Являются ли преступники больными людьми?

Несмотря на все еще сохраняющуюся тягу к теории врожденной преступности, которая временами подкрепляется теми или иными публичными заявлениями или вкладами сомнительного свойства вроде нашумевшего романа и поставленного по нему кинофильма "Плохое семя", вероятно, немногие, даже недостаточно информированные американцы сейчас еще верят в то, что преступность - это наследственная категория или склонность. Однако на мутной волне приведенных выше взглядов всплыли новые варианты трактовки "врожденной преступности", например убеждение, что большинство преступников, если не все, являются душевнобольными людьми. В эпоху, когда выражение "сдвиг по фазе" ("фрейдовский сдвиг") стало общепринятым, когда такие явления, как расовая дискриминация, демонстрации в защиту мира, движение "хиппи" и разводы стали интерпретироваться в духе психоанализа и когда в некоторых кругах символом благополучия стала возможность пользоваться услугами хорошего психоаналитика, вряд ли можно удивляться тому, что идея о преступнике как о больном человеке получит широкое признание.

Позвольте с самого начала заметить, что, критикуя этот подход, социологи вовсе не отрицают ни очевидной мудрости Фрейда, ни той социальной ценности, которую представляет собой возможность использовать все знания и способности для решения такой важной задачи, как лечение душевных расстройств. Криминологи в принципе согласны с тем, что некоторые субъекты, страдающие серьезными психическими недугами, совершают преступления. Вопрос только в том, какова та часть всех индивидов, совершающих серьезные преступления, которую можно отнести к этой категории? Многие социологи считают, что есть тенденция преувеличивать значение психопатологии при анализе проблем преступности.

Имеется ли в нашем уголовном праве такая статья, нарушение которой, без сомнения, свидетельствует во всех случаях о психическом заболевании? Часто можно слышать, что, мол, все люди, совершающие преступления, должны страдать каким-то психическим расстройством. И все же, как я надеюсь показать в одном из последующих разделов, есть немало социологических фактов (они обусловлены средой, типом поведения или складывающейся ситуацией), позволяющих опровергнуть это утверждение. Такое преступление, как кровосмешение, которое, вероятно, воспринимается многими трезво мыслящими людьми как несомненная форма "нездорового" поведения, может быть, по крайней мере частично, оправдано при подходе к нему с социологической точки зрения.

...Данные о подобных отношениях между дочерью и отцом чаще всего характерны для мужчин с относительно нормальной сексуальной ориентацией. Вовлечение в сексуальные отношения с "неподходящими" партнерами, повидимому, связано с отсутствием более подходящих партнеров, например в результате болезни супруги, социальной и физической изоляции семьи и тому подобных факторов. В некоторых случаях актам кровосмешения могут способствовать какие-то игры с дочерью, а также скрытое потакательство жены, отказывающейся от половой жизни с мужем и невольно подающей мысль о возможности полового контакта между ним и дочерью ("New York Times", 1968, July 2, p. 26.).

Большую вероятность наличия психопатологических отклонений у преступника можно усмотреть и в преступлениях, связанных с так называемыми "пристрастиями".

представляет собой возможность использовать все знания и способности для решения такой важной задачи, как лечение душевных расстройств. Криминологи в принципе согласны с тем, что некоторые субъекты, страдающие серьезными психическими недугами, совершают преступления. Вопрос только в том, какова та часть всех индивидов, совершающих серьезные преступления, которую можно отнести к этой категории? Многие социологи считают, что есть тенденция преувеличивать значение психопатологии при анализе проблем преступности.

Имеется ли в нашем уголовном праве такая статья, нарушение которой, без сомнения, свидетельствует во всех случаях о психическом заболевании? Часто можно слышать, что, мол, все люди, совершающие преступления, должны страдать каким-то психическим расстройством. И все же, как я надеюсь показать в одном из последующих разделов, есть немало социологических фактов (они обусловлены средой, типом поведения или складывающейся ситуацией), позволяющих опровергнуть это утверждение. Такое преступление, как кровосмешение, которое, вероятно, воспринимается многими трезво мыслящими людьми как несомненная форма "нездорового" поведения, может быть, по крайней мере частично, оправдано при подходе к нему с социологической точки зрения.

