М. Горький

О языке

(Статья впервые напечатана в газете "Правда" от 18 марта 1934 г. Приводится с сокращением. - 133.)

Известно, что все способности, отличающие человека от животного, развились и продолжают разбиваться в процессах труда, способность членораздельной речи зародилась тоже на этой почве. В глубокой древности речь людей была, разумеется, крайне бедна, количество слов - ничтожно. Создавались и действовали только слова глагольных форм, соответствующие современным: рубить, тащить, поднимать и т. д.; слова измерительные: тяжело, коротко, ,близко, длинно - далеко, горячо - холодно, больно и пр. Даже наименование орудий труда явилось гораздо позднее, уже в ту пору, когда человек нашел возможным командовать кому-то: подай, принеси, положи, отломи...

Речь обогащалась новыми словами в прямой зависимости от расширения трудовых приемов, вызванных возрастающим разнообразием целей труда, и сообразно осложнению этих приемов. Легко понять, что эта речь совершенно исключала наличие в ней слов бессмысленных.

Тысячелетия тягчайшего труда привели к тому, что физическая энергия трудовых масс создала условия для роста энергий разума - интеллектуальной энергии. Разум человеческий возгорелся в работе по реорганизации грубо организованной материи и сам по себе является не чем иным, как тонко организованной и все более тончайше организуемой энергией, извлеченной из этой же энергии путем работы с нею и над ней, путем исследования и освоения ее сил и качеств. Классовая организация общества повела к тому, чго право на пользование силой разума и на свободное развитие его было вместе с другими правами отнято у рабочих масс. Это повело к преступному искусственному замедлению роста культуры, к тому, что она сосредоточилась в обиходе меньшинства людей, и, наконец, к тому, что в наши дни обнаружилась поверхностность, непрочность этой культуры, обнаружилась готовность эксплуататоров отказаться от интеллектуальных ценностей и как бы зачеркнуть многовековой труд масс - фундамент "культуры духа", обладанием которой буржуазия еще недавно гордилась и хвасталась как ее собственностью, ее достижением.

В глубочайших социальных событиях, развивавшихся издревле и до наших дней, не должны бы иметь места слова, лишенные смысла, - все они осмыслены правдой или ложью. Ложь и правда развились из одного источника - из общественных отношений, в основе коих заложена эксплуатация труда большинства меньшинством и борьба трудящихся против эксплуататоров. Наиболее усердными и ловкими творцами лжи всегда были теологи, церковники и философы, которые, идя по путям, указанным всевластной в свое время церковью, употребляли гибкую силу иезуитски растленного разума на борьбу против всех ростков подлинной социальной правды. Но и среди этих людей были редкие случаи, когда порочный разум понимал трагедию трудового человечества, и даже монахи начинали говорить о необходимости изменения тягостных и позорных условий жизни трудового народа.

Теологи насорили очень много слов, осмысленных ложью: бог, грех, блуд, ад, рай, геенна, смирение, кротость и т. д. Лживый смысл этих слов разоблачен, и хотя скорлупа некоторых, - например слова "ад" - осталась, но наполняется иным, уже не мистическим, а социальным смыслом. Остаются в силе такие церковные словечки, каковы: лицемерие, двоедушие, скудоумие, лихоимство, и множество других словечек, коими, к сожалению, утверждается бытие фактов. Поэтому один из корреспондентов моих, утверждая "необходимость изгнать из языка церковнославянские слова", стреляет мимо цели: изгонять нужно прежде всего постыдные факты из жизни, и тогда сами собою исчезнут из языка слова, определяющие эти факты. В старом славянском языке все-таки есть веские, добротные и образные слова, но необходимо различать язык церковной догматики и проповеди от языка поэзии. Язык, а также стиль писем протопопа Аввакума и "Жития" ("Житие" Аввакума (1621-1682) написано им самим, представляет ценный исторический документ и литературный памятник XVII в. - 134) его остается непревзойденным образцом пламенной и страстной речи бойца, и вообще в старинной литературе нашей есть чему поучиться.

