Кто эти преступники?

Рассматривать рост преступности как свидетельство того, что среди нас просто очень много плохих, жестоких людей, и "объяснять" наши проблемы преступности их присутствием, как хотели бы некоторые, значило бы уходить от раскрытия их основных причин. Однако нам во многом помогает то, что, стремясь понять природу преступности в Америке, мы изучаем, насколько это возможно, распределение индивидуальных преступников в обществе.

В наших попытках сделать это, увы, опятьтаки серьезнейшей помехой оказывается нехватка необходимых статистических данных. Таблицы "зарегистрированных преступлений" не годятся в качестве источника информации о преступниках, поэтому главной нашей заботой должен быть как можно более полный учет уголовных преступлений. Чтобы получить сведения, содержащие характеристики преступников, мы должны проштудировать статистику арестов, данные о лицах, состоящих под следствием, осужденных или уже находящихся в заключении. Социологи почти единодушны в том, что ни одна из этих категорий не даст нам базы, достаточной для накопления точных и систематизированных сведений об уголовных правонарушителях. Как я заметил ранее, многие исследования в области криминологии - по крайней мере на стадии ее формирования - основывались на методе сравнения "типов" преступников в тюрьме со "схожими" с ними в прочих (социально-экономических и других) отношениях типами нормальных людей. Однако теперь более умудренные опытом аналитики понимают, что никакой "тип" не может понастоящему быть представителем той "бесконечности", которую он один должен заменить. Ведь далеко не все уголовные преступники содержатся в тюрьмах, а в числе отбывающих срок в тюрьме оказываются и такие, кто в действительности не совершал тех преступлений, за которые был осужден.

Характеристики лиц, находящихся в тюрьме, могут скорее подсказать нам, какие типы людей должны быть предпочтительно изолированы, чем то, кому из них свойственно криминальное поведение. Одной из ключевых проблем при таком подходе оказывается к тому же, как утверждают специалисты, явление "затухания дела". Не все преступления, становящиеся известными полиции, расследуются вслед за арестом, не все аресты ведут к судебному разбирательству, не всякое судебное разбирательство заканчивается обвинением, и не каждый, кому выносят приговор, обязательно попадает в тюрьму. На каждом этапе нашей судебно-исполнительной процедуры из поля зрения исследователя выпадает определенный процент уголовных дел. По этой причине нередко утверждают, что тюремная статистика, вероятно, самая неподходящая вещь в качестве индикатора действительной природы преступника (ведь она отражает, по сути дела, "самое последнее" звено в цепи событий, начинающихся уголовным преступлением). Следуя той же логике, можно заключить, что статистика арестов была бы, наверное, более полезным источником информации о преступниках. Однако даже цифры арестов, как повсеместно установлено, далеки в этом отношении от удовлетворительных.

Поняв это, социологи еще в конце 30-х и начале 40-х гг. стали придумывать такие способы, которые позволили бы добиться более репрезентативного отбора типов уголовных преступников. Исследователи показали, например, что многие из молодых людей, совершивших правонарушения, никогда не представали перед судом по делам малолетних преступников, хотя полиция знала об их проступках. В некоторых случаях наказание сводилось к неофициальным мерам, принимаемым школой или полицией, а в других - дела негласно передавались частным или государственным посредническим организациям (Имеются в виду конторы адвокатов и частные детективы.-Прим. перев.).

При этом в социально-экономических характеристиках тех индивидов, кому с большей или меньшей степенью вероятности предстояло встретиться с официальной судебно-исполнительной процедурой, систематически наблюдались отклонения (так, например, у евреев отмечалось слишком частое использование услуг различных посреднических агентств, что приводило к снижению официальных цифр преступности в среде еврейской молодежи) ( Образцом работы в данном направлении является исследование: S. Robison. Can Delinquency be Measured? New York, 1936)Исследователям пришла также идея произвести опрос лиц из разных слоев населения, которые должны были дать ответ на вопрос: не совершали ли они когда-либо преступлений? Один из таких опросов студентов колледжей показал, что почти все они ранее совершали действия, за которые их можно было бы считать преступниками, но практически никаких официальных мер против них никогда не принималось. При другом опросе, в котором участвовало более 1600 человек (на этот раз число представителей высших классов, несмотря на все усилия сбалансировать социальный состав, несколько превышало число представителей всех других слоев), им было предложено указать, какие из перечисленных в опроснике 49 видов правонарушений они когда-либо совершили. Из числа опрошенных 91% показал совершение одного-двух преступлений, за которые можно было привлечь человека к ответственности и даже приговорить к лишению свободы. Результаты опроса свидетельствовали и о том, что в среднем из указанных ими преступлений 18 было совершено всеми мужчинами и 11 - всеми женщинами данной группы. Около 46% мужчин и 27% женщин заявили, что в течение жизни ими было совершено по крайней мере одно уголовное преступление (Результаты этой работы, проведенной Дж. Уоллерстейном у аилом, были опубликованы в журнале "Пробэйшн". См J.. WaIer stein and С. Wyle. Our Law-Abiding Law-Breakers "Probation № 25, 1947, March-April, p. 107-112.).

