Непрофессиональное мошенничество

Если мы примем эту ориентацию, то главное возражение критиков концепции беловоротничковой преступности, а именно утверждение, что подобные правонарушения не рассматриваются ни публикой, ни нарушителями как преступления, не может считаться аргументом, подтверждающим их законный характер. Напротив, вопрос в этом случае сводится именно к тому, могут ли указанные дефиниции выдержать критику.

Есть некоторые признаки того, что в последние годы официальная реакция на беловоротничковую преступность несколько ужесточилась. Судебное преследование против 29 корпораций и 45 высших чиновников электротехнической промышленности, предпринятое федеральными властями в 1961 г. за попытки нелегально устанавливать цены, пользоваться ложными рекламными объявлениями и распределять полученные прибыли (на оборудование общей стоимостью 1,75 млрд. долл. в год), было не только крупнейшим уголовным делом в истории антитрестовского закона Шермана, но и значительной вехой в применении уголовных санкций за участие в преступлениях, квалифицируемых как беловоротничковые преступления (Austin Smith. The Incredible Electrical Conspiracy, - "Fortune", 1961, April, repr. in: M. Wolfgang, ed. The Sociology of Crime and Delinquency. New York, 1962, p. 357-372; G. Geis. White Collar Crime and the Heavy Electrical Equipment Antitrust Cases of 1961, in: G. Geis, ed. White Collar Criminal. New York, 1968, p. 139-151.). На корпорации были наложены штрафы на сумму 1 924 500 долл., однако еще более существенным было то, что семеро служащих корпораций были приговорены к тюремному заключению сроком на 1 месяц (четверо из них - вицепрезиденты компаний, двое - крупные менеджеры на уровне директоров управлений и один - управляющий отделом сбыта компании), а 27 других обвиняемых были наказаны условным лишением свободы. Как отмечали некоторые обозреватели, даже штраф в размере полумиллиона, наложенный на "Дженерал электрик", произвел бы на него меньшее воздействие (правда, исключительно высокие издержки по делам о возмещении убытков, возбужденным покупателями вслед за указанным судебным процессом, были весьма ощутимыми); что же касается судебных решений, предусматривавших лишение свободы для отдельных служащих корпораций, то этот факт имел еще и другое значение. В прошлом вынесение судебных приговоров (не говоря уже о действительном применении подобных наказаний) по отношению к столь высокопоставленным преступникам в белых воротничках было крайне редким явлением.

Другая же сторона этого дела (кстати говоря, не способствующая оптимизму среди тех, кто выступает за систематические санкции против корпораций, совершающих преступления) заключается в том, что оно позволило обвиняемым "рационализировать" свое поведение, а также в том, что после осуждения и отбытия наказания большинство преступников возвратились на свои прежние места (только "Дженерал электрик", единственная из всех обвинявшихся корпораций, которая в таких случаях систематически "очищает свой дом" от скомпрометировавших себя служащих, поступила иначе); сюда же можно отнести и всеобщее признание того, что судебный процесс оказал, по-видимому, довольно ограниченное влияние на мораль и отношение к законам в среде служащих корпораций на всех уровнях.

Имелось достаточно свидетельств того, что обвиняемые понимали незаконность своих сделок о ценах и дележе прибылей:

