного дела, а то, что сенсационный характер таких комментариев может способствовать формированию у общественности какого-то тенденциозного и стереотипного взгляда на преступность и "преступников". То же можно сказать и о сложившейся в газетах практике регулярно подчеркивать то, что подозреваемый является негром, никогда не упоминая о расе, если речь идет о попавшем под подозрение белом. Это, конечно, лишний раз убеждает публику в том, что негры имеют прямое отношение к росту преступности. Этому же служит и частое употребление в статьях о происшествиях таких эпитетов, как "прежде судившийся" или "ранее находившийся в психиатрической лечебнице". Как подчеркивают многие социологи, если бы репортеры, давая информацию о преступнике, сообщали, например, о том, что он был "регулярно посещающим церковь методистом" или "активным членом профсоюза", "членом Ассоциации родителей и преподавателей" или "деятельным садовником-любителем", то общая картина преступности начала бы приобретать иной характер.

Безусловно, газетчики сейчас становятся более опытными и честными в таких делах, однако в падких на сенсации бульварных газетках все еще появляется немало тенденциозных материалов. Репортажи о преступлениях также могут способствовать формированию неверных взглядов на причины преступлений. Так, отмечалось, что в последнее время главной тенденцией уголовных репортажей (и вероятно, чаще всего в США) стал поиск репортерами мотивов преступлений прямо на месте происшествия.

"И чем тривиальнее этот мотив, тем сильнее обыгрывается он репортером, особенно когда речь идет о чудовищных преступлениях. "Я хотел посмотреть, что значит убить человека". "Я ударил папу ножом, потому что он всегда меня критиковал". "Мы подожгли школу, так как учитель гимнастики выставил нас из зала". Такое изложение мотивов преступления, даже точно воспроизведенное в репортаже, на деле оказывается чрезмерным упрощением человеческого поведения, ибо оно затемняет тот комплекс взглядов, ценностей и факторов группового влияния, который в известной мере всегда предопределяет любое открытое и явное действие" (D. Taft and R. England, jr. Op. cit., p. 211-212. "Мыльная опера" - рекламная передача с развлекательным сюжетом, музыкой и пением. Названа так потому, что в 30-х гг. впервые таким способом начали рекламировать мыло. - Прим. перев.).

Еще более вредное влияние на проблему преступности может оказать такая информация, которая вовсе не связана с изображением преступлений и вообще не имеет прямого отношения к преступности. Средства массовой коммуникации поддерживают или по крайней мере отражают ценностные критерии общества (если вообще не способствуют их формированию). Как пояснял в своей ставшей бестселлером книге "Скрытые шпоры" Вэнс Паккард, средства коммуникации, безусловно, могут использовать восприимчивость аудитории как определенную базу. Поэтому, когда мы задумываемся над заявлениями социологов, пытающихся принизить влияние информации, мы должны помнить, что люди, занимающиеся, например, рекламой, вряд ли потеряли веру в ее эффективность. Причем не только в сфере потребления (где это влияние может действительно быть сильным и прямым), но и во многих других областях, связанных с мировоззрением и общим поведением американцев, на которых средства массовой коммуникации способны производить незаметное и продолжительное воздействие. Например, изучение того, как влияют "мыльные оперы" и прочие так называемые "развлекательные передачи" на зрителей и слушателей, показало, что часто содержание информации не является просто отвлекающим моментом, который можно забыть как нечто несущественное. Напротив, оно может обрести большое практическое или символическое значение для индивида. Таким же образом как-то не отвечающий общим нормам материал может оказать незаметное влияние, которое пока еще не поддается никакому систематическому изучению. Значит, вполне возможно, что военные репортажи, которые теперь можно превращать в настоящие живые картины с поля боя и с помощью телевидения переносить в любой дом, могут вызывать у людей вполне определенную реакцию, формируя взгляды американцев на истинную цену человеческой жизни. Если в какой-то степени подобные материалы заставляют американцев считать, что человеческая жизнь утрачивает свою ценность (мы, конечно, не знаем, в какой мере тот или иной эффект приводит их к такому выводу), то возникающее отсюда влияние на рост преступности в конечном счете может оказаться значительным.

Вот уже в течение нескольких лет средства массовой коммуникации резко критикуются за то, что они способствуют общему снижению американских ценностей (это нужно поставить в упрек Ньютону Майноу, который, занимая пост директора Федерального управления коммуникаций, назвал телевидение "огромной помойкой"). Не вступая в нескончаемую дискуссию о "высокой культуре", противостоящей "массовой культуре", трудно избежать вывода о том, что средства массовой коммуникации сделали свое дело в создании общей структуры сегодняшней американской жизни. Систематические исследования показывают и публика все больше начинает понимать, что именно средства коммуникации (путем определенных селективных подчеркиваний и таких же селективных опущений) создали искаженное представление о том месте, которое занимают негры в американском обществе. Очень вероятно, что эти искажения в известной степени повлияли и на характер межрасовых взглядов и отношений. Почти нет сомнения, что эти средства сыграли исключительную роль в создании того, что теперь в американской жизни стало называться "культом комфорта", и в поощрении таких видов "потребления" и "соревнования в доходах", которые великолепно обрисовал в своем классическом труде "Теория досужего класса" экономист Торнстон Веблен.

Поскольку центральными аспектами проблемы преступности, как я надеюсь показатель ниже, являются типично американская тяга к богатству, а также помехи, встречающиеся на пути к его достижению, и чувство неудовлетворенности, не следует сбрасывать со счетов роль средств массовой коммуникации и в этой сфере. Они не только усиливают чувство разочарования среди представителей низших классов, изображая то, чего лишен бедняк, но и постоянно - вновь и вновь - напоминают ему, прямо и в скрытой форме, что личные достоинства измеряются имеющимися у человека деньгами и материальными ценностями. Красивая девушка достается чаще всего тому парню, который может похвастаться новой "шикарной" машиной; те, кто умеет "быстрее делать деньги", получают и большее признание. Средства массовой коммуникации знают, как рекламировать честность конкуренции; однако они проявляют меньшую находчивость, когда нужно показать сотрудничество между людьми, социальную справедливость и щедрость, да и просто человеческую порядочность как главные жизненные ценности. Они часто проводят идею, что сила выше права, и цинично презирают как якобы излишние чистоту человеческих отношений и социальный альтруизм. Хотя и верно, что социологи, увлекающиеся предсказаниями, уж очень резвы в своих попытках объяснить причины преступности категориями общих социальных ценностей (поскольку эти категории не говорят о необходимости проводить различие между индивидами, которые вовлекаются в преступления, и теми, кто воздерживается от них), я все же надеюсь показать, что любая попытка понять природу преступности в нашем обществе не может быть предпринята без учета основных ценностей американского образа жизни.