Исследованиями подобного рода было установлено, что масштабы действительной преступности значительно превышают те, которые фиксируются официальной статистикой. Именно таким путем социологи пришли к пониманию важной особенности в динамике преступности, а именно существующей скрытой преступности. Это открытие было сделано благодаря использованию более совершенной техники и методики, разработанных вскоре после первых опросов "с саморазоблачением". Как мы уже видели, скрытая преступность обнаруживается при сравнении официальных показателей интенсивности преступлений с теми, которые были получены в недавнем общенациональном исследовании. Одним из недостатков первых изысканий в области скрытой преступности было то, что они охватывали в основном преступность в низших классах общества, тогда как преступления в средних и верхних слоях оставались скрытыми. Поэтому, когда были получены данные, собранные среди разных слоев населения путем "саморазоблачения", поразительное и совершенно непропорциональное преобладание в официальной статистике скрытых преступлении среди представителей низших классов практически исчезло. В то же время результаты одного из таких исследований ставшего сейчас уже классическим, а именно анализа преступности несовершеннолетних в районе Кембриджа-Саммервила (штат Массачусетс), показывают что и среди молодежи низших классов в районах с повышенными показателями преступности большое число серьезных уголовно наказуемых деянии остается незафиксированным. Короче, мы знаем, что и в среде рабочего класса совершается довольно много скрытых преступлений.

Специалисты-социологи продолжают спорить о том, насколько правомерна постановка вопроса о классовом распределении преступности. И пожалуй, сейчас доминирует взгляд, в соответствии с которым серьезные преступления совершаются главным образом в низших социальных слоях нашего общества. Это касается прежде всего основных видов преступлений, совершаемых взрослыми мужчинами в городах в рамках той или иной "преступной субкультуры" (см. главу 3). Как отмечается в одном из исследований, развитие субкультур, связанных с антисоциальной деятельностью, не является серьезной проблемой для средних классов. В отличие от этого "в низших классах можно предположить наличие более четких по форме и сильно интегрированных организаций, чем в средних классах. По этой причине... типология преступности в низших классах является более трудноразрешимой и дорогостоящей проблемой с точки зрения контроля и профилактики преступлений" (R. Cloward and L. Ohlin. Delinquency and Opportunity. New York, 1960, p. 28.).

Разумеется, любая оценка взаимосвязи между преступностью и социальным классом как ее носителем серьезно затрудняется тем фактом, что официальный ход делам, совершаемым преступниками "в белых воротничках" (то есть делам о профессиональных преступлениях лиц, занимающих высокое социально-экономическое положение), дается лишь в редких случаях эта практика, как мы знаем, превалирует в американском обществе. Некоторые криминологи утверждают, что если бы поведение таких лиц систематически регистрировалось, то и в низших и в высших классах уровень преступности был бы одинаково высоким и только средний класс дал бы более низкие показатели.

Далее, исследователи указывают на то, что полиция и другие органы власти дифференцированно подходят к представителям разных классов, невзирая на вид совершенного ими преступления. Так, в опубликованной недавно очень показательной работе под названием "Полиция встречается с молодежью" утверждалось, что после "чистой анкеты" следующим по важности фактором для полиции, от которого зависит дальнейший ход дела, служат манеры и внешний вид юношей, приводимых в участок. Те из них, кто был хорошо одет, кто раскаивался в своих поступках, был уважителен и "сговорчив", чаще всего могли ожидать выговора и освобождения без формальных последствий. Тем же, кто имел закрепленный в полицейском клише вид "хулигана" и кто проявлял строптивость при обращении с полицией, в большей степени грозил арест и передача дела в суд (I. Pi1iavin and S. Briar. Police Encounters with Juveniles.-"American Journal of Sociology", № 70, 1964, September, p. 206-214.). Иными словами, тех, кто вел себя, как приличный юноша из среднего класса, отпускали домой.