Откуда и как являются в языке, основанном на процессах труда, на попытках разъяснения или затемнения все растущей сложности общественных отношений, слова паразитивные, лишенные смысла? Есть очень простой ответ: всякий паразитизм порождается паразитами. Но ответить так - слишком просто, а потому - вредно.

Не помню где, когда-то в юности, я прочитал такое объяснение слова "рококо", которым наименован стиль внутреннего убранства жилищ: группа французских дворян, приглушенная буржуазией какого-то города на праздник, была поражена затейливостью и великолепием украшений мэрии - городской думы; среди этих украшений особенно выделялся галльский петух, сделанный из цветов. Один из вельмож, может быть, заика или же просто глупец, вскричал: "Ро-ро-ро", а спутники его подхватили: "Ко-ко-ко". И этого было достаточно, чтоб "отцы города" приняли бессмысленное слово как наименование стиля украшений. Так как это - глупо, то можно думать: это - верно.

Но уже вполне бесспорно, что засорение языка бессмыслицами является отражением классовой вражды, поскольку она принимала формы презрения, пренебрежения, насмешливости, иронии. Феодальное дворянство Англии, Франции вышучивало и осмеивало речь буржуазии, когда буржуазия начала говорить языком своих - "светских" - философов, своих литераторов и стала более грамотной, более "свободомыслящей", чем дворяне, воспитанные попами. В свою очередь буржуазия издевалась над языком ремесленников, крестьян и обессмысливала его точно так же, как наши крестьяне осмеивали, искажали, обессмысливали слова помещиков, дачников и вообще горожан.

Разумеется, засорение языка паразитивными, обессмысленными словами шло не только по этой линии - много вреда принесли и приносят в этот процесс бездельники...

В числе грандиозных задач создания новой, социалистической культуры перед нами поставлена и задача организации языка, очищения его от паразитивного хлама. Именно к этому сводится одна из главнейших задач нашей советской литературы. Неоспоримая ценность дореволюционной литературы в том, что, начиная с Пушкина, наши классики отобрали из речевого хаоса наиболее точные, яркие, веские слова и создали тот "великий прекрасный язык", служить дальнейшему развитию которого Тургенев умолял Льва Толстого. Не надо забывать, что наша страна разноязычна неизмеримо более, чем любая из стран Европы, и что, разноязычная по языкам, она должна быть идеологически единой...

Борьба за очищение книг от "неудачных фраз" так же необходима, как и борьба против речевой бессмыслицы. С величайшим огорчением приходится указать, что в стране, которая так успешно - в общем - восходит на высшую ступень культуры, язык речевой обогатился такими нелепыми словечками и поговорками, как например "мура", "буза", "волынить", "шамать", "дай пять", "на большой палец с присыпкой", "на ять" и т. д. и т. п.

Мура - это черствый хлеб, толченный в ступке или протертый сквозь терку, смешанный с луком, политый конопляным маслом и разбавленный квасом; буза - опьяняющий напиток; волынка - музыкальный инструмент, на котором можно играть и в быстром темпе; ять, как известно, - буква, вычеркнутая из алфавита. Зачем нужны эти словечки и поговорки?

Надобно помнить, что в словах заключены понятия, организованные долговечным трудовым опытом, и что одно дело - критическая проверка смысла слова, другое - искажение смысла, вызванное сознательным или бессознательным стремлением исказить смысл идеи, враждебность которой почувствована. Борьба за чистоту, за смысловую точность, за остроту языка есть борьба за орудие культуры. Чем острее это орудие, чем более точно направлено, тем оно победоносней. Именно поэтому одни всегда стремятся притуплять язык, другие - оттачивать его.

1934. Собрание сочинений, т. 27, стр. 164-167. 168-170.