...Данные о подобных отношениях между дочерью и отцом чаще всего характерны для мужчин с относительно нормальной сексуальной ориентацией. Вовлечение в сексуальные отношения с "неподходящими" партнерами, по-видимому, связано с отсутствием более подходящих партнеров, например в результате болезни супруги, социальной и физической изоляции семьи и тому подобных факторов. В некоторых случаях актам кровосмешения могут способствовать какие-то игры с дочерью, а также скрытое потакательство жены, отказывающейся от половой жизни с мужем и невольно подающей мысль о возможности полового контакта между ним и дочерью (D. Gibbоns. Op. cit., p. 375.).

Большую вероятность наличия психопатологических отклонений у преступника можно усмотреть и в преступлениях, связанных с так называемыми "пристрастиями". Но и тут подобная интерпретация, вероятно, больше основана на предположениях, чем на реальных фактах. Так, имеющиеся данные говорят о том, что, как подметил Дон Гиббоне, "клептомания" в целом "является не чем иным, как ярлыком, который приклеивают к "хорошим людям", крадущим вещи у "плохих людей", являющихся просто "плутами и мошенниками"! Систематические наблюдения показывают, что лишь в очень редких случаях повторные магазинные кражи связаны с наличием у субъекта психического расстройства. Субъекты, имеющие пристрастие к воровству в магазинах, обычно находят в себе силы прекратить что занятие, будучи пойманными с поличным, даже если до этого они совершали такие кражи неоднократно.

Пожалуй, наиболее близко к той категории преступлений, которую обычно связывают с действиями душевнобольных субъектов, подходят неявные и ненасильственные половые преступления. Но даже здесь с помощью систематического анализа можно обнаружить определенные социальные характеристики: подобное поведение явно отражает какие-то семейные обстоятельства, какие-то особенности воспитания и социальных условий, в которых находился субъект. И все же вполне допустимо предположить, что преступные действия эксгибициониста или "подглядывателя", как и человека, который получает сексуальное удовлетворение, когда прижимается в метро к незнакомым женщинам или собирает дамские атласные туфельки, по большей части обнаруживают у него психопатологические наклонности. Существенно, однако, что эти ненасильственные половые преступления, которые, вероятно, следует считать в наибольшей мере связанными с "расстройствами", составляют лишь незначительную часть общей картины преступности. Более того, криминологи повсеместно считают, что эти правонарушители не представляют большой социальной опасности. (Предполагаемый вред, причиняемый ненасильственными половыми преступлениями, в том числе и так называемые травмы, наносимые детям в ходе сексуально окрашенных "игр", часто преувеличивается.) Исследования показывают, что большинство преступников этой категории в основном пассивные индивиды, чье поведение обычно не угрожает "эскалацией" до насилия.

Разумеется, среди преступников, прибегающих к насилию (включая и сексуальных насильников), встречаются и лица с психопатологическими отклонениями. Однако должно быть ясно, что если мы не намерены полностью отказаться от взгляда, что душевные расстройства могут быть причиной преступности (а я отнюдь не имею этого в виду), то нам придется признать, что и "снайпер", залезающий на крышу дома и стреляющий оттуда по людям, прежде чем полиция застрелит, его самого, и субъект, зверски нападающий на женщин и наносящий им тяжелые увечья, страдают серьезными душевными расстройствами. И хотя в этих случаях также нельзя объяснить их расстройства, не принимая во внимание социальные и социально-психологические факторы (неурядицы в семейных отношениях, постоянные жизненные неудачи и т. п.), вряд ли будет правильно только на основании этого утверждать, что подобных индивидов можно не считать больными. При этом, однако, важно понимать, что, несмотря на сенсационность таких инцидентов (в то время, когда пишутся эти строки, передо мной на столе лежит "Нью-Йорк тайме", на первой странице которой над пятью колонками крупно значится: "Вооруженный бандит терроризирует Центральный парк: двое убитых, трое раненых") ("New York Times", 1968, July 4, p. 1.), они случаются довольно редко. На каждое из таких происшествий приходится тысяча мелких краж, хорошо организованных и проведенных ограблений квартир, профессиональных мошенничеств и должностных преступлений, совершаемых представителями среднего класса.