Мы, по сути дела, не знаем, до какой степени этот дифференцированный подход полиции, безусловно широко распространенный, специально ориентирован против низших классов (однако, как мы увидим, полицейские чиновники, согласно данным этого исследования, действительно признают наличие такой ориентации). Некоторые наблюдатели настаивают на том, что более решительные действия полиции против молодых представителей низших классов частично отражают реальную оценку, основанную на практическом опыте и сводящуюся к тому, что эти молодые люди способны причинить больше неприятностей общине, чем их сверстники из среднего класса, и могут дольше оставаться на этом пути, а то и вообще сбиться с дороги. (Подобная логика игнорирует возможность того, что резкое вмешательство полиции может не только не воспрепятствовать вступлению таких людей на путь, ведущий от первичного правонарушения к уголовной "карьере", но само подтолкнуть их к этому.)

Каково бы ни было наше отношение к этим вопросам, видимо, все-таки концепция "дифференцированного риска", разработанная социологом Уолтером Реклессом, окажется исключительно полезной при описании классовых различий в преступности. Вероятно, представители нижних социальных слоев общества подвергаются большему (в статистическом плане) риску быть вовлеченными в обычные виды серьезных преступлений. К тому же мы знаем, что они испытывают и большую угрозу оказаться под подозрением, быть арестованными, а в случае ареста - быть отданными под суд, а значит, и быть осужденными и даже приговоренными к тюремному заключению.

По-видимому, для большинства не будет неожиданностью узнать, что по официальным данным наибольшее число распространенных крупных преступлений приходится на возрастную группу от 15 до 25 лет. Мы привыкли думать об "уголовниках" как о крепких, динамичных людях имеющиеся на этот счет факты, как на первый взгляд кажется, только подкрепляют наше представление о них. В действительности же преступность не обязательно связана с чрезмерной жизненней активностью. Наоборот, возрастные различия в преступности в гораздо большей степени отражают неодинаковость социального положения людей и переживаемых ими трудностей. Это подчеркивается тем фактом, что возрастные показатели преступности оказываются различными и по таким признакам, как состав преступления, пол преступника и даже, вероятно, место жительства.

В 1967 г. ФБР отметило, что 47,4% всех арестованных составили лица моложе 25 лет, 36,5%-моложе 21 года, 24,3% -моложе 18 и 9,6% -моложе 15 лет ("Crime in the United States". - Uniform Crime Reports, 1967, p. ). По основным (индексным) преступлениям возрастные различия были еще более резко выраженными: 75,3% преступлений было совершено лицами моложе 25 лет, 64,4%-моложе 21 года, 49,0%-моложе 18 и 23,1% - моложе 15 лет. Однако даже внутри этой категории крупных преступлений наблюдались резкие различия в зависимости от их характера. Так, хотя в 88,7% случаев угона автомашин преступниками были лица моложе 25 лет, лишь в 37,3% случаев лица этой возрастной группы были задержаны по подозрению в убийстве или непредумышленном убийстве; эта разница становится еще более заметной (61,9% случаев угона автомашин и 9,1% случаев убийств), если обратиться к возрастным группам моложе 18 лет. Нет ничего удивительного, что эти вариации выступают еще более отчетливо, когда в общую сводку включаются преступления, рассматриваемые как менее серьезные. Например, в 100% случаев задержания беглецов и бродяг ими были лица моложе 18 лет, тогда как лишь 1% арестованных за езду в нетрезвом состоянии были лицами моложе 18 лет и только 6,3% -моложе 21 года. Примерно так же обстояло дело и в случае ареста за вандализм: 76,5% были моложе 18 лет (85,1% -моложе 21 года); арестованных за мошенничество и в этих возрастных группах было соответственно 4,2% и 13,8%.