"Для этих конспиративных сделок использовался особый жаргон и применялась специальная система. Список участников условно назывался "перечнем рождественских открыток", встречи именовались "репетициями хора". У компаний были свои порядковые номера: "Дженерал электрик" имел 1-й номер, "Вестингауз"- 2-й, "Эллис-Чалмерс"- 3-й, "Федерал пасифик"- 7-й. Эти номера использовались в сочетании с именами служащих, когда конспираторам звонили домой, чтобы известить о ценах (например: "Говорит Боб, какая ставка у седьмого?"). Во время встреч в отелях было обязательным правилом при регистрации номера не называть фамилии патрона и не завтракать вместе с остальными соучастниками в одном зале. Люди "Дженерал электрик" соблюдали еще большие предосторожности: никогда не хранили у себя записи разговоров и никогда ничего не рассказывали адвокатам даже своей фирмы". Действительно, некоторые из обвиняемых открыто признавали, что для них была очевидна определенная неправомерность их действий, но при этом они все-таки пытались отрицать возможность их юридической квалификации. Их действия, утверждали они, могли рассматриваться как противоправные лишь с чисто технической точки зрения, но они отнюдь не заслуживают клейма преступных; в другом случае заявлялось, что эти действия технически нарушают уголовный кодекс, но не противоречат этике, поскольку предполагалось, что они дадут определенный положительный социальный эффект. Более того, ответчики настаивали на том, что подобные сделки о ценах - одно из обычных явлений в их отрасли промышленности, что им это внушали чуть ли не с первого дня работы в корпорации и что даже стоящие над ними боссы исподволь, а то и открыто принуждали их к заключению таких сделок. Отсутствие преемственности в политике решительного судебного преследования корпораций в ряде других отраслей промышленности после данного процесса создало впечатление, что этот единичный случай применения юридических санкций к руководителям корпораций (даже учитывая, что это затронуло многих людей) вряд ли удержит их от совершения незаконных сделок. Весьма возможно, что многие были серьезно напуганы, увидев своих коллег на скамье подсудимых; в этом смысле судебные решения, вероятно, оказали какое-то сдерживающее воздействие. Однако в той же мере, в какой преобладающей реакцией ответчиков явилось отнюдь не признание вины, а скорее ощущение того, что их сделали козлами отпущения, хотя их действия, как они считали, были обычной (и стало быть, законной) практикой в бизнесе, наиболее вероятным общим результатом этого дела мог стать лишь вывод, что "бизнес есть бизнес".

Бизнес как бизнес, без сомнения, скрывает в себе широчайший спектр укоренившихся беловоротничковых преступлений. У нас нет необходимых статистических данных об их нынешних размерах и том экономическом ущербе, который наносится обществу даже самыми крупными преступлениями подобного рода, то есть нарушениями таких законов, как антитрестовский закон Шермана, законы о контроле за производством и продажей пищевых продуктов и лекарственных препаратов, положений о безопасности граждан, законов об отношениях в промышленности и разрешении споров. И все же создается впечатление, что масштабы преступности в этой сфере огромны. Конечно, можно спорить, являются ли вообще подобные действия незаконными с точки зрения уголовного кодекса и не имеем ли мы здесь еще один пример того, что наше общество тяготеет к чрезмерному законодательству и сверхрегламентации. Нам знакома весьма характерная философия, сторонники которой активно сопротивляются вмешательству правительства в экономику. Об этом свидетельствуют письменные и устные заявления консервативных политиков типа Барри Голдуотера. Уже само наличие подобной аргументации и тот факт, что у этой философии есть немало защитников среди широкой публики, особенно в деловых кругах, убедительно свидетельствуют о том, что мировоззренческие позиции, необходимые для запрещения нарушений существующего статуса, наблюдаются лишь в очень слабо выраженной или в компромиссной форме, по крайней мере в определенных слоях нашего общества.

Хотя, может быть, и будет преувеличением заявить, что многие беловоротничковые преступления представляют собой сознательный вызов или протест против ограничений, установленных "плохими законами" (в этом выражается некое гражданское неповиновение бизнесменов), совершенно ясно, что поведение, которое граничит с нарушением установленных предписаний, а иногда и преступает их, встречает значительную поддержку в определенных кругах. Следует также признать, что в самой структуре институтов нашего бизнеса есть элементы, подталкивающие к подобного рода нарушениям законности. Одним из исследователей этической стороны проблемы выбора, стоящей перед адвокатами, было обнаружено, что соблюдение и отказ от соблюдения этических норм тесно связаны с распределением между адвокатами финансовых тягот, с возможностями увеличения клиентуры, а также с более специфическими формами влияния и взаимоотношений с клиентами и коллегами; они зависят также от организации адвокатской практики и от уровня и характера контактов адвоката с судами и правительственными учреждениями (J. Саr1in. Lawvers' Ethics: A Survey of the New York City Bar. New York, 1966.).