Стоит нам только сравнить преступления, совершаемые индивидами, которые действительно страдают душевными расстройствами, со всей преступностью в Америке, и представление о душевных расстройствах как главной причине преступности полностью рассеивается. В нашем обществе совершается невероятно много преступлений самого различного свойства и самыми разными людьми. Как я уже отмечал, насильственные преступления случаются гораздо реже, чем имущественные. Мы знаем также, что насильственные уголовные деяния часто обусловлены ситуацией и не повторяются. Принимая во внимание колоссальные масштабы тех ужасающих социальных условий, которые порождают антисоциальные взгляды и поведение в нашем обществе, а также тот факт, что для многих индивидов преступные "занятия" оказываются почти рациональным решением вопроса, если учесть характер имеющихся у них альтернатив и предпочтительность тех многих деяний, которые совершаются в основном "респектабельными" гражданами, но которые, по крайней мере технически, являются преступными, совершенным абсурдом было бы настаивать на том, что в основе большей части преступности в Америке лежит психопатология. Ведь чтобы оправдать подобное утверждение, потребовалась бы еще более общая посылка, а именно что большинство, если не все американцы - душевнобольные люди.

Согласно некоторым взглядам на преступность, бытующим у психоаналитиков, каждый из нас (не только американец, но и вообще всякий человек) в душе преступник. Так, в одной из крупных работ по психологии преступности и наказания утверждается, что "в самых сокровенных недрах личности... нельзя отделить нормальные импульсы от преступных. Человеческое существо вступает в мир как преступник, то есть социально неприспособленным" (F. Alexander and H. Staub. The Criminal, the Judge and the Public. New York, 1962, p. 51-52.). Фрейд говорил по этому поводу следующее:

"Цивилизованному обществу постоянно угрожает опасность дезинтеграции из-за изначальной враждебности людей друг к другу. Интерес к общей работе недолго удерживает их вместе их инстинктивные стремления оказываются более сильными, чем осознанные интересы. Поэтому культура должна использовать любую возможность для укрепления общества, для создания барьеров против агрессивных инстинктов человека, чтобы сдерживать их проявление путем реакций, возбуждаемых в мозгу людей" (S. Freud. Civilisation and its Discontents. Garden City, 1930 p, 61-62.).

Значит, преступные тенденции рассматриваются как главные в человеческом характере. Даже те социологи, которые делают основной упор не на инстинктах, а на социальных процессах, связанных с воспитанием и образованием (причем упор этот настолько силен, что один из социологов по этой и по ряду других причин вынужден был заметить, что социология может способствовать возникновению концепции "социально детерминированного человека") (D. Wrong. The Oversocialized Conception of Man in Modern Sociology. - "American Sociological Review", 1961, April 26, p. 183.), обычно признают большое значение агрессивных импульсов в человеке и рассматривают конфликт между людьми как движущий фактор общественной жизни (L. Соser. The Functions of Social Conflict. New York, 1956.). Однако между этим признанием и идеей о том, что в основе большей части преступлений лежит деформированная психика, дистанция огромного размера. Как полагают некоторые крупные психоаналитики - последователи Фрейда (да и в работах самого Фрейда содержатся подобные намеки), было бы, вероятно, серьезной ошибкой считать основными свойствами человека только импульсы враждебности, агрессивности и сексуальности. Так, например, Эрих Фромм утверждал, что такие начала, как созидательность, любовь и сотрудничество, тоже являются главными в психологическом и социальном облике человечества (E. Fгоmm. The Sane Society. New York, 1955.).