Такие различия в возрастных характеристиках лиц, совершающих определенные преступления, прямо указывают на важность ситуационных факторов (включая и характер занятий), а в более широком плане отражают связи, существующие между возрастом и возможностью совершить то или иное преступление. На это указывалось в одной из работ, посвященных некоторым правонарушениям, наибольшая частотность которых обнаруживалась у старших возрастных групп:

"Необходимо время, чтобы стать алкоголиком или завсегдатаем злачных мест, где полиция арестовывает людей за пьянство. Требуется время, чтобы стать бродягой, подлежащим аресту. Нужно время, чтобы заинтересоваться азартными играми, практикуемыми в местах, где наиболее часты облавы полиции. Только время позволяет человеку достичь положения, позволяющего совершать обман и мошенничество, приобрести необходимую для этого сноровку; требуется время, чтобы научиться решать проблемы, появляющиеся с возрастом, путем нечестных манипуляций с книгами, граммзаписями и банковскими чеками" (). Мы знаем также, что в принципе возрастной предел преступности выше у женщин, чем у мужчин, что если дети становятся преступниками, то это происходит гораздо раньше, когда они живут в районах с повышенной преступностью, и несколько позже, если они выходцы из районов с низкой преступностью; что, чем моложе лицо, совершающее свое первое преступление, тем больше у него шансов пойти на новое. Однако весьма любопытно, что вопреки бытующим в народе представлениям лишь относительно немногие малолетние преступники остаются таковыми в зрелом возрасте. Как подчеркивал Д. Матца, "по-видимому, что-то около 60-85% малолетних правонарушителей не превращаются в преступников по достижении зрелого возраста. Более того, их исправление происходит вне всякой зависимости от вмешательства исправительных учреждений и вообще от качества исправительной системы" (D. Matza . Delinquency and Drift. New York, 1964, p. 22.).

Половые различия в преступности, как, очевидно, и предполагает большинство из нас, выражены вполне отчетливо. Основные моменты здесь хорошо суммированы Сазерлендом и Кресси, которые пишут: "Средний уровень преступности у мужчин гораздо выше, чем у женщин, у любого народа, в любой общине какой угодно нации, во всех возрастных группах, во все периоды истории, по которым имеется систематическая статистика, и в отношении всех видов преступлений, за исключением тех, которые присущи только женщинам,- детоубийств и абортов" (E. Sutherland and D. Cressey. Principles of Criminobgy, p. 138.).

В Соединенных Штатах процент арестов среди мужчин еще совсем недавно в 10 раз превышал процент арестов среди женщин. Под стражей содержится в 15 раз больше мужчин, чем женщин (если брать только тюрьмы предварительного заключения), и больше, чем в 20 раз, если учитывать только основные исправительные учреждения. В 85% дел, разбираемых в судах для малолетних преступников, обвиняемыми являются мальчики и юноши.

Я часто прошу своих студентов на занятиях: "Нарисуйте себе мысленный портрет типичного преступника!" И неизменно подавляющее большинство представляет себе мужчину. И тем не менее женщина также способна на преступление и вполне может вести себя антисоциально. Верно, что указанный мной стереотип с "мысленным портретом" возникает прежде всего по статистическим причинам (в целом более высокие официальные показатели преступности среди мужчин вполне согласуются с упомянутыми выше данными о саморазоблачениях). Однако симптоматично, что большинство из нас, почти не задумываясь, характеризует уголовные преступления как некое предпочтительно мужское занятие, но при этом мы очень мало задумываемся над женской преступностью. (Сомнительно, чтобы недавно выпущенный на экран фильм "Бонни и Клайд", популярность которого выразилась в большом количестве подражателей изображенных там мод и манеры поведения, каким-то существенным образом повлиял на эту общую тенденцию.)

В 1950 г. социолог Отто Поллак удивил многих своих коллег, опубликовав довольно спорную книгу "Преступность среди женщин" (О. Ро11ak. The Criminality of Women. Philadelphia, 1950.)