По-видимому, и в мире бизнеса важную роль в формировании характера и развития динамики беловоротничковой преступности играют различные элементы, включая структуру власти корпораций, борьбу за власть, давление, оказываемое на служащих фирм ради достижения корпоративных целей любыми средствами, наличие структурных путей достижения успеха в рамках определенной отрасли промышленности, опыт связей корпорации и всей отрасли промышленности с правительственными ведомствами и с наиболее крупными клиентами (чаще всего с самим правительством) и даже социальные и мировоззренческие особенности местной общины, в пределах которой корпорация осуществляет свои операции.

Один серьезный исследователь беловоротничковой преступности подчеркнул, что именно двойственность природы чтих правонарушений и делает их интересными в социологическом плане, так как споры о самих законах "дают нам ключ к пониманию важнейших нормативных конфликтов, характера сталкивающихся групповых интересов и, возможно, уже начинающихся социальных изменений" (V. Aubert. White Collar Crime and Social Structure. - "American Journal of Sociology", № 58, 1952, November, p. 266.).

Преступления бизнесменов и корпораций очень хорошо иллюстрируют то, что я называю политической природой американской проблемы преступности. При отсутствии полного согласия относительно моральных стандартов, коими должны руководствоваться деловые круги в своей практике в нашем обществе, деятельность и соотношение сил конкурирующих групп интересов (в той степени, в какой это отражается на законодательстве и на отправлении правосудия) в значительной мере будет определять и уровень применения юридических санкций в отношении преступников в белых воротничках. В настоящий же момент большинство подобных нарушений остаются нераскрытыми. Этот факт, а также то, что интересы бизнеса, как таковые, продолжают у нас господствовать, указывает на преобладание в нашем обществе ценностей, навязанных бизнесом.

Нарушения законов корпорациями отнюдь не ограничиваются беловоротничковой преступностью. Наоборот, они включают в себя самые разнообразные правонарушения, наблюдающиеся на всех уровнях делового мира, в самых различных условиях и в многочисленных сферах американской жизни. Объединив беловоротничковую преступность и близкие к ней виды преступлений в одну категорию "непрофессионального мошенничества", я стремился сосредоточить внимание на узловом моменте, характерном для всей этой группы правонарушений. Хотя концептуально между этими видами преступлений (введение в заблуждение, нарушение обязательств, недобросовестность сделок), равно как и схожими с ними, могут быть установлены определенные технические различия, все они имеют один общий элемент - попытку "поживиться" за счет правительства, общества, конкурентов, работодателя или каких-то определенных лиц. Обман или мошенничество, совершаемые в таких ситуациях, являются "непрофессиональными", поскольку этот способ наживы не является основным источником существования для нарушителя. Нас сейчас в принципе интересуют не профессиональные мошенники, хотя в некоторых случаях мошенничество как форма поведения и здесь может оказаться достаточно привычным, чтобы стерлась грань между профессиональным и непрофессиональным мошенничеством, а скорее "респектабельные" во всех прочих отношениях граждане, занимающиеся законным бизнесом и в какой-то момент прибегающие к обману.

Важным элементом является при этом характер избранной "жертвы", так как от этого зависит легкость или трудность вовлечения индивидов в преступные акции. Одним из главных факторов, лежащих в основе оправдания корпорациями крупных нарушений регулирующих их деятельность положений, служит именно та

легкость, с которой нарушитель может убедить себя в том, что, действуя против правительства, он "не причиняет вреда" конкретному лицу, а если правительство может рассматриваться в качестве жертвы, то, стало быть, это такая жертва, которая заслуживает того, что получает.