Во всяком случае, социологи убедились, что человеческое поведение и взгляды в значительной степени формируются под непрерывным воздействием социальных факторов и порой неуловимых процессов восприятия и обучения, под влиянием условий существования той или иной группы и ее собственных интересов, а также, по крайней мере косвенно, под еще большим общим воздействием всей структуры общества. (Они убедились в этом на основе полученных в ходе систематических исследований внушительных доказательств.) Как подчеркивает Алекс Инкелес, "человек постоянно оценивает других людей и пытается соотнести себя с ними". Он оказывается "вынужденным взаимно адаптироваться и приспосабливаться, чтобы добиться не только своих индивидуальных, частных целей, но и общественных, которые он внутренне усваивает и превращает в собственные" (A. Inkeles. What is Sociology? Englewood Cliffs, 1964, p. 50.). В следующей главе мы рассмотрим основные концепции и теории, с помощью которых эта общая ориентация переводится в конкретные усилия, направленные на уяснение феномена преступности.

Еще одним аспектом психоаналитического подхода к преступности, в отношении которого социологи склонны выражать сомнение, является слишком большое внимание к последствиям тех или иных переживаний в самом раннем детстве. Социологи согласны с тем, что условия жизни семьи важны и что первоначальная социализация (социальный опыт) оказывает большое влияние на формирование личности. Однако они не уверены, что структура личности или манера поведения, усваиваемая человеком, возникают в самом раннем детстве и остаются таковыми на всю жизнь. Напротив, они обнаружили веские доказательства того, что новые условия и опыт, полученный в юности и после достижения совершеннолетия, могут привести к серьезным изменениям личности и поведения индивида. Как мы увидим, есть достаточно причин считать, что что наблюдение вполне соответствует нашему пониманию преступности. Социальные факторы, способствующие развитию преступных наклонностей, групповая поддержка правонарушений, специфические условия, толкающие на преступления, а также знакомство с основными общественными ценностями, отношение к которым может базироваться либо на принципе соблюдения законов, либо на их нарушении,- все что вряд ли встречается человеку в самые первые годы его жизни.

Психоаналитики и психиатры провели много дискуссий по проблемам преступности среди взрослых и несовершеннолетних, в ходе которых было представлено множество самых различных объяснений развития преступных наклонностей (По поводу социологической оценки этих объяснений см.: G. Vо1d. Op. cit., Ch. 7; D. Gibbons. Op. cit., Ch. 7; E. Suther1and and D. Сressey. Op. cit., Ch. 8; B. Wooton, Social Science and Social Pathology. London, 1959; M. Hakeem. A Critique of the Psychiatric Approach to the Prevention of Juvenile Delinquency.- "Social Problem", № 5, 1957, Winter, p. 194-205.). Как я только что отметил, немало специалистов сходятся на том, что главным фактором здесь являются изначально присущая человеку агрессивность и влияние впечатлений раннего детства. Еще одним общим для многих взглядом является то, что преступность - это лишь симптом психического расстройства. И следуетде выявлять и лечить что основное расстройство, а не преступность, как таковую. Согласно этой точке зрения, специфическая форма, в которой проявляется девиантное поведение, во многих случаях не носит определяющего характера. В некоторых дискуссиях утверждалось, что, если психическое расстройство человека с девиантным поведением еще не привело его к преступлению, оно все равно проявится в каком-то другом "симптоме". Есть и такие, кто полагает, что преступное (симптоматическое) поведение нередко лишь отвлекает наше внимание от истинной проблемы, маскирует ее это случается, когда основные мотивы отравителя или взломщика, например, оказываются связанными с какими-то сексуальными отклонениями.

Одним из главных неудобств концепции преступности как симптома лежащего в ее основе психического расстройства является то, что ее невозможно ни доказать, ни опровергнуть, по крайней мере с помощью систематического анализа. И хотя в результате коллективных исследований и наблюдений над людьми с психическими расстройствами уже найдено немало в целом согласованных методов определения некоторых видов психопатологических отклонений, существующая техника диагностики еще далека от четких и единых критериев и результаты ее применения еще не могут не отличаться друг от друга в зависимости от навыков, опыта, интуиции и даже личных наклонностей тех или иных психоаналитиков. Кроме того, большинство психоаналитиков и психиатров видят свою профессиональную задачу в лечении наблюдаемого субъекта. Вполне понятно, что их больше интересует глубокое понимание проблем пациента, чем статистический анализ переменных, связанных с большим числом (и с выявлением) характерных случаев.