Признавая, что имевшаяся у него статистика о женской преступности совершенно неадекватна и часто даже вводит в заблуждение, Поллак в то же время утверждает, что преступления, прежде всего ассоциируемые с женщинами (включая непрофессиональное воровство в магазинах, кражи, совершаемые домашней прислугой, аборты, лжесвидетельство, нарушение покоя), относятся как раз к той группе, сведения о которой самым удручающим образом занижаются. Он подчеркнул также, что за совершение некоторых преступлений, за которые мужчины обычно преследуются судом, женщины почти не привлекаются к ответственности (в качестве примеров он приводит акты гомосексуализма и эксгибиционизма). Развивая свой центральный тезис о "замаскированном характере" женских преступлений, Поллак указывал на то, что в качестве орудия убийства женщины чаще всего выбирают яд, в этой связи он сделал предположение, что преднамеренное убийство, совершаемое женщиной в семейном кругу, может оказаться гораздо более распространенным, чем мы думаем. Социальная функция женщины как человека, готовящего пищу, ухаживающего за боль, воспитывающего детей, по его мнению, дает ей никальные возможности для совершения целого ряда преступлений, которые часто остаются нераскрытыми. Обосновывая другой тезис, о "склонности женщин к обману" (при этом он признает, что это свойство вомногом может быть объяснено их социальным положением), Поллак в качестве еще одного крупного "женского" преступления называет ложное обвинение. Он пишет: "Неважно, является ли мотивом преступления ревность, сокрытие действительного преступления или патологическое бегство от реальности, смысл ложного обвинения, сделанного женщиной, в подавляющем большинстве случаев сводится к сексуальному выпаду против того, кого она обвиняет". Наиболее опасной формой этого феномена считают еще недавно распространенную в южных штатах практику по обвинению негров в изнасиловании белых женщин. Тот факт, что всего несколько лет назад негритянского юношу отдали в одном из южных штатов под суд за "оскорбление косым взглядом" белой женщины, подчеркивает значительные возможности использования ложного обвинения на суде в качестве своеобразного орудия в подобных обстоятельствах. (Сейчас мы наблюдаем существенный сдвиг в этом вопросе, поскольку даже на Юге суды присяжных проявляют все большее нежелание обвинять белых мужчин в изнасиловании негритянских женщин и склонны более тщательно анализировать любые заявления в суд о сексуальных преступлениях.) Даже когда ложное обвинение само по себе не носит сексуального характера, все равно, утверждает Поллак, какие-то сексуальные мотивы могут в нем присутствовать. Короче говоря, наше покровительственное отношение к женщине и сам характер ее роли в обществе позволяют ей пользоваться привилегиями своего пола в преступных целях и совершать противозаконные деяния, мало беспокоясь о возможном их раскрытии и преследовании по суду. Хотя, вероятно, немногие криминологи полностью согласятся с утверждением Поллака о том, что женская преступность может быть столь же масштабной, сколь и мужская, однако заслуживает признания вывод, что все же существует значительная связь между социальным положением женщины и образом ее преступных действий. Определенные условия и даже просто нежелание мужчины публично признать себя жертвой женщины влияют на женскую преступность. Ставя вопрос шире, можно сказать, что подчиненное положение женщины в нашем обществе (как в социально-экономическом, профессиональном, так и в сексуальном отношении) определяет размеры и характер ее криминального поведения.

Это особое положение женщины толкает ее на совершение некоторых видов преступлений и в то же время ограждает ее от таких социальных забот и волнений, которые способствуют вовлечению мужчин в другие преступления. Например, проституция и аборты часто рассматриваются как наиболее тесно связанные с подчиненной в экономическом и сексуальном плане ролью женщины. Наряду с этим определенные ограничения экономического и профессионального характера фактически защищают женщин от финансовых и социальных трудностей, ведущих к другим преступлениям. Социально-экономический статус женщины в нашем обществе, где она может быть материально обеспечена мужчиной - отцом или мужем, - в значительной мере освобождает ее от многих забот, трудностей и невзгод, которые толкают на преступление мужчин. В то же время присущее женщине беспокойство во всем, что связано с вопросами пола (а это сейчас главное в жизни женщины современной Америки), может способствовать и обратному развитию, усиливая в ней некоторые криминальные черты поведения.

Это может прозвучать иронией, однако вполне вероятно, что, до тех пор, пока современная женщина не найдет в себе силы полностью отказаться от роли "второй половины" (воспользуемся этим, может быть, несколько преувеличенным, но по существу метким определением Симоны де Бовуар) ( Si,mone de Beauvoir. The Second Sex. tr, H. Parshley. New York, 1953.), она не сможет целиком "освоить" свою долю преступности. Действительно, как показывают сравнения между различными культурами, тенденция к серьезному расхождению в интенсивности мужской и женской преступности существует в тех странах, где женщина остается в строго подчиненном положении, и наоборот, наименьшие расхождения встречаются там, где социальная эмансипация женщин достигла сравнительно высокого уровня.