Без сомнения, подобный механизм мышления облегчает и широко распространенные у нас нарушения законоположений об обложении подоходным налогом, причем как на индивидуальном уровне, так и на уровне корпораций. Мы все знакомы с правилами популярнейшей в Америке "игры" в уклонение от налогов, и поэтому любой индивидуальный налогоплательщик, имеющий средний достаток, увлекается этой "игрой" не менее азартно, чем крупные корпорации. Верно, конечно, что с юридической точки зрения можно провести различие между уклонением от уплаты налогов и обходом всей налоговой системы. В опубликованной еще в 1960 г. книге "Дельцы" (в ней утверждалось, что "никогда еще в нашей истории не приобретала столь почетного места практика мошенничества, ставшая весьма распространенной и вполне обыденной") Фрэнк Джибни дал следующее исчерпывающее обобщение сложившегося положения:

"Обход законов о налогообложении является уголовным преступлением, наказуемым крупным штрафом и тюремным заключением. Уклонение от уплаты налогов - это тот случай, когда граждане пользуются своим правом уплатить как можно меньший налог в пределах суммы, установленной законом. (При этом чаще всего используется выражение "минимизация налога".) Федеральные суды постоянно гарантируют налогоплательщику это право, позволяя ему, таким образом, уклоняться от уплаты полного налога, но оставаться в то же время в рамках законности. "Ничего ужасного нет в том,- заявил однажды судья Леарнд Хэнд,- что каждый ведет свое дело так, чтобы его налоги оставались минимальными. Так поступает всякий - и бедный и богатый,- и все они правы, поскольку никто не обязан платить больше, чем этого требует закон" (F. Cibney. The Operators. New York, 1960, p. 217-218.).

Как указывает Джибни, было бы прекрасно, если бы на практике каждый действовал в соответствии с этим принципом и если бы запутанность самого налогового законодательства не позволяла отыскивать в нем различные лазейки. Ясно, что для большинства людей и даже для крупных корпораций с их мощным юридическим и финансовоотчетным аппаратом и с кучей советников пограничная зона между законной минимизацией налогов и нелегальной практикой обхода законов оказывается исключительно узкой. Джибни даже цитирует высказывание одного адвоката - ветерана Службы внутренних доходов, заявившего, что "уклонение от налогов- это обход системы, не основанный на обмане".

Как и в случаях нарушения корпорациями регулирующих их деятельность положений, мы должны признать, что аморальность отдельных индивидов не является исчерпывающим объяснением подобных правонарушений. Здесь опять-таки проявляются институциональные факторы, содействующие появлению в нашей "игре" в уклонение от налогов таких правил, которые делают серьезный обман почти неизбежным. Изобретая разнообразнейшие способы удержания налогов, правила освобождения от них, списания части доходов, специального налогообложения и т. д., мы непроизвольно провоцируем не менее хитроумные попытки людей минимизировать свои налоги, а также искусные методы уклонения от их уплаты, которые нередко граничат с противоправными действиями. Когда в эту "игру" вклки чается отдельный гражданин, имеющий средний достаток, социальные убытки от его обмана (неверное указание доходов, документирование льгот и т. п.) вряд ли бывают значительными, хотя, конечно, в сумме эти индивидуальные нарушения увеличивают общие потери. Но в тех случаях, когда этим занимается большой бизнес, под ударом оказывается гораздо большая часть налоговых сборов. Как отмечал Райт Миллс в своей "Властвующей элите", "практически в отношении любого закона о налогообложении крупных прибылей существуют способы, пользуясь которыми, люди с большими деньгами могут обойти его или сделать налог самым минимальным" (W. Mi11s. The Power Elite, New York, 1957, p. 155.). Так, используются различные хорошо знакомые нам "налоговые лазейки" вроде манипулирования прибылями с капитала и убытками, создания частных трестов и фондов, использования "скидок на истощение запасов источников" при добыче нефти, отсрочки выплаты жалованья высшим служащим корпораций, значительного раздувания расходных статей финансовых отчетов и многое другое. На уровне корпораций анализ налоговой путаницы стал сейчас настолько важной функцией, что, по словам Джибни, "теперь уже сами налоги являются побудительным стимулом для многих тысяч маневров, совершаемых бизнесом. Два слова: "налоговые соображения"- приобрели сейчас магическую силу" (F. Gibney. Op. cit., p. 221.). Этот же автор приводит данные Службы внутренних доходов за 1958 г., согласно которым дополнительные налоги и штрафы за их неуплату составили примерно 1,5 млн. долл. (эти данные основаны, разумеется, на выборочной проверке задолженности по налогам). Он же упоминает и о том, что, по подсчетам статистиков, "честная уплата подоходного налога всеми, на кого он распространяется, позволила бы правительству уменьшить общее налоговое бремя на 40%" (Ibid., p. 201.).