По характеру своей работы психоаналитик, как и психиатр, обычно сталкивается с проблемами, возникающими перед правонарушителем лишь после того, как последний совершает преступное деяние (или оказывается задержанным по подозрению в совершении такового), и после того, как дело проходит различные стадии официального разбирательства. В такой ситуации бывает трудно сообразить, что делать со всеми этими личностными характеристиками, типическими чертами и иными проблемами, выявляемыми при психиатрическом обследовании. Они ли привели субъекта к преступному поведению, или их развитие происходило параллельно с чтим поведением, а может быть, они явились результатом такого поведения? И не могло ли случиться так, что оба эти момента, то есть и преступное поведение, и выявленные анамнезом личностные характеристики, в действительности определяются каким-то другим, еще не установленным фактором? Невозможность дать исчерпывающие ответы на подобные вопросы всегда снижает ценность различных попыток разработать какие-то общие критерии относительно возможной связи между личностными характеристиками и расстройствами, с одной стороны, и преступностью, с другой. Да и сам факт осведомленности диагноста о том, что обследуемый им субъект подозревается в совершении преступления, не может быть не учтен как потенциальная помеха подлинно объективному диагнозу. Даже специалисты с большой практикой подчас оказываются в затруднительном положении, когда встречаются с определенными формами поведения, вызывающими чувство отвращения.

Зная, что какой-то индивид - убийца, наркоман, гомосексуалист или даже малолетний преступник, они могут с самого начала предположить, что, "очевидно", этот субъект страдает расстройством психики. Следовательно, и характер самого диагноза оказывается смещенным: упор делается уже не на вопросе о том, имеется ли здесь случай психопатологии, а скорее на том, в какой форме она проявляется или какими глубинными причинами вызвана. (Разумеется, когда люди добровольно приходят к врачу с жалобами на то, что их беспокоит, и просят помощи, такой подход вполне оправдан. Но он вряд ли годится, когда речь идет о диагностике психических отклонений у правонарушителей.) Об опасности генерализации результатов исследований, проводимых только на официально признанных или находящихся под арестом преступниках (или среди групп пациентов), свидетельствуют любопытные данные одного опыта, связанного с диагностикой гомосексуализма. Психолог Эвелин Хукер провела серию стандартных психологических тестов с гомосексуалистами, отобранными из числа пациентов - жителей определенного района, то есть из числа тех, кто не прошел курса психиатрического лечения и не испытал неприятных встреч с правосудием. Оказалось, что, если ученые-специалисты, проверявшие результаты тестов, не знали о том, что тестируемые были гомосексуалистами, их заключения обычно указывали на наличие примерно таких же психопатологических отклонений, которые наблюдались и у тщательно отобранной группы "контрольных" субъектов, не являвшихся гомосексуалистами (Е. Hooker. The Adjustement of the Male Overt Homosexual, Н. M. Ruitenbeek. The Problem of Homosexuality in Modern Society. New York, 1963.)При обследовании действительного преступника часто начинается процесс ретроспективного объяснения. Знакомство с обстоятельствами дела обычно "выявляет" такие ранее наблюдавшиеся формы поведения или лич" ностные характеристики, которые теперь могут быть истолкованы как факторы, приведшие к преступлению, и которые "могли бы подсказать нам" еще раньше, что данному субъекту предстоят в жизни серьезные неприятности. И до нас вдруг доходит, что он "с самого начала" был потенциальным преступником. Можно привести бесчисленное множество примеров, когда влияние разных социальных условий в начале жизни человека ретроспективно накладывалось на его нынешнее поведение. Один социолог, критикуя подобный психиатрический исследовательский проект, имевший целью разработать методику выявления и лечения потенциальных малолетних преступников, заметил, что он содержал чересчур длинный список личностных характеристик и форм поведения, которые следовало использовать как сигналы для направления детей на осмотр и обследование к специалисту. В этом списке фигурировали застенчивость и чрезмерная живость, задиристость и слезливость, сверхактивность и сверхпассивность, неповиновение и покорность, а также такие черты, как чрезмерная мечтательность, заторможенность, кусание ногтей, придирчивость, хвастовство, замкнутость, надоедливость, сосание большого пальца и т. д. Утверждая, что эти так называемые критерии "выведены не путем строгих научных изысканий", а скорее основаны на "предвзятых и непроверенных мнениях приверженцев психиатрического подхода", этот социолог указывал, что с их помощью нельзя отличить нормальное поведение от девиантного. В конечном счете эти "критерии" вряд ли принесли бы какую-то пользу в деле профилактики преступности несовершеннолетних и преступности вообще.