Все это, по-видимому, говорит против биологической интерпретации низкого уровня преступности среди женщин. Хотя некоторые писатели и пытаются вывести женскую преступность из таких факторов, как физические, физиологические и психологические особенности женщины, однако убедительнее оказывается все же социологическая интерпретация. Как пишет Маргарет Мид в своем классическом эссе "Пол и темперамент" о различиях в сексуальных функциях и поведении в трех примитивных обществах, "мы вынуждены заключить, что человеческая натура невероятно гибка и совершенно точно обнаруживает контрастность в условиях контрастных культур" (М. Mead. Sex and Temperament in Three Primitive Societies, New York, 1935, 1950, p. 191.). В нашем обществе не потому так мало девушек - грабительниц банков, что они не отличаются необходимой для этого силой или смелостью, а лишь потому, что довольно мало девушек чувствуют социальную и экономическую потребность грабить банки, или, выражаясь еще точнее, потому что такое поведение не считается у нас свойственным женщине. Их не так уж часто задерживают за вождение автомашины в нетрезвом виде лишь потому, что даже после изрядной выпивки машину все равно ведет мужчина. В целом же большая часть наиболее распространенных серьезных преступлений сопряжена с такими действиями, которые противоречат основным формам поведения, прививаемого нашим девушкам с самого детства. Разумеется, положение, в котором мы хотим видеть своих мальчиков, разительнейшим образом отличается от вышеописанного, причем многие наши ожидания вполне уживаются даже с тем или иным отклонением от нормы.

В то время как женщина в нашем обществе осво бождена от известных забот и тревог, более всего предрасполагающих к преступным действиям, мужчина в этом отношении менее удачлив. Для подростков и молодых людей мужского пола комплекс потенциально криминогенных социальных факторов оказывается зачастую непреоборимым. Молодые люди в нашем обществе испытывают сильное желание не только утвердить свое мужское достоинство (уже одно это может породить чрезмерные усилия "показать себя" и даже привести к преступным действиям), но и обрести экономическую независимость, добиться профессиональных успехов и найти какой-то смысл и удовлетворение в определенной социально приемлемой сфере деятельности. Эта ситуация осложняется еще и тем фактом, что в обществе, которое, подобно нашему, высоко ценит молодость, многие нормальные черты подростка или юноши часто выглядят в глазах старшего поколения как опасные и враждебные. Пожилые люди завидуют юношескому задору и сексуальности молодежи, узурпируя ее и без того ограниченные возможности свободного самовыражения. Иногда последствия этого бывают весьма удручающими. Очень хорошо заметил по этому поводу Эдгар Фриденберг: "В самой юности уже есть нечто такое, что волнует и раздражает зрелых людей. Сейчас пятнадцатилетние, по-видимому, заслонили собой коммунистов в качестве наиболее подходящих объектов публичных споров и мрачных предсказаний, а также дискуссий, цель которых не столько выяснить, что происходит вокруг, сколько дать людям выход для их страхов и враждебности и предоставить им возможность объявить себя стражами порядка и законности" ( Фриденберг. The Vanishing Adolescent. New York 1959, 1962, р. 176-177.)

Нынешние ценности нашего общества делают положение нашей молодежи крайне проблематичным и полным разочарований, причем в таком положении оказываются даже те, перед кем непосредственно не стоят серьезные финансовые проблемы. И вероятно, не только сама природа молодости и не только беды, проистекающие от буйной молодежи низших слоев общества, а скорее качество преобладающего у нас стиля жизни подсказало Полу Гудмену его меткий и хлесткий вывод о том, что молодежь в современном американском обществе "растет в условиях абсурда" (P. Goodman. Growing Up Absurd. New York, 1962.). У нас еще будет возможность несколько глубже затронуть проблему комплексного влияния американских ценностей и идеалов на нашу преступность. Для молодых людей - представителей низших социально-экономических групп эта ситуация, естественно, оказывается несравнимо более трудной. Как верно отмечается в различных криминологических теориях, о которых мы еще поговорим ниже, этим юношам приходится сталкиваться не только со всеми проблемами, стоящими перед современными молодыми людьми, но и с жесткими структурными барьерами, которые препятствуют достижению ими как раз того, чего мы ожидаем от них и от их сверстников из средних классов. И естественно, что все эти проблемы усложняются во много раз, если к тому же человек оказывается чернокожим американцем.