Эта последняя цифра весьма наглядно отражает все еще незамеченные или просто игнорируемые, однако совершенно реальные убытки, которые причиняют населению налоговые преступления. И тем не менее американские граждане, по-видимому, все же ощущают их воздействие, хотя оно и затушевывается махинациями монополий, взвинчиванием цен и т. п. Таким образом, независимо от того, попадают беловоротничковые преступления в поле зрения широкой публики или нет, они оборачиваются для общества крупным социальным ущербом. Исходя из этого, убеждение, зачастую возникающее у таких преступников, в том, что их действия никому не вредят, следовало бы рассматривать как объективно существующую форму самообмана. Конечно, мы постоянно должны думать о том, что во многих случаях слово "убеждение" оказывается слишком сильным. Человек не то чтобы сознательно принимает решение нарушить закон, а скорее поддается влиянию господствующих взглядов и ценностных норм (о чем будет сказано ниже); к тому же, как я только что показал, подобное поведение формируется под воздействием тех структурных элементов, которые составляют основу нашей в высшей степени институционализированной "налоговой игры".

Областью, в которой социальные издержки беловоротничковой преступности стали несколько лучше известны широкой публике и в которой и нарушителю и "жертве" все труднее не замечать реального вреда, наносимого такими преступлениями, является сейчас нарушение законодательства о производстве и продаже пищевых продуктов и лекарственных препаратов, особенно в случаях, граничащих с "медицинским" мошенничеством или являющихся таковыми. Выявляемые издержки такого рода преступлений многообразны. В ходе расследований, проведенных конгрессом, и в результате усилий хорошо информированных хроникеров скандальных происшествий американской фармацевтической промышленности были предъявлены обвинения в действиях, тормозящих прогресс в области медицины, направленных на сохранение исключительно высоких цен на лекарства и получение баснословно высоких прибылей. В числе других фактов, предъявленных фармацевтическим фирмам в качестве улик, были сомнительные формы рекламирования лекарств (ненужный и дорогостоящий акцент на торговые наименования лекарств, а не на их фармакологические свойства), произвольное установление цен и прочие деяния, нацеленные на ограничение конкуренции (Более подробно этот вопрос освещен в работе: В. Barber, Drugs and Society. New York, 1967, p. 117-133.).

Хотя большая часть социальных издержек в этой области, строго говоря, является финансово-экономической, все же куда тревожней выглядят широко распространенная и рассчитанная на обман потребителя практика рекламирования лекарств и опасность, связанная с выпуском в свободную продажу новых, недостаточно проверенных лекарств (как, разумеется, и лекарств, о которых известно, что они оказывают неблагоприятное прямое или побочное действие, и которые не снабжены четкими указаниями о составе и дозировке) (Глубокий анализ этой проблемы содержится в работе: J. Young. The Medical Messiah. Princeton, 1967.).