"...Предположим, что обнаружен ребенок, проявляющий неудержимую агрессивность, то есть такую черту характера, которую многие клиницисты рассматривают как кардинальный признак предрасположенности к преступлениям. Следует ли принять меры к тому, чтобы искусственно понизить эту агрессивность? Но ведь агрессивность- это черта, которая не обязательно ведет к бессмысленному насилию и грабежам. Она может оказаться вполне нормальным качеством в условиях определенного коллектива. Например, агрессивны многие генералы. Немало агрессивных людей становились известными исследователями. Некоторые шли в медицину и юриспруденцию. Некоторые специализировались в психиатрии. Иные избирали педагогическую деятельность; это могут подтвердить студенты и преподаватели любого учебного заведения. Агрессивность вполне может найти себе достойное применение" (М. Hakeem. Op. cit.).

Далее, между самими специалистами нет полного согласил по поводу того, какие характеристики считать наиболее угрожаемыми; "некоторые из них резко осуждают родителей за чрезмерное внимание именно к тем чертам характера их детей, относительно которых другие настойчиво советуют проявлять беспокойство" (Ibid. О ретроспективной интерпретации см.: "The Medical Model and Mental Hospitalization", в: Е. Соffman. Asylums. New York, 1961,).

Эта критика представляется до некоторой степени битвой с ветряными мельницами. Слишком уж очевидна наивность подобного подхода, поскольку имеются и другие, более систематизированные и тщательно проводимые исследования, направленные на поиск основы для предсказания правонарушений. И все же главный удар, наносимый этой критикой, оказывается в целом результативным. Отсутствие специфических связей между преступностыо и психическим расстройством, как и различные отмеченные мной методологические недостатки психиатрической диагностики преступников, заставляет социологов довольно косо смотреть на такие термины, как "предрасположенность к правонарушениям" и "латентная преступность", которые часто проскальзывают в дискуссиях о преступности, имеющих психиатрическую ориентацию.

Психиатры и сами в общемто склонны считать, что только небольшой процент уголовных преступников (даже среди заключенных) обнаруживает признаки достаточно четко выраженных психических расстройств, называемых психозами. Что же касается других категорий психических отклонений, то процент преступников, у которых они выявлены, оказывается в различных исследованиях весьма неодинаковым. Многие существенные находки и выводы психиатров базируются на результатах обследований малолетних преступников, но мнения психиатров сходятся только в том, что психика большей части обследуемых ими подростков так или иначе обнаруживает отклонения от нормы. (В одном из известных исследований, когда наблюдались 105 семей, в которых один ребенок был правонарушителем, а другой нет, было установлено, что 91% правонарушителей и лишь 13% их нормальных собратьев проявляли признаки серьезных умственных расстройств.) В некоторых работах подчеркивается ослабленный контроль над своим "супер-эго", в других - слабый контроль над "эго"; в одной, например, развивается идея "лакунарного супер-эго", при наличии которого противозаконные действия детей связываются с проблемами и девиантными импульсами, заимствованными у родителей. Один психиатр установил наличие двух главных типов правонарушителей - адаптивных и неадаптивных; при этом якобы только у представителей второго типа имеются серьезные душевные расстройства, требующие наблюдения психиатра. Продолжительные обследования позволили, например, Глюкам обнаружить по телесным отклонениям целый ряд некоторых устойчивых характеристик (психологических, социальных и даже физических), которыми правонарушители отличались от контрольной группы обследуемых. В отчетах об этих работах особое внимание обращалось на факторы, связанные с условиями жизни в семье,- такими, как любовь или нелюбовь родителей, наличие контроля и дисциплины (О дискуссии по поводу различий в психиатрической терминологии, касающейся малолетних преступников, см.: S. Robinson.Juvenile Delinquency. New York, 1960, Ch. 6; J. Martin and J. Fitzpatriсk. Delinquent Behavior. New York, 1964, Ch. 4.).