Хотя и предпринимались попытки контролировать подобную практику разными нормами и административными актами, в этой области постоянно ощущается значительное сопротивление действиям правительственных органов. Как отмечал социолог Бернард Барбер, неизменно требовалось нечто вроде кризисной ситуации, чтобы превратить призывы к реформам в настоящую законодательную деятельность. Так, он считает, что закон о качестве продуктов и медикаментов 1906 г.- первый крупный билль о контроле - был принят только благодаря широкой огласке антисанитарных условий, существовавших в мясной промышленности. Закон о пищевых продуктах, медикаментах и косметических средствах 1938 г. (по нему Управление по контролю за пищевыми продуктами и лекарственными препаратами получило право проверять, а значит, и контролировать поступление новых лекарств на рынок) явился результатом другого кризиса, во время которого свыше 100 человек умерли после приема преждевременно выпущенного в продажу лекарства, которое было разрекламировано как "чудодейственное" средство. Даже закон Кефовера-Харриса 1962 г., повысивший контрольные и лицензионные права Управления, явился лишь следствием трагедии талидомида, когда у матерей, принимавших это успокоительное средство в начальный период беременности, родились тысячи уродцев (В. Barber. Op. cit., p. 130-131.). Касаясь применения этих законов, Барбер писал:

"Управление по контролю за пищевыми продуктами и лекарственными препаратами столкнулось со многими трудностями, когда пыталось осуществить контроль, который ему предписывало соответствующее законодательство, а именно контроль за точной маркировкой лекарств, за соблюдением правил безопасности при их дозировке и их медицинской эффективностью. Было немало неприятностей и с подбором квалифицированных кадров, с правильным планированием работы, с ограничением попыток его сотрудников перейти на лучше оплачиваемую работу в фармацевтическую промышленность. На него постоянно оказывают давление законодатели, правительственные ведомства, фармацевтическая промышленность, медики и даже широкая публика" (Ibid., p. 131-132.)Весьма существенно - ц что служит хорошей иллюстрацией того, что в данном феномене особую роль играют структурные и ценностные аспекты,- что мошенничество в нашей медицине дифференцировано по уровням - от вводящей в заблуждение торговой практики крупных (и, как правило, "респектабельных") фармацевтических концернов до мошенничества с рекламой "чудодейственных" лекарств и "знахарских" снадобий, поставляемых индивидуально (и нелегально) ловкачами-предпринимателями. Этот широкий набор практических действий включает как непрофессиональный (эпизодический) обман, так и случаи, когда мошенничество превращается в профессию. И если в широком плане социальные издержки от последних кажутся менее внушительными, чем те, которые обусловлены легитимной деятельностью промышленности, то прямые последствия для людей, как результат хищнической наживы на страданиях многих американских граждан, могут носить весьма драматический характер. Арсенал средств медицинского шарлатанства, которое постоянно используется против американцев (и вследствие которого тысячи несчастных остаются бессердечно обманутыми), практически бесконечен: тут и жульнические "лекарственные" диеты, и не оказывающие никакого действия "снадобья против рака", и "универсальные" медицинские средства и смеси, и различные "королевские желе", Якобы исцеляющие все, от сердечных заболеваний до половой импотенции, приостанавливающие выпадение волос и увеличивающие недоразвитый бюст (См.: J. Young. Opcit. Более полные данные можно найти в работе: F. Gibney. Op. cit., Chap. 3. Один из более ранних обзоров по этой теме сделан Т. Суонн-Гардингом. См.: Т. Swanu-Harding. The Popular Practice of Fraud. New York, 1935.).

Заканчивая свой недавно опубликованный обширный обзор, посвященный проблемам мошенничества и обмана, Джеймс Харви Янг указал, что, несмотря на значительные результаты, полученные благодаря введению регулирующих правил и контроля за их соблюдением, знахарство остается "серьезной социальной проблемой".

Отмечая, что некоторые формы псевдомедицины, видимо, останутся навсегда, Янг, однако, осторожно выразил надежду на то, что уровень преступности такого рода может снизиться. "Усиление федерального контроля, ужесточение законодательства штатов при более строгом его исполнении, более целенаправленное, чем в прошлом, образование, более квалифицированная и эффективная медицинская помощь широким слоям населения - все это позволило бы в известной мере сократить непомерные суммы затрачиваемых впустую долларов, а также число жертв, пытающихся вернуть себе здоровье с помощью шарлатанов" (J. Yоung. Op. cit., p. 433.)Не менее стойкими, а стало быть, указывающими на то, что этот вид преступности обусловлен чем-то гораздо большим, чем бессовестностью отдельных индивидов, оказываются и многие другие формы обмана, имеющие место во всех слоях нашего общества. Так, например, существуют различные более или менее утонченные формы мошенничества, совершаемого крупным бизнесом с помощью национальной рекламы. Правда, если учесть, что с ними ведется борьба, можно предположить, что размеры рекламного надувательства, носящего откровенно нелегальный характер, весьма незначительны. Тем не менее любой наблюдательный обозреватель, следящий за жизнью Америки, заметит, что современная массовая реклама - это некий институционализированный обман, призванный искажать факты. Действительно, социальные критики говорят, что реклама - это не что иное, как беспардонное, хотя и внешне красивое, надувательство. Нам всем очень хорошо знакомы то воздействие, которое реклама оказывает на наши эмоции и на наше желание поддержать свой статус (в известной степени она и формирует это желание), непрерывное применение ею все новых методов манипулирования символами, которое в другом контексте зовется "техникой пропаганды", настойчивое внушение нам идеи о необходимости постоянного расширения потребительских "нужд" индивида, соотнесенных или не соотнесенных с его действительными потребностями. Американская реклама достигла совершенства в искусстве создания представлений о моральном устаревании вещей. Она отыскала хитроумнейшие и в своей основе эксплуататорские способы практического использования некоторых психологических и социальных знаний об основных импульсах человека, сделав последние с помощью так называемого "исследования мотиваций" (разоблаченного Вэнсом Паккардом в его книге "Скрытые шпоры") базой для своих кампаний (V. Packard. The Hidden Persuaders. New York, 1957.) Она повсюду пропагандирует идею "усиленного (расширенного) потребления" и "пекуниарного (денежного) соревнования", столь ярко прокомментированных Торнстоном Вебленом в его классическом труде "Теория досужего класса" (T. Veb1en. The Theory of the Leisue Class. New York, 1934.).

В какой мере можно квалифицировать рекламу как составную часть так называемой беловоротничковой преступности? Хотя многие рекламные объявления и целые рекламные кампании очень близки к настоящему обману, мне кажется, что для понимания проблем преступности большее значение имеют менее очевидные аспекты влияния рекламы на американскую систему ценностей. Лживая реклама является не только откровенно противозаконной (как, например, в случаях с рекламированием шарлатанских лекарственных снадобий), она вызывает и усиливает желание людей следовать ее мошенническим призывам; она осуществляется с помощью особых технических средств и воздействует, независимо от ее содержания, эпизодически или систематически, на все институциональные сферы и на все социальные слои нашего общества. Конечно, мы уверены, что представители рекламного дела станут утверждать, будто реклама просто отражает американские ценности, а не создает их. (В ее защиту будут выдвинуты и другие серьезные аргументы, например то, что она расширила потребителю возможности выбора, путем соревнования привела к улучшению качества продукции, облегчила массовый сбыт и т. д.) Деятели рекламы будут даже ссылаться на социологические открытия и находки, о которых я говорил в одной из предыдущих глав, и станут заявлять, что средства массовой информации в целом обладают лишь усиливающим эффектом и, стало быть, не могут непосредственно формировать или влиять на формирование системы ценностей и форм поведения.