С наибольшей частотой во всех психиатрических исследованиях преступности встречается диагноз "психопатологическая личность" (См.: Е. Sutherland and D. Cressey. Op. cit., p. 169-171; H. С leek ley. The Mask of Sanity. St.-Louis, 1941; R. Lindner. Rebel without a Cause. New York, 1944; William and Joan Mс Соrd. Psychopathy and Delinquency. New York, 1956. Социологическая интерпретация психопатологии дана применительно к криминологической классификации малолетних преступников и содержится в работе: Н. Cough. A Sociological Theory of Psychopathy.-"American Journal of Sociology", № 53, 1948, March, p. 359-366.).

Этот термин, вероятно, применяется в большинстве случаев к некоторым весьма агрессивным, но в диагностическом плане ничем больше не отличающимся преступникам, которых определяют как способных к совершению актов жестокого насилия без осознания своей вины и неспособных к установлению нормальных эмоциональных отношений с другими индивидами. Однако тот же самый диагноз применяется и к случаям наркомании, к некоторым типам половых преступлений и - как утверждают критики - к большому числу самых разнообразных преступлений, когда психиатр убежден, что совершающие их должны страдать умственными расстройствами, но не может поставить более четкий и исчерпывающий диагноз.

Неопределенность, связанная с таким подходом, хорошо просматривается уже в поразительной неточности результатов его применения. Так, в ходе одного обследования было выявлено, что в примерно одинаковых по условиям тюрьмах процент заключенных с диагнозом психопатии колеблется в пределах от 5 до 98%. В другом случае исследователи насчитали более 200 терминов, которые при диагностике использовались в качестве синонимов "психопатии", свыше 50 личностных характеристик, так или иначе связанных с психопатией, и около 30 типов поведения, которые определялись как "формы психопатологического поведения". При таких обстоятельствах неудивительно, что даже среди самих психиатров встречаются люди, считающие этот диагноз бесполезным; но все же есть и такие, кто упорно настаивает на существовании четко очерченной категории преступников, к которым термин "психопат", или, как сейчас говорят, "социопат", применим достаточно обоснованно.

Тем не менее расширительное применение этого термина к самым различным формам поведения индивидов, которые не обнаруживают типичных признаков умственной отсталости, представляется все-таки неоправданным. Но именно такой подход привел к весьма печальным последствиям, когда в ряде штатов были поспешно приняты законодательные акты о "сексуальных психопатах", существующие и по сей день; по некоторым из этих законов почти любой, совершающий сексуальное преступление (насильственное или ненасильственное, опасное или безобидное), может быть приговорен к неопределенному сроку принудительного "лечения" или содержания в исправительном заведении. Как очень умно сказано в одной из криминологических работ Сазерленда и Кресси, "поскольку никто не способен четко определить человека как сексуального психопата и вообще как психопата в любом другом отношении, эти законы абсурдны в принципе и бесполезны на практике". Диагностирование наркоманов как психопатов также не выдерживает критики. Социолог Альфред Линдсмит писал по этому поводу, что, повидимому, существует какой-то неопределенный принцип, благодаря которому "любая черта, отличающая наркоманов от ненаркоманов, принимается за критерий ненормальности". Далее он отмечал:

"Наркоманы, как утверждают, становятся таковыми в силу одолевающего их чувства безысходности, потери уверенности в себе. Чтобы подбодрить себя, они обращаются к наркотикам. Следовательно, потеря уверенности в себе берется в качестве критерия психопатии или слабоумия. Но ведь есть и такие, кто становится наркоманом просто "из любопытства", из "желания попробовать что-то еще", и это, стало быть, тоже надо объявлять ненормальностью. Значит, и чрезмерная уверенность в себе, и отсутствие таковой - признаки ненормальности. Таким образом, наркоманы осуждаются в любом случае: и тогда, когда они уверены в себе, и тогда, когда не уверены". Эти замечания хорошо иллюстрируют ограниченность и отсутствие специфики в большинстве случаев психиатрической диагностики, по поводу чего криминологи социологического направления, как я уже говорил, испытывают наибольшую тревогу.