Возможно, в отношении какой-то отдельной рекламной кампании, применительно к небольшому отрезку времени это и будет в известной мере справедливо, но, когда рассматриваются долговременные последствия рекламы как вида деятельности, в котором господствуют определенные ключевые темы, подчас не связанные с рекламируемой продукцией, это утверждение оказывается в высшей степени не соответствующим действительности. Массовая реклама ведет к появлению и развитию такой мировоззренческой ориентации и поведения, таких черт в характере человека, которые не могут не повлиять, хотя бы косвенно, на ценностные представления и на преобладающие формы деятельности в нашем обществе. В своей очень живо написанной работе, посвященной критике американского образа жизни, "Культура против человека" социолог-антрополог Жюль Генри весьма любопытно охарактеризовал "пекуниарную (денежную) концепцию человека", которую преподносит нам "реклама как философская система":

"Ненасытное в своих желаниях существо, бесконечно гибкое, но абсолютно пассивное и всегда немного сонливое; непредсказуемо лабильное и нелояльное (по отношению к товарам); в сущности, ни в чем не разбирающееся и не обладающее истинной привязанностью к традиционным ценностям; пассивное и нетребовательное в канонах традиционной философии, безразличное к ее постулатам и легко убеждаемое покупать то, что на данный момент представляется ему необходимым для удовлетворения личных потребностей. Таково представление пекуниарной философии о мужчинах и женщинах, отвечающее принципам нашей культуры".

Очевидной погрешностью в этой довольно унизительной оценке, продолжает свой комментарий Генри, является то, что человек в ней оказывается расходуемой величиной, "хотя без человека не было бы и товарной продукции- этой элементарной субстанции пекуниарной биологии" (J. Henry. Culture Against Man. New York, 1963, p. 79, 80.).

Безусловно, далеко распространяющиеся ответвления этой философской концепции неразрывно связаны с всепроникающим феноменом мошенничества в американской жизни. Я еще вернусь к этому вопросу и соответствующим ценностным характеристикам в дальнейшем, а сейчас хотел бы просто подчеркнуть, что при всем кажущемся разнообразии форм жульничества в нашем обществе они обнаруживают некоторые весьма важные элементы сходства. Связано ли преступление с уклонением индивида от уплаты подоходного налога или с неверным указанием корпорацией своего основного капитала, с неправильной маркировкой лекарств или с тайным соглашением о повышении цен на определенные промышленные товары - для него характерна философия пренебрежения к человеку, допускающая манипулирование его интересами и нуждами. Таким же образом постоянно испытываемое публикой воздействие махинаций с форсированной распродажей товаров, влияние гиперболизированной рекламы и массовой деперсонализации отношений между торговцем и покупателем создают своего рода наркотическую привычку к обману; наши граждане оказываются неспособными реагировать на мошенническую сторону этой практики, они настраиваются на некритическое восприятие рекламных призывов, к тому же каждая потенциальная "жертва" надувательства сама готова воспользоваться любой из представляющихся незаконных возможностей. Таким образом, широкие массы легко поддаются на мошенничество и обман. У них возникает коллективная установка на приобретение "чего-то сверх того", и за это известную долю ответственности, наряду с прочими крупными институтами, формирующими и поддерживающими наши ценности, несет реклама.

Почти на противоположном конце континуума, объединяющего различные виды обмана и мошенничества, располагаются самые грубые формы эксплуатации индивидуального потребителя отдельными торговцами; это те самые формы, которые были подробно описаны Капловицем в его книге "Бедняки платят больше". И здесь так же, как в случаях с мелким медицинским шарлатанством, социальные издержки носят главным образом индивидуальный характер и являются непосредственными, то есть распространяются большей частью на бедные слои населения. В этих случаях неведение потребителя оказывается более выгодным для эксплуататора, чем его алчность. Эту картину дополняет также и общее влияние культуры, заставляющей человека усваивать определенные формы потребления и занимать соответствующую позицию в отношении социального статуса и связанных с ним символов.