Социологи часто жалуются, что психиатрическая интерпретация преступности не может в достаточной мере учесть всех вариантов мировоззрения и форм поведения, которые находят социальную поддержку в разных социально-экономических слоях нашего общества. То, что один класс считает "нормой", другим может быть расценено как "патология". Они утверждают, что сами определения "душевное равновесие" и "душевное расстройство" являются дефинициями культурного порядка. Какое бы содержание мы в них ни вкладывали, оно будет иметь значение только в рамках определенной культуры, да и то лишь в известных секторах этой культуры.

Это обстоятельство все чаще признают и некоторые психиатры, принимающие во внимание тот факт, что антисоциальное поведение и взгляды даже закоренелого преступника (учитывая социальную среду, из которой он вышел) не обязательно служат доказательством его психической ненормальности. В результате возникают новые психотерапевтические курсы лечения, с помощью которых делается попытка выявить групповые и культурные источники антиобщественного поведения и создать "лечащую среду", а не просто стремиться к тому, чтобы механически переносить в эту сферу обычные методы индивидуальной психотерапии (A. Abrahamsen. Who are the Guilty? New York, 1958, p 67).

Суммируя все вышеизложенное, можно сказать, что рамки, которые ограничивают возможности объяснения преступности строго психиатрическими или психологическими категориями, частично носят концептуальный характер (отказ от учета социальных факторов при формировании девиантного поведения). Однако более существенную роль здесь играет выбор метода исследования. Многие из указанных выше методик основаны на недостаточно полном охвате аспектов преступности, по-скольку данные берутся лишь из клинической практики, имеющей дело с весьма нехарактерными группами преступников. И потому тенденция (F. Red1 and D. Weineman. Children who Hate. New York, 1962; D. Street, R. Winter, С Per row. Organization for Treatment. New York, 1966; H. Weeks. The Highfields Project; L. E rripeу and J. Radоw. The Provo Experiment in Delinguency Rehabi litation in Gialliombardo (ed.) Juvenile Delinquency. New York, 1966. ) к расширительному толкованию полученных результатов применительно ко всей сфере, в том числе и к теории, с намерением объяснить этим все или большинство преступлений оказывается бьющей мимо цели и не охватывающей всех видов преступного поведения в нашем обществе. Не было еще случая, чтобы психиатрическое "объяснение" помогло исчерпывающим образом разобраться в типических вариациях, фиксируемых в нашей статистике преступности.

Нельзя обеспечить какую-то научную базу для подобных теорий с помощью произвольно выдуманной формулы, как это сделал, например, один психиатр-криминолог, предложивший следующее решение: С = Т+SP. Иначе говоря, "преступное деяние С равно сумме криминальных наклонностей субъекта, выявляющихся в одномоментной ситуации Т, и степени внутреннего сопротивления (SP), которое, будучи сильно ослабленным, приводит субъекта к преступному деянию" К В высшей степени сомнительно, можем ли мы вообще выявить и измерить (да и существует ли она вообще) такую величину, как "преступные наклонности субъекта". Утверждение о наличии какой-то предрасположенности к преступлениям совершенно расходится с нашими общими знаниями о постоянно меняющихся формах индивидуального поведения, об исключительно сложном разнообразии преступлений и о том факте, что само понятие преступного поведения подвержено изменениям в свете тех поправок, которые вносятся в уголовное право (Общий социологический разбор психиатрических методов дач в работе: A. Cohen. A Sociologists View of Psychiatric Criminology. Она была зачитана на сессии Американской ассоциации психиатров 10 мая 1966